Владимира тревожило молчание критика, который рассматривал работы художника с тем равнодушием, за которым обычно скрывается презрение. Казалось, и Камышев заметил это, потому что спросил Винокурова:
- Ну, а ты, милок, что думаешь? - И глазами показал на картину «В загсе».
- Я знаком с этой работой, - неопределенно ответил Винокуров, тиская в кулаке свою бородку.
«Свое мнение он выскажет потом, на выставкоме», -враждебно и грустно подумал Владимир.
Проводив почетных гостей, Машков задумался. Что же теперь будет? Предстоящая выставка имела для него особое значение, нечто вроде государственного экзамена на аттестат зрелости. Пчелкин и Камышев определенно «за», Винокуров хоть и ничего не сказал - определенно «против». А как другие члены выставочного комитета? Какое же будет решение?
Позвонила Люся.
- Володя, пойдемте вечером в парк? - предложила она.
Владимир словно ожидал этого и, нисколько не задумываясь, коротко ответил:
- Не могу, занят.
- Да что вы, Владимир Иванович, министра из себя строите! Пойдемте, - попросила она сладко, нараспев. - Я соскучилась по вас...
Он не ответил.
- Ну где вы там? Почему молчите? Знаете что, - неожиданно живо заговорила она, - пойдемте в сад «Эрмитаж». Там сейчас хорошо. - Он снова промолчал. - Ах, да, вы не любите этот сад! Тогда пойдемте в парк Горького, хорошо? Я зайду за вами в восемь, не возражаете?
- Не знаю, буду ли я дома, - вяло ответил Владимир.
- Так я зайду, - как о деле решенном сказала Люся и повесила трубку.
Ровно в восемь она пришла. Валентина Ивановна, мать Владимира, была на работе. Комната убрана, у мольберта -портрет Вали. Взглянув на портрет, Люся почувствовала прилив зависти, безрассудной ревности.
- Хорошо написан! - заключила она вслух и тут же оговорилась: - Только сама она неинтересная: большой и круглый, как футбольный мяч, лоб... Нет, мне не нравится ваша колхозная фея.
Владимир снисходительно улыбнулся:
- У нас с вами разные вкусы... - Она не обратила внимания на его слова и начала рассматривать картину «Прием в партию».
- Какой славный старик! - показала она на Щербакова. - А тут опять рожь. Боже мой, сколько у вас ржи! Зачем так много?
Он молчал, но на лице его можно было прочесть: «А что вы понимаете в этом?» Ее пристального взгляда он избегал, смотрел на нее мельком, устало и равнодушно. А она все косилась на портрет Вали. Он это заметил, и Люся, как пойманная за руку, будто в оправдание капризно заговорила:
- Напишите мой портрет. Других пишете, а меня не хотите? Напишите, я подарю его вам с надписью, и вы повесите его вот здесь... - Она показала на простенок.
- Снимите с себя маску, тогда попробую писать.
- Мою маску вы придумали сами, - улыбнулась она дружески, села в кресло, пододвинула к себе свободный стул и приказала: - Сядьте здесь. Хочу посмотреть на вас.
Он молча сел, и она внимательно уставилась на него. Глаза их встретились. Люся смотрела влюблено. Она взяла его руку и слабым голосом спросила:
- Ну что вы такой... Жениться, что ли, вздумали? - Он не удержал улыбки и на вопрос ответил вопросом, стараясь вложить в него как можно больше безразличия:
- А как поживает Борис?
- Не знаю, - ответила она с невинным видом. - Наверное, хорошо... Вы, кажется, научились ревновать?
- Наоборот, разучился.
Разговор начинал его раздражать. Он встал, подошел к зеркалу, поправил на себе галстук, причесал волосы, достал из книги запечатанный конверт и, повернувшись к Люсе, сказал:
- Ну что ж, пошли в парк? Я заодно письмо опущу.
- Кому письмо?
- Секрет.
- Перед своей звездой изливаетесь! Ну-ну, - она начинала злиться, но после небольшой паузы опять заговорила мягким голосом: - А вы не боитесь ревности?
- Вашей? Нет.
- Покажите письмо! - голос властный, а на глазах навернулись слезы.
Изумленный неожиданной ревностью, он подал письмо и внимательно наблюдал за выражением ее лица, когда
она читала на конверте: «Здесь. Площадь Ногина, министру нефтяной промышленности». Она подняла глаза, полные не удивления, а самого естественного разочарования.
- А что здесь такое? Не понимаю.
- Хотите расскажу?
- Да, хочу, - ответила Люся протяжно. Он сел рядом, положил руки себе на колени и, не глядя на Люсю, начал:
- В поезде я встретил двух жителей города Орши. Один - старик. Изумительный дед, умный и хитрый, а любознательность школьника. Так вот, этот самый дед рассказал, как у него на огороде земля дегтем сочится. Похоже на нефть. Вот он и просил меня рассказать об этом в Москве кому следует.
- Ну и что? - Она слушала его внимательно.
- Как что? А быть может, старик прав? Пусть пошлют разведку. А вдруг найдут нефть! Вы знаете, какая это находка для страны?
Она пожала плечами:
- А если ваш старик наврал? И вот напрасно туда людей пошлют, потом вас же ругать будут.
Он снисходительно усмехнулся и уже пожалел, что рассказал ей об этом. Взял из ее рук письмо и сказал со вздохом:
- Пошли...
- А куда мы пойдем? - спросила она, не трогаясь с места.
- Куда хотите. Хоть в сад «Эрмитаж», мне все равно
- Я хочу в парк Горького, - сказала она, внимательно наблюдая за ним, будто хотела узнать его мысль.
- Пожалуйста. На все согласен.
Она быстро встала, поправила перед зеркалом волосы и ресницы, говоря при этом: «Не смотрите...» Затем они вышли.
Парк звенел музыкой, людским гомоном. Сотни москвичей и приезжих заполнили влажные, политые водой, аллеи. Молодежь и старики, штатские и военные толпились у зрелищных площадок. Качели, карусели, чертово колесо, тир, самолет... Все вертелось, кружилось, гудело, стреляло, трещало, ухало. С многочисленных эстрад неслись звуки оркестров, рояля, пение, плоские остроты конферансье. Владимир заметил:
- Культуры много, а отдыха нет.
- Тогда поедем в Сокольники или в Измайлово. Там есть и культура и отдых, - предложила Люся.
Но в Измайлово они не поехали, понадеялись найти уединенный уголок здесь. Пошли в кафе-мороженое на берегу голубого пруда. Только сели, как Люся, встрепенувшись, что-то второпях проговорила Владимиру и убежала в другой конец кафе. Там у столика какой-то смуглый, черноволосый, щегольски одетый мужчина расплачивался с официанткой. Люся поздоровалась с ним и заговорила. Постояли они так минут пять и прошли к барьеру над прудом. Тут остановились и, глядя на снующие по пруду лодки, продолжали очень живо о чем-то разговаривать.
Прошло пять, десять, пятнадцать минут. Люся не возвращалась и даже не оборачивалась в сторону Владимира.
- Свободное кресло? - спросил кто-то.
- Занято, - с раздражением ответил Владимир.
Официант давно уже принес две порции мороженого.
Оно оплыло. Владимир пододвинул одну порцию, но есть не хотелось. Без всякой связи с окружающим почему-то вспомнилась Варшава. Он был в ней проездом, когда возвращался из Германии. За Вислой есть большой тенистый парк. Как он называется? Кажется, парк Понятовского. Впрочем, нет, это мост Понятовского, а парк как-то иначе называется. Так вот там под старой липой стоит бронзовый амур. Стрелой он натягивает тетиву лука, а сам весь изранен настоящими свинцовыми пулями!
Вторая порция мороженого растаяла. За соседним столиком артиллерийский офицер что-то сказал своей даме. Та сочувственно посмотрела на Владимира, потом в сторону барьера, потом опять на Владимира. Владимир стремительно встал, положил на стол деньги и ушел.
Люся звонила на другой день.
- Где вы пропадаете? - спросила она как ни в чем не бывало. - Я вас искала по всему парку. Почему вы меня бросили? Такой поступок можно простить только вам... У меня на завтра два билета на «Евгения Онегина». - Она говорила это так, как если бы не сомневалась, что он не откажется пойти.
Владимир ответил сухо:
- Благодарю за приглашение, но я занят. Ухожу к товарищу на день рождения.
- Возьмите меня с собой!
- Не могу.
- Мне нужно вас сегодня видеть. Непременно. Я должна вам что-то сказать очень важное!
Владимир знал, что ничего важного она не скажет.
- Сегодня у меня нет времени. Если вам нетрудно, позвоните мне послезавтра часов в шесть. Всего доброго. - И повесил трубку.
Она звонила в половине шестого, в шесть и в семь. Он не подходил к телефону, решив показать свой характер, хотя для него это было не так легко.
Неделю спустя неожиданно позвонил Окунев:
- Что у тебя новенького, Володя?
- Пока все то же, Паша...
- Странно, - произнес Павел. - А на помолвку ты не приглашен?
- На помолвку? - озадаченно переспросил Владимир. - На какую помолвку?
- Так ты не знаешь? Борис женится... на той... с кудряшками, которая из издательства «Искусство».
Владимир чуть было не сказал «шутишь», но сообразил: а что, если правда? И через силу выдавил из себя:
- Борис меня не приглашал и не пригласит. Ты это знаешь. - И повесил трубку.
«А мне не сказала... - думал он, стоя у телефона в коридоре. - Может, разыграл меня Пашка? Честное слово, разыграл. Люсю я давно не видел, не звонил ей... Может быть, она сама и попросила Павла устроить эту комедию?»
В последний раз они простились «навсегда». Но эти «навсегда» были и прежде, и он не верил в значение этого слова. И вот...
Он позвонил в издательство «Искусство». К телефону подошла подруга Люси, Наташа. Она, очевидно, узнала его голос, ответила многозначительно:
- Люся сегодня не работает...
- Больна?
- Да нет... - Наташа замялась. - А вы позвоните ей домой...
Надо бы придумать, о чем вести разговор, с чего начать... Как нарочно, мать его дома - она работала в ночной смене - и сейчас затеяла стирку. Ей все слышно, что говорят по телефону. Не хотелось ее волновать, тем более что она недолюбливала Люсю и, наоборот, очень охотно заводила разговор о Вале...
Он долго стоял в коридоре у телефона и все-таки позвонил Люсе домой. К телефону подошла ее мать. С трудом сдерживая волнение, он попросил Людмилу Васильевну. Более всего он боялся, что она спросит: «А кто говорит?» Но она не спросила, сказала: «Подождите у телефона