— Мне очень стыдно, что я не связалась с вами раньше, — сказала Лора, когда разобрала сумки, налила себе и Айрин по чашке чая и положила на тарелку шоколадное печенье.
— Я места себе не находила, ты это понимаешь? — Айрин сидела в своем любимом кресле, а Лора прислонилась к батарее под окном, вытянув ноги.
— Я не хотела вас подводить.
— О, Лора, — покачала головой Айрин. — Ты меня не подвела, я просто очень за тебя волновалась. Если опять случится что-то подобное, ты обязательно должна мне сообщить. Возможно, я смогу тебе помочь.
Лора подумала о деньгах, которые взяла, и возненавидела себя. Она обязана их вернуть. Сунуть обратно в сумочку Айрин, а потом прямо попросить у нее в долг, как делают все нормальные люди. Обратиться за помощью, о чем и сказала Айрин. Но было уже слишком поздно. Сумка Айрин лежала возле кресла, на котором та сидела, и положить в нее деньги так, чтобы она ничего не заметила, не было никакой возможности. В любом случае удобный момент попросить о помощи, когда Айрин ее предложила, Лора упустила.
Посидев еще немного, она выпила вторую чашку чая и съела пару печений, хотя у нее и не было аппетита: из-за своей нечестности она испытывала мучительный стыд. Потом встала и, сказав, что ей пора, ушла.
На улице Лора заметила, что дверь в соседнюю квартиру, которая принадлежала Анджеле Сазерленд, была приоткрыта. Осторожно распахнув ее пошире, девушка заглянула внутрь. Она увидела перекинутое через перила пальто Карлы Сазерленд и дорогую сумочку, повешенную на центральную стойку винтовой лестницы; еще две сумки — для покупок и большая, с короткими ручками, — просто валялись на полу. И это при открытой двери! Проклятые богачи! Сами же напрашиваются.
Оказавшись дома, Лора высыпала содержимое сумки с короткими ручками на пол в гостиной. Ее сердце сильно забилось, когда вместе с облезлым старым шарфом и вполне приличным, но старомодным жакетом от Ива Сен-Лорана на полу оказались две маленькие обтянутые кожей шкатулки. Схватив первую — она была лилового цвета, — Лора нетерпеливо открыла ее и увидела золотое кольцо с камнем, похожим на большой рубин. Вторая шкатулка была немного больше и коричневого цвета — в ней находился медальон с изображением святого Христофора, тоже золотой, с выгравированными на обратной стороне инициалами «БTM» и датой: 24 марта 2000 года. Может, подарок на крестины? Но не Дэниелу, потому что инициалы не совпадали. Другому ребенку. Она захлопнула коробку. Жалко, что есть гравировка, подумала она, продать медальон будет сложнее. Но кольцо, если камень настоящий, должно стоить дорого.
Какая же она мерзавка!
На кухне она выгребла из карманов все деньги и пересчитала: тридцать девять с половиной фунтов, из которых двадцать шесть она украла у своей подруги Айрин.
Лживая, вороватая гадина!
Лора включила на телефоне воспроизведение записей и стала слушать свой голос. Он напоминал ей о необходимости связаться с советом по поводу жилищного пособия, с ремонтной службой по поводу котла (уже в который раз), с медсестрой из приемной доктора о продлении рецепта, о покупке молока, сыра, хлеба, тампонов…
Она остановила воспроизведение, устав от перечисления всего, что ей предстояло сделать, и предвидя неизбежные сложности в осуществлении задуманного. Потом быстро просмотрела сообщения от парней, в отношении которых строила планы, для чего и поддерживала переписку, но теперь ей точно было не до них. Прослушала полученные голосовые сообщения: одно — рекламный звонок о страховании, другое — от ее психолога.
«Лора, ты пропустила две встречи, и боюсь, что, если ты не придешь на следующую, мы будем вынуждены отказаться от работы с тобой. Понимаешь? Мне бы очень этого не хотелось, потому что, по моему мнению, мы добились хорошего результата, и ты стала гораздо уравновешеннее и спокойнее. Мы же не хотим, чтобы вся проделанная тобой тяжелая работа пошла насмарку? Поэтому я жду тебя в понедельник в три часа дня, а если это время тебе не подходит, пожалуйста, перезвони мне сегодня, и мы перенесем встречу».
Лора сползла в кресле пониже и принялась осторожно массировать голову кончиками пальцев. Хотя она крепко зажмурилась, слезы все равно текли из-под век по скулам. Стоп, стоп, стоп! — тихо скомандовала она себе. Если бы только можно было положить этому конец.
После случая с вилкой Лору направили к психологу. Психологом оказалась приятная женщина с маленьким лицом и большими глазами, которая показалась ей похожей на сказочное лесное существо. Она сказала Лоре, что ей нужно перестать реагировать.
— Твоя жизнь похожа на бесконечную борьбу с огнем, Лора. Тебя постоянно бросает из одного кризиса в другой, поэтому нам нужно найти способ изменить эту модель реакции и попробовать разработать стратегии…
Психологи просто помешаны на разработке стратегий: стратегий, которые позволят ей перестать срываться, проявлять агрессию, терять контроль. Заставят ее остановиться и подумать, уберегут от неправильных поступков. Ты знаешь, в чем твоя проблема, Лора? В том, что ты делаешь неправильный выбор.
Что ж, может быть, но это лишь одна точкой зрения на причины ее проблем. А можно посмотреть по-другому и сказать: «Ты знаешь, в чем твоя проблема, Лора? В десять лет тебя сбила машина, ты ударилась головой об асфальт, у тебя был перелом черепа, перелом таза, сложный перелом дистального отдела бедренной кости, черепно-мозговая травма. Ты провела двенадцать дней в коме и три месяца в больнице, перенесла полдюжины болезненных операций, заново училась говорить. Да, и вдобавок ко всему, еще находясь на больничной койке, ты узнала о предательстве человека, которого любила больше всего на свете, человека, который должен был любить и защищать тебя. Разве удивительно, что ты так быстро выходишь из себя? Что ты не сдерживаешься?»
Сумевшая спастись
Там, где должна быть ее улыбка, теперь написан вопрос: так куда же мы едем? Но потом она улыбается, и он больше не злится, он думает о том, как это будет. Ему хочется, чтобы сзади не было ее подруги, но если он не будет на нее смотреть и думать о ней, то тогда, наверное, все будет в порядке.
Ему не нравится, как ее подруга на него смотрит. Своим взглядом она напоминает ему мать, которую ему следовало бы навсегда стереть из своей памяти, но он этого не сделал. Она тоже была некрасивой: в детстве ее покусала собака, и она постоянно об этом вспоминала. Возле рта у нее был шрам, и губа искривилась, так что казалось, будто она над ним смеется, что она обычно и делала.
Изуродованная внешне и внутренне, она постоянно кричала на него или на его отца, хотела сделать его таким же несчастным, какой была сама, не могла выносить, когда он смеялся, играл или радовался.
Вот оно что! Он опять думает о матери. Почему она всегда у него в голове? Это она виновата, та уродина сзади, это она заставила его вспомнить мать. Он всегда думает о ней, когда занимается разными делами: ведет машину, пытается уснуть, смотрит телевизор, находится в компании девушек. Но хуже всего то, что она заставляет его ощущать внутреннюю пустоту, будто ему не хватает крови, чтобы ее заполнить. И он ничего не может с этим поделать. И не видит ничего, только красный цвет.
14
Айрин очень волновалась за Лору. На кухне, разогревая на маленьком огне тушеную фасоль, которую собиралась положить на тосты (Карла бы этого не одобрила), она размышляла, не стоит ли позвонить Лоре и убедиться, что с ней все в порядке. Хоть девушка и заверила ее в этом («Золотко, вы же знаете, у меня все хорошо!»), но выглядела рассеянной и встревоженной. Правда, она только что потеряла работу, так что ее беспокойство было вполне объяснимым. Однако казалось, будто дело не только в этом. Сегодня Лоре было явно не по себе в обществе Айрин, чего Айрин за ней раньше никогда не замечала.
Не то чтобы она знала ее очень давно. Они начали общаться всего пару месяцев назад, но Айрин быстро прониклась к девушке симпатией и стала проявлять о ней заботу. В ней чувствовалась какая-то повышенная ранимость и такая беззащитность, что Айрин за нее боялась. Люди подобного сорта оказываются особенно уязвимыми перед злом, существующим в мире. И Айрин, оставшись без Анджелы, сблизилась с этой уязвимой молодой женщиной.
Конечно же, она понимала, насколько опасно было позволить себе увидеть в Лоре своего рода замену Анджеле. В определенном смысле они были очень похожи: обе веселые, добрые и отзывчивые. Как в Анджеле, так и в Лоре Айрин больше всего ценила то, что они не мучились сомнениями. Лора просто не допускала, что Айрин не освоит новое мобильное приложение на смартфоне, а Анджела не допускала, что она останется равнодушной к творчеству Салли Руни. Ни та ни другая не сомневались, что Айрин посмеется над грязной шуткой (она бы точно посмеялась, если бы шутка оказалась смешной). Они не считали ее физически беспомощной, ограниченной или утратившей интерес к окружающему миру. В отличие от Карлы, не видели в ней зануду и старую дуру.
Айрин было восемьдесят, но она не чувствовала себя восьмидесятилетней. Не только потому, что, несмотря на растяжение лодыжки, оставалась энергичной и подтянутой женщиной, а потому, что чувствовать себя на восемьдесят просто невозможно. Никто не чувствует себя восьмидесятилетним. Размышляя об этом, Айрин пришла к выводу, что ощущает себя лет на тридцать пять. Может, сорок. Это хороший возраст, не так ли? К этому времени вы уже четко знаете, что представляете собой. Вы уже утратили взбалмошность или неуверенность, но еще не успели ожесточиться и озлобиться.
Но все дело в том, что вы ощущаете себя определенным образом внутри, и, хотя люди, которые знают вас всю жизнь, могут по-прежнему видеть вас именно такой, новых знакомых, способных воспринимать вас не как набор возрастных недугов, оказывается крайне мало.
А в окружении Айрин почти не осталось людей, которые знали ее всю жизнь. Почти все ее старые друзья, ее и Уильяма, уже давно уехали из города, поближе к детям или внукам. Тогда это не особенно беспокоило Айрин, потому что, пока был жив Уильям, она не чувствовала себя хоть сколько-нибудь одинокой. А потом в одно солнечное мартовское утро шесть лет назад Уильям отправился за газетой, но домой так и не вернулся, скоропостижно скончавшись у газетного киоска от сердечного приступа. Айрин всегда считала, что он силен как бык и будет жить вечно. Сначала она думала, что сама умрет от шока, но шок прошел, уступив место горю и скорби, что оказалось еще тяжелее.