Я положила перебинтованную руку ему на плечо и ощутила, как расслабились под кожей напряженные мускулы.
— Ее брат, Патрик. Он был одиночкой. Назначение его не устроило, девчонками он не интересовался. Ему едва исполнилось восемнадцать. Я старался относиться к нему с пониманием, ведь после моей женитьбы на Розенн он стал и моей семьей. Однако они были полными противоположностями. Она напоминала весенний день. Все оживало вокруг нее. Патрик тоже производил сильное впечатление, но совсем другого рода. Он был холодным, умел испортить любую беседу. Люди старались избегать его. И я тоже, — признался Джост. — Я не мог понять, почему он оставался таким холодным и отстраненным.
Все думали, что он начнет помогать отцу, однако вместо этого Патрик стал надолго куда-то исчезать. Однажды он вернулся далеко за полночь. Розенн переживала, что отец потерял для него всякий авторитет, поэтому попросила вмешаться меня. Она думала, я поговорю с Патриком. Может, даже подружусь с ним. Но он не хотел со мной говорить, а я не слишком усердствовал. Вместо этого я решил за ним проследить.
— И куда он уходил? — с ужасом спросила я.
— Он встречался с остальными — из нашего города и других окрестных городков. Они говорили об измене и революции. Я уже подумывал о том, чтобы их сдать, пока не услышал истории.
— Истории? — еле слышно прошептала я.
— Жуткие истории. Семьи бесследно исчезают, города переплетаются. Там собрались отчаявшиеся, одинокие люди. Но я был другим и потому ничего не сделал.
Закончив с моими руками, Джост присел на край ванны. Его голубые глаза полыхали синим пламенем. Перед ним проносились картины прошлого, разрушенного прошлого.
— Ты рассказал об этом жене? — споткнувшись на последнем слове, пробормотала я. Я начала сомневаться в Джосте, в голову закрались подозрения.
Джост покачал головой, однако взгляд его остался далеким.
— Нет, я не хотел ее расстраивать. Мог бы, но побоялся повторить услышанное. И правильно сделал, как оказалось впоследствии. Есть Пряхи, которые специально отслеживают группы мятежников.
— Да, нам рассказывали об этом во время обучения. Ткань начинает бледнеть, а затем меняет цвет. Когда люди верны Гильдии, их нити сохраняют свой естественный оттенок.
— Готов поспорить, нить Розенн была непередаваемо прекрасной, — с придыханием сказал Джост.
От того, как Джост произнес ее имя, мои глаза отчаянно защипало.
— Я до сих пор гадаю, как выглядел Саксун, когда они пришли.
— Даже не знаю. Я еще никогда не видела пятна, — ответила я. — Родители потратили восемь лет на то, чтобы подготовить меня к провалу на тестировании, но за нами никто не пришел. Не знаю, насколько ярким должно стать пятно, чтобы его заметили.
— Твои родители открыто выступали против Гильдии?
Я покачала головой. Несмотря на их поступки, я не могла сказать, что родители были мятежниками.
— Нет, они никогда не выступали против Гильдии. Они были очень осторожны. К тому же, моя мать была обыкновенным секретарем, а отец — механиком.
— Были?
— Из всей семьи не тронули лишь одну меня, — тихо сказала я. — Я думала, ты знаешь.
— Я догадывался, — ответил он. — Как бы то ни было, Саксун оказался наводнен мятежниками. Твоих родителей было всего двое.
Я вспомнила тоннели под нашим домом. Они должны были куда-то нас вывести. О родителях я по-прежнему знала очень мало.
— Видимо, маленькую измену легко проглядеть.
— Да, но только маленькую, — пробормотал в ответ Джост.
— Да. — Улыбка испарилась с моего лица. — Что произошло потом?
— Гильдия решила проучить наш городок. — Голос Джоста стал почти не слышен, и мне пришлось наклониться к нему. — Они вырвали наших сестер, наших матерей, наших дочерей…
— И ваших жен, — согласно кивнула я.
Джост низко опустил голову, и я почувствовала, как сокращается расстояние между нами. Когда он заговорил вновь, слова его с трудом складывались во фразы.
— Я все видел. Ты не представляешь, каково это, Аделиса. На что это похоже.
Я вспомнила, как нас всех выгнали из бабушкиной палаты, как медсестра закрыла занавеску, а затем повернулась к ней спиной, точно не могла на это смотреть.
— Она стояла на пристани — вместе с остальными женщинами ждала нас, чтобы пойти на обед. Розенн просто растворилась в воздухе. Сначала исчезли ноги. Она выглядела такой растерянной, что я позвал на помощь. Но никто не мог ничего поделать. Мы просто наблюдали со своих лодок. Потом исчез ее рот, и она больше не могла закричать. Последним исчезло тело. — Джост всхлипнул, и я вдруг поняла, что по щекам его катились слезы. — Она держала на руках нашу дочь.
Я плакала вместе с ним, горюя о его потере и о своей глупости. Передо мной был уже не тот ухмыляющийся парень, что кормил меня картошкой с вилки. Но печалилась я вовсе не о том, что сделала с ним Гильдия, а о том, какими разными мы были. Я плакала, потому что была глупой девчонкой, которая не могла сдержать ревности и трепета перед давно почившей Розенн и сердилась на нее за то, что она нашла Джоста первой. Я плакала, потому что между нами всегда пролегала пропасть. Джост уже успел побывать и мужем, и отцом, а я по-прежнему оставалась никем — и этого было не исправить. Похоже, Гильдия все же определила наши роли.
— Больше я их никогда не видел. Ей было всего шестнадцать, а нашей дочери — три месяца.
Не в силах подобрать слов, я просто взяла его руку и нежно пожала ее своими перебинтованными пальцами.
— Я здесь потому, что это последнее место, где станут искать, — завершил свой рассказ Джост, наконец-то ответив на мой вопрос.
— Искать что? — спросила я, сомневаясь, хотелось ли мне в самом деле услышать ответ.
— Революцию.
Глава четырнадцатая
Мне снились любимые люди. Во сне мне было всего пять, и мама, стоя у раковины, наносила косметику на лицо. Однако каждый штрих стирал часть ее лица, а не подчеркивал красоту. Тушь уничтожала ресницы, румяна разъедали щеки, а помада крала улыбку. Мама расчесывала медные волосы, и вниз летели тонкие пряди. А потом ее обезображенное тело повернулось ко мне и будничным тоном спросило:
— Ну, как я выгляжу?
Я взяла на руки совсем крошечную Ами, но чем сильнее я прижимала ее к себе, тем прозрачнее она становилась. Я не в силах была ее защитить. Потом я увидела ее переплетенной — теперь она была молодой девушкой со светлыми косами. Я помахала ей рукой, но она смотрела сквозь меня. Исчезла именно я. Я стала призраком.
Огромный белый торт размером с прядильный станок возвышался на простеньком столе, а под ним мой отец превращался в лужу черной жидкости, которая все ближе и ближе подбиралась к моим голым ступням. Он звал на помощь, но вид грязных туфель повергал меня в ужас, поэтому я просто смотрела, как отец таял у меня на глазах.
И за всем этим со стороны наблюдал Джост. Он был неподвижен, как истукан, но глаза его двигались, и я поняла, что он ждал моей помощи. Однако стоило мне сделать шаг вперед, как впереди появилась она — прекрасная, хохочущая, беременная. Розенн взяла Джоста за руку, и я отвела взгляд. Когда я повернулась обратно, Джост превратился в Эрика, который распахнул навстречу мне свои объятия.
В моем сне я стирала и перестраивала мир, а утром пыталась вспомнить, как бы перестроить себя. Каждый день я думала, как мне вернуться за станок. Смогу ли я плести теперь, после всего, что узнала? Я не могла забыть рассказ Джоста. Я не имела к этому отношения, но это ничего не меняло, ведь я по-прежнему оставалась Пряхой.
Джост приходил смазывать мои руки каждый день, и они стремительно заживали, однако стилисты не появлялись. Прошла неделя, но не было видно и Иноры, и я переживала, не втянула ли ее в неприятности. Еду приносили вовремя. Я ходила в ночной рубашке и грелась у камина, изо дня в день ожидая лишь тех моментов, когда ко мне приходил Джост. Сегодня он принес мне обед, и мы перекусили вместе. Наш разговор казался легкомысленным, но лишь потому, что мы использовали шифр. О некоторых вещах мы могли говорить открыто, однако то, что действительно волновало меня, нельзя было обсуждать вслух. Прослушка работала исправно. Много времени приходилось проводить в ванной — шум бегущей воды заглушал звук наших голосов. Однако, несмотря на все мои попытки обсудить дальнейшие планы, Джост, похоже, гораздо больше интересовался мной.
— Это была не настоящая драка, — рассмеялась я, заканчивая рассказ о своей соседке Бет. — Она задирала Ами, и мне это надоело. Тогда я и решила ее отвадить.
— Но ты ведь любила свою сестренку, не так ли? — настаивал Джост. — Такое впечатление, что вы не раз попадали в неприятности.
— Ами всегда хорошо понимала правила, и, если я вытворяла что-нибудь опасное, она тут же приводила меня в чувства, — ответила я. — Когда я воевала с Бет, сестра переживала, что меня заберут за неадекватное поведение.
— Но тебя не забрали, — заметил Джост.
— Меня — нет, но Бет — да.
До сих пор я не вспоминала об этом. О воспоминаниях такого сорта всегда мечтаешь забыть, но ничего не получается. Бет исчезла, когда нам исполнилось двенадцать, а вернувшись, она была уже совершенно другим человеком. Она осталась такой же недружелюбной, как и раньше, но теперь не только со мной — со всеми.
— Мой брат был всего на десять месяцев старше меня, — сказал Джост, постаравшись вызвать меня на диалог. — Мама называла нас хулиганами.
Я улыбнулась, а затем сделала нехитрые подсчеты, и глаза мои округлились.
— Десять месяцев?!
Улыбка Джоста стала чуть шире.
— Не такое уж редкое явление в бедной рыбацкой деревушке.
О детях мне было известно больше, чем многим сверстницам, хотя теперь остальные девочки Ромена уже, наверное, пошли на курсы подготовки к свадьбе — именно там рассказывали о сексе. Мои родители много лет назад объяснили мне суть процесса — это было частью их плана по обучению меня законам жизни. И вот теперь я сидела рядом с парнем, от одного вида которого меня бросало в пот и в жар, лишенная по законам Ковентри «привилегий бракосочетания», как называла их моя мама, и думала о том, что вся эта информация оказалась абсолютно бесполезной. К тому же, у Джоста уже был опыт, которому в моей жизни не суждено было случиться. Похоже, настало время сменить тему разговора.