ющийся русский дирижер и патриот Николай Семенович Голованов.
О Голованове и его супруге великой русской певице Антонине Васильевне Неждановой Алексей Петрович говорил с трогательной нежностью. Возглавив Большой театр, Николай Семенович резко поставил вопрос о национальном репертуаре. Для этого был в театре создан художественный совет. Вторым шагом Голованова была высокая требовательность к профессиональному мастерству всего коллектива, начиная от дирижера и заканчивая художником. Был уволен дирижер Пирадов и отправлены на пенсию главный хормейстер Купер и концертмейстер Адамов, что вызвало взрыв протеста среди еврейской художественной «общественности». Ходатайство за Пирадова перед Головановым «общественность» поручила русскому Алексею Иванову. Но Николай Семенович был непреклонен:
- У Пирадова нет дирижерского образования, - говорил Голованов. - Он может работать где угодно, только не в Большом театре. Не те масштабы!
- Но и Самосуд, и Пазовский, и Файер не имеют такого образования, - оспаривали Голованова ходатаи.
- Потому и превратили театр черт знает во что, - с присущей ему прямотой и резкостью парировал Николай Семенович.
Подготовили новую постановку «Бориса Годунова», придерживаясь редакции Римского-Корсакова, поставили в новой редакции «Руслана и Людмилу», «Дубровского», «Садко», «Князя Игоря», «Хованщину». Русским духом запахло в Большом театре. А «художественная общественность» поспешила приклеить Голованову ярлык антисемита - это было обычным приемом у космополитов-сионистов. Алексей Петрович рассказал любопытный эпизод из работы над оперой «Садко», которую ставил В. Небольсин. На одной из предгенеральных репетиций Голованов в резкой форме сделал замечание исполнителю партии Веденецкого гостя Д. Гамрекели. Тот вспылил, ответил грубостью и покинул сцену. Дублера - П. Лисициана - в это время не было в театре. Произошла заминка. Иванов сидел в зале и смотрел репетицию. В антракте к нему подошел Голованов.
- Вы, если не ошибаюсь, пели с Небольсиным в Колонном зале арию Веденецкого гостя?
- Да, пел, - ответил Алексей Петрович.
- Спойте завтра на генеральной репетиции.
- Но я с вами не репетировал... Трудно сразу петь на генеральной. И с Покровским мизансцены не отрабатывал, - с недоумением сказал Иванов.
- Какие, к черту, мизансцены?! Выйди, спой и уходи!
И Алексей Петрович не стал возражать, спел. После
репетиции Голованов зашел к нему:
- Завтра поешь спектакль.
Алексей Петрович исполнял многие ответственные партии почти во всем репертуаре Большого театра: князь Игорь, Троекуров в «Дубровском», Мазепа, Шакловитый в «Хованщине», Грязной в «Царской невесте», Петр во «Вражьей силе», Бес в «Черевичках», Демон, Риголетто, Руслан, Тонио в «Паяцах», Эскальмио в «Кармен».
Последней работой Голованова в Большом была постановка гениального творения Мусоргского - оперы «Хованщина».
За блестящую исполнительскую деятельность Алексей Петрович был трижды удостоен Сталинской премии.
Иванов был интересным рассказчиком, эмоциональным, зажигательным. Часто вставал, ходил по комнате в каком-то юношеском возбуждении, сопровождая свой рассказ жестами, выразительной мимикой приветливого лица, озаренного искрящейся улыбкой... Тогда же я подарил ему свой первый роман «Свет не без добрых людей», увидев в нем не только талантливого артиста, но и доброго человека с открытой русской душой. Такое встречается не часто, когда вдруг, совсем нежданно-негаданно между двумя до того почти незнакомыми людьми возникает какая-то волшебная, невидимая, но властная и желанная для обоих дружеская симпатия и взаимная надобность. Именно так случилось с нами, так зародилась в тот день наша прочная, неколебимая дружба. С того дня наши встречи участились. Мы не ощущали возрастного барьера - Алексей был старше меня на шестнадцать лет. Мои друзья из среды писателей и художников становились и его друзьями. Общительный и открытый, он у всех вызывал симпатию и расположение. Узнав, что у меня добрые отношения с иерархами Русской Православной Церкви, он просил познакомить меня с ними. Вскоре это знакомство состоялось - в Московской духовной академии, с ее ректором. Владыка, с которым я был давно знаком и довольно часто встречался, оказал знаменитому артисту достойный прием. Однажды в рождественский вечер владыка пригласил Алексея Иванова, Алексея Пирогова и меня к себе на квартиру, расположенную тут же в здании академии. У камина перед нарядной елкой мы радостно отмечали Рождество Христово, а потом пошли в академическую церковь, где владыка правил праздничную службу. Алексей Петрович, с детства знакомый с церковным пением, вместе с Алексеем Степановичем постепенно подключились к хору, и вскоре их баритон и бас стали главенствовать в песнопении. Это приятно поразило и хористов, и богомольцев, да и самого владыку. Об этом потом долго говорили в стенах академии.
С Алексеем Петровичем бывали мы гостями на ежегодном академическом празднике в Покров день. Там я познакомил его с еще двумя иерархами Русской Православной Церкви, ныне митрополитами, настоящими патриотами, болеющими за судьбу России и народа нашего, за судьбу Православия, резко скорбящими по поводу духовного и нравственного растления молодежи. С ними встречались мы не однажды, вели интересные беседы, и каждая такая встреча носила дружеский искренний характер и была приятна и полезна для всех собеседников.
Свыше десяти лет я был председателем Общественного совета при ГУВД Московской области. В состав совета вхо -дили видные писатели, артисты, музыканты, художники. Алексей Петрович в это время уже был на пенсии, но часто выступал с концертами, ездил по городам и весям нашей державы. Мое предложение стать членом Общественного совета он охотно принял и сразу же включился в активную работу. Члены Общественного совета часто выезжали в районы Московской области с концертами и творческими вечерами для сотрудников подмосковной милиции. Эти встречи носили регулярный характер и были праздником как для слушателей, так и для исполнителей. Алексей Петрович любил выступать перед стражами общественного порядка и делал это с большой охотой, приговаривая: «Благодатный зритель. Они заслуживают настоящих зрелищ: служба у них не простая и не легкая». На таких концертах он исполнял в основном русские народные песни и популярные арии из опер.
В те «застойные» годы о творческой и духовной свободе мечтали не только мы, деятели литературы и искусства, но и все граждане, в том числе и сотрудники милиции. Вспоминаю, каким восторгом встречал зал слова арии князя Игоря: «О, дайте, дайте мне свободу! / Я свой позор сумею искупить. / Спасу я честь свою и славу, / Я Русь от недругов спасу»...
Зрителями эти слова князя Игоря воспринимались не как далекая история, а вызывали современные ассоциации, так как враги СССР, внешние и внутренние, уже в те годы вели подкоп под советскую власть, ее идеологические основы, главной из которых был патриотизм. Шло тихое, но планомерное, тщательно продуманное нравственное и духовное растление молодежи западной псевдокультурой через дискотеки, видеосалоны, эстраду, кино, через журналы, подобные «Юности». Многие видели и понимали ползучую реформацию, но открытый протест всячески пресекался «агентами влияния», занимавшими командные высоты в сфере идеологии, а их было немало, разного рода и масти сусловых, поспеловых (фогельсонов), яковлевых, зимяни-ных и прочих чиновников с «передовыми взглядами». Но основная масса народа была погружена в беспечное благодушие. Это к ним обращался великий артист Алексей Иванов словами Шакловитого - персонажа из оперы «Хованщина»: «Спит русский люд. Ворог не дремлет. Святая Русь! Кто тебя, печальницу, от беды лихой спасет?»
У Иванова был обширный круг друзей и знакомых, представлявших различные слои общества. Был среди них и бывший член Политбюро, министр иностранных дел Дмитрий Шепилов. Как-то я выходил из редакции журнала «Огонек», и в это время один из сотрудников прокричал: «Шевцов, воротись, главный хочет с тобой поговорить!» И тут меня перехватил мужчина двухметрового роста богатырского вида, с грубыми чертами лица и густой шевелюрой слегка серебристых волос. Я сразу узнал его по портретам: Дмитрий Шепилов.
- Иван Шевцов? - уточнил Шепилов, обращаясь ко мне и сделав ударение на имени.
- Так точно, Дмитрий Трофимович, он самый, - ответил я.
- Я знаю вас по вашим книгам, - сказал он, протягивая мне могучую руку. - У нас с вами есть общий друг.
- Алексей Петрович Иванов, - догадался я. - Верно. Тогда, может, присядем, поговорим?
Мы разговаривали около двух часов, сидя в редакционном фойе. К главному редактору «Огонька» я уже не пошел. Многое из того, о чем мне рассказывал Шепилов, я уже услышал из уст Иванова. Участник Великой Отечественной, генерал-лейтенант (начал войну Д. Т. Шепилов рядовым ополченцем), доктор экономических наук, оказавшись в «антипартийной группе Молотова, Маленкова, Кагановича» («... и примкнувший к ним Шепилов» - так было записано в постановлении ЦК, и эта фраза с подачи печати сразу превратилась в оскорбительное тавро Дмитрия Трофимовича), был лишен всех постов и званий, даже квартиры, и большей части своей большой библиотеки. Никита отличался мстительностью и жестокостью. Шепилов рассказал мне, как присоединили Крым к Украине. Никакого коллективного решения не было, жизненно важный для России вопрос «демократ-реформатор» Хрущев решил единолично, поспешно, без обсуждения, а так, походя.
- Унижал и оскорблял меня ярлык «и примкнувший к ним Шепилов», - говорил Дмитрий Трофимович. - Бывало, едешь на эскалаторе в метро и слышишь реплики: «Смотрите, да это никак примкнувший поехал!»
Он сделал паузу, в глазах появилась тихая грусть. Минуту помолчав, продолжил:
- Я знаю, как вас жестоко травили, да, наверно, и продолжают. Знаю о гибели вашего сына. Но вы выстояли, а это главное. Бдительности вам не занимать, вы же пограничник, разведчик. Но осторожность не помешает. Враги ваши коварны. Могут и подстрелить.