— Научи меня большему, — сказал он.
Ахмья ухмыльнулась, соединила большие пальцы вместе и растопырила их, пошевелив.
— Кумо.
Он защебетал, и веселый огонек наполнил его глаза.
— Я знаю эту форму. Кумо — это то же самое, что паук?
— Да, но это также означает «облако».
Рекош издал низкий стон.
— Значит, все люди используют слова, которые означают многое.
Ахмья драматично вздохнула и положила руки ему на плечи.
— Мы такие сбивающие с толку существа.
Издав трель, Рекош обхватил ее сзади за шею и приподнял голову.
— Я счастлив быть сбитым с толку, потому что ты моя.
Он снова заставил ее сердце трепетать.
Когда она поднялась на борт «Сомниума», чтобы начать новую жизнь на Ксолее, Ахмья ожидала, что вступит в безличные отношения и станет фактически инкубатором. У нее не было иллюзий основанного на любви союза, но она, по крайней мере, надеялась на взаимное уважение. Может быть, даже на дружбу.
Вместо этого она потерпела крушение здесь. При первом пробуждении эта планета внушала ужас, и ситуация казалась безнадежной. Она не знала, какой будет ее жизнь и жизнь остальных — выживут ли они вообще.
Но там был Рекош. Он был ее защитником, ее другом. Он подарил ей терпение, доброту, мудрость и привязанность. Он подарил ей радость.
Он подарил ей любовь.
Ей не нужно было слышать от него эти слова, чтобы увидеть ее. Почувствовать ее. Она была во всем, что он делал.
Рекош заставлял ее сердце биться чаще всякий раз, когда был рядом, заставлял ее тело дрожать от каждого прикосновения, пробуждал жар внутри каждым взглядом.
И Ахмья почувствовала ошеломляющие эмоции задолго до того, как осознала их.
Улыбаясь, она прижалась лбом к его головному гребню, не сводя с него глаз.
— Вот несколько слов, которые не сбивают с толку. Аната ва ватаси но тайсэцу на хито.
— Аната ва… — эхом повторил он.
Ахмья помогла ему повторить слова, пока он не смог произнести фразу полностью.
— Что это значит? — спросил он.
— Это значит, — она провела губами по его рту, — что ты мой тайсэцу на хито. Человек, которым я дорожу больше всего, в этом мире и в любом другом.
Его руки сжались на ней, рот приоткрылся, дыхание смешалось с ее. Рекош запустил пальцы в волосы Ахмьи, взгляд смягчился.
— Из всех человеческих слов, которые я выучил, кир’ани ви’кейши, ни одно не заставляет мое сердце петь так, как эти. Аната ва ватаси но тайсэцу на хито.
ГЛАВА 21

Рекош знал, что его взгляд должен был быть прикован к жарящемуся на вертеле нуруналу. Между дразнящей песней шипящего мяса, потрескивающим пламенем и соблазнительным ароматом, наполняющим нос, его желудок скручивало от предвкушения. И он был уверен, что его пара была так же голодна.
С тех пор, как он в последний раз готовил, прошло несколько восьмидней, и задача требовала внимания. Большинству вриксов этот процесс был настолько приятен, что они почти не обращали на него внимания, почти инстинктивно готовя еду и одновременно занимаясь разговорами или другими делами. Но Рекош еще не был настолько искусен в этом. Он знал только, что слишком мало времени на прожарку приведет к тому, что его Ахмья сочтет мясо неаппетитным и потенциально тошнотворным, в то время как слишком много приведет к образованию обугленных, несъедобных отходов.
Что касается места, они нашли хорошее укрытие, но это не означало, что он мог пренебречь наблюдением. Позади и с одной стороны они были защищены каменными стенами, поросшими лианами и мхом. С другой стороны под углом росло массивное, уродливое дерево, служившее им стеной и крышей в убежище.
Хотя вход в это естественное помещение имел всего несколько сегментов в поперечнике, этого было более чем достаточно, чтобы опасность проникла внутрь.
Но он не мог оторвать глаз от Ахмьи. Она сидела на толстой ветке по другую сторону костра, наблюдая за мясом и пляшущими языками пламени, не обращая внимания на его внутреннюю борьбу.
На ней снова были ботинки. Он понимал почему: они были прочными, надежными и защищали ее ноги. Ботинки его не беспокоили.
Розовые шелковые покрывала, которые она снова надела, беспокоили Рекоша очень сильно.
Эта простая одежда была плохой даже до тех испытаний, которые выпали на долю Рекоша и Ахмьи. Теперь она была в пятнах и рваной.
И шелк был не его.
Это был истинный источник гнева — его пара была одета в шелк другого врикса, возможно, другого мужчины. Это ничем не отличалось от попыток кого-то другого заявить на нее права. Он этого не допустит, не станет больше терпеть.
Его хватка на палке, удерживающей мясо, усилилась, и дерево протестующе заскрипело.
Эта ткань не заслуживала прикосновения к коже Ахмьи, не заслуживала находиться где-либо рядом с ней.
Отныне только его шелк.
Он издал низкое рычание.
Ахмья взглянула на него и выгнула бровь.
— Я не верю, что это урчал твой желудок.
Рекош фыркнул.
— Это не так.
Уголки ее губ изогнулись в широкой улыбке, и она потянула за край изодранной юбки.
— Ты все еще злишься из-за этого?
Клыки на его жвалах клацнули друг о друга, когда он заставил себя посмотреть на мясо, скрестив руки на груди.
— Рекош! — Ахмья рассмеялась. — Я уже объясняла, почему я ношу это.
Потому что платье, которое он сшил для нее, не подходило для путешествия по джунглям, потому что она не могла видеть его поврежденным или испачканным, потому что хотела, чтобы оно было в идеальном состоянии, чтобы похвастаться им, когда они вернутся в Калдарак.
Ничто из этого не меняло того факта, что она была одета в шелк другого врикса, а не его.
С дразнящим блеском в глазах она сложила руки на коленях и наклонилась вперед.
— Ты милый, когда дуешься.
— Я не знаю этого слова, — выдавил он.
— Угрюмый, ворчливый, сварливый.
Опустив жвала, он перевернул мясо над огнем.
— Я не надутый.
Выпрямившись, Ахмья выпятила нижнюю губу и раздраженно скрестила руки на груди.
Он прищурился.
— Что это? Что ты делаешь?
— В точности копирую то, что ты только что сделал. Дуюсь.
— Прекрати.
Ахмья только снова выпятила нижнюю губу и посмотрела на него широко раскрытыми печальными глазами.
Рекош знал, что она делала. Он знал, и все же… Это выражение лица, этот взгляд зацепили его сердечную нить и потянули.
Нет. Нет, он не позволит ей отвлечь себя. Его настроение было оправданным. И если она не хочет надевать его платье из страха, что оно испортится, он сошьет другое и не оставит ей другого выбора, кроме как надеть его.
Сняв мясо с огня, он встал и протянул ей палку.
— Готово. Ешь.
Как только она взяла палку, Рекош отошел в сторону, схватил сумку и открыл ее. Он сунул руку внутрь и порылся в содержимом, пока не нашел чистое шелковое одеяло, спрятанное на самом дне. Он вытащил его, а за ним и свои принадлежности для шитья — иголки, нитки и нож из черного камня.
— Что ты делаешь? — спросила Ахмья.
— Дуюсь, — он развернул одеяло. — Ешь, Ахмья.
Не поднимая глаз, чтобы посмотреть, повинуется ли она, он приступил к работе. Хотя одеяло было не из той ткани, которую он выбрал бы для пошива одежды для нее, оно было соткано из его шелка, его руками, и это все, что имело значение.
Платье возникло в его мыслях, четко и определенно, и он ловко скроил ткань так, чтобы она облегала ее фигуру. Элегантно, но практично. То, в чем нуждалась его пара, и то, что он мог ей дать.
Длинные пальцы без лишних раздумий работали с тканью, вставляя иглы на место, чтобы скрепить детали по шву. Он проверил форму, расправляя платье в талии, представляя свои руки вокруг тела Ахмьи. Теперь он знал его. Очень близко.
Больше никаких догадок. Оно идеально подойдет ей, когда будет готово, он в этом уверен.
После нескольких незначительных манипуляций он продел нитку в иголку и начал шить. Хотя он тщательно выполнял каждый стежок, пальцы двигались ловко, проворно, с инстинктивной уверенностью и непринужденностью. Каждый раз, когда игла протыкала ткань, он мог представить все более отчетливо — его шелк, облегающий гибкое тело его пары в виде этого нового платья.
Он мог представить узоры, бегущие по ткани, подчеркивающие ее естественные изгибы, и его пальцы зачесались от желания добавить эти украшения, но он удержался. Практичное. Функциональное. Сейчас не время для таких деталей.
Каждый стежок был прямым, плотным и точным, когда он работал со швом. Хотя свет от костра был неровным, он не нуждался в нем, чтобы ориентироваться: он мог бы сделать это с закрытыми глазами, в полной темноте.
Сколько ночей он провел без сна, будучи подростком, с мыслями, с ужасом, с воспоминаниями, проносящимися в голове, которые можно было заглушить только сосредоточив внимание на чем-то другом? Сколько раз он брал нить в темноте и концентрировался на ее ощущении, ее силе, ее деликатности?
Когда мир казался таким невероятно большим, таким одиноким, таким пугающим, у него всегда была простота нити, которая поддерживала его. Потому что из этой простоты можно было сотворить такие чудеса.
Люди построили массивное металлическое жилище, приводимое в действие молнией, которая перенесла их сюда с далеких звезд. Даже в разрушенном состоянии оно было завораживающим и внушало благоговейный трепет.
Но ткань, искусно и с любовью сотканная из мельчайших нитей, производила на него не меньшее впечатление. Шелк был всем для вриксов — это тепло и уединение, это истории, это сообщество, когда ткачи работали, разговаривали, щебетали и ворчали.
Он скреплял все вместе. Всех.
Рекош уже подбирался к подолу платья, когда перед его лицом появилась рука, держащая большой кусок мяса.
— Рекош, ешь, — сказала Ахмья.
Он вздрогнул. Игла соскользнула, уколов палец, и он рефлекторно отдернул руку с шипением.