Электрошокер, по-видимому, стал полностью бесполезен. Требовалось иное оружие. Николай посмотрел по сторонам. К стенке сарая была прислонена штыковая лопата. Именно с ней прошлой ночью Гена Соколов и его теща ходили на кладбище. Одним прыжком Николай достиг сарая, схватил лопату и бросился на старуху. Та взмахнула топором. Раздался лязг железа. Лопата едва не была выбита из рук санитара, но старуха замешкалась, и Николаю удалось огреть ее по голове. Удар возымел действие. Кровь хлынула из рассеченного лба, залила глаза старухи, мешая нормально видеть. Та бессмысленно топталась на месте, размахивая во все стороны топором. Воспользовавшись этим обстоятельством, Николай бросился на помощь товарищу, которому явно приходилось несладко. Несмотря на то что тот яростно молотил кулаками по голове и телу молодухи, она никак не желала отцепляться от горла Васька, все глубже и глубже вгрызаясь в него. Николай примерился и что есть силы вонзил острие лопаты в затылок женщины. От удара и она, и ее жертва упали на землю. Лопата почти перерубила шею, однако молодуха так и не выпустила из зубов горло своего врага. Николай достал из кармана складной нож, нагнулся и лезвием разжал челюсти.
– Вставай! – скомандовал он Ваську, и пока тот кое-как поднимался, вновь приблизился к старухе. Та, не выпуская топора из рук, старалась протереть залитые кровью глаза. – Ах ты, старая сука! – прошипел Николай. Он взмахнул лопатой и что есть силы обрушил ее на бабкину шею.
Хрустнуло. Бабка сдавленно вскрикнула, и голова, слетев с ее плеч, покатилась по бетону и остановилась рядом с головой Дробота.
– Ну, вот и порядок, – удовлетворенно произнес Николай, словно ему приходилось рубить головы ежедневно. – Один-один.
Он вновь оглядел двор. Мертвец неподвижно стоял на своем обычном месте, у калитки, в агонии сучила ногами голая бабенка, рядом, привалившись к воротам, стоял Васек, зажимая обеими руками шею.
– Н-да! Дела! – только и смог произнести Николай.
11
Лодейников прислушался. Над садом
Шел смутный шорох тысячи смертей.
Природа, обернувшаяся адом,
Свои дела вершила без затей.
Жук ел траву, жука клевали птицы,
Хорек пил мозг из птичьей головы,
И страхом перекошенные лица
Ночных существ смотрели из травы.
Природы вековечная давильня
Соединила смерть и бытие
В один клубок, но мысль была бессильна
Соединить два таинства ее.
В то время, когда в Верхнеоральске разворачивались столь удивительные события, непосредственно в доме Картошкиных, казалось бы, не происходило ничего интересного. Выпоротый вначале лежал пластом на животе и тихонько постанывал. Его спина являла собой сплошную кровавую рану. Однако очень скоро раны начали быстро подживать, покрылись корочкой, и хотя мучительно зудели, однако не воспалились и не гноились. Тут нужно отдать должное мамаше Картошкиной, которая с первых же минут после того как несчастного водворили в ее дом, принялась ухаживать за ним. Желающих помочь джинсовому Шурику оказалось предостаточно. У тела неуклюже суетился Толик, мельтешили близнецы, рыдала и путалась под ногами Даша, но мамаша властно отогнала сострадавших и взялась за лечение сама. Она мазала спину Шурика облепиховым маслом, поила его отваром шиповника пополам со свежим медом, кормила куриным бульоном.
Шурик лежал в горнице на старом диване, спина укрыта чистой простыней, на табурете у изголовья, лишь протяни руку, стояло прохладное питье. Словом, для джинсового были созданы наилучшие условия лечения и ухода.
Иван Казанджий постоянно находился при страдальце, однако старался на глаза не лезть. Он сидел где-нибудь в сторонке, с любопытством посматривал по сторонам, кивал, если что-либо привлекало его внимание, и писал, писал… С каждым днем Иван все больше убеждался в том, что присутствует при чем-то весьма значительном, если не сказать эпохальном. На глазах, как ему казалось, рождается новый мессия, а истинный он или, так сказать, «лже», определит время. Ему вспоминалось изречение: «неудавшийся бунт так в народном сознании бунтом и останется, тогда как удавшийся – назовут революцией». «Все это уже было, – говорил он себе. – Было и бичевание, были и муки плоти, но кто сказал, что все должно происходить исключительно по-новому? Почему бы тому, кто всем управляет, не использовать старую схему? Ведь, как известно, ничто не ново под луной. Жизнь человека, да что там человека, жизнь целых народов и государств неизменно повторяется в ином слепке, вернее, копирует предыдущую формацию. На ином витке – однако ж копирует! Так горшечник, изготовляя очередной горшок, копирует свое изделие. Однако копирует не «от и до», поскольку он не автомат. Крутится гончарный круг, вымазанная глиной ладонь мягко скользит по бокам горшка, придавая ему определенную форму, но вот мастер отвлекся, пальцы дрогнули, на глине осталась едва заметная вмятина… Копия получилась несколько иной. Хотя вид ее и назначение не изменились…»
Иногда казалось: никакой это не мессия, а обыкновенный псих. Бродяжка без роду и племени, забредший в старозаветный городок и невольно ставший источником смуты. Но в то же время Ивана не покидало странное, но устойчивое ощущение, будто он находится рядом с неким грандиозным, хотя пока что непонятным явлением, дать определение которому затрудняется.
Особенно смущало во всей этой истории – оживление Толика Картошкина. Честно говоря, Иван так и не смог до конца поверить в то, что оно случилось в реальности, хотя неоднократно слышал рассказы о событии из разных уст, начиная с самого оживленного и кончая его мамашей. Детали во всех повествованиях были разные. Например, близнецы утверждали, что в гроб ударила молния, мамаша толковала о неком талисмане, который Шурик якобы возложил на лоб ее умершему сыну, а сам Толик твердил: никакого чуда вовсе не было. Просто он находился в длительном обмороке, своего рода разновидности клинической смерти. Холодная дождевая вода привела его в чувство. Однако при этом рационалистическом объяснении он относился к джинсовому малому с превеликим почтением, даже не пытаясь объяснить причины этому. Напротив, мамаша Картошкина, нисколько не сомневающаяся, что произошло чудо, вела себя по отношению к Шурику весьма осторожно. Вернее, в ее рассуждениях о джинсовом сквозила явная двойственность.
– От черта его сила, – обмолвилась она как-то в присутствии Ивана.
Но когда тот попытался развить разговор, возразив: если Шурик – представитель темных сил, то как могли допустить эти самые силы, чтобы их посланца выпороли как последнюю собаку, мамаша, поджав губы, заявила:
– Пути дьявольского искушения неисповедимы. Пробуждая в сердцах жалость к своему исчадию, сатана тем самым склоняет на его сторону слабых духом.
– Зачем же вы за ним ухаживаете, если он – исчадие? – поинтересовался Иван.
– Милосердие угодно Господу, – незамедлительно проговорила мамаша, словно ответ у нее был готов давным-давно. – И потом, то, что он из ада, это мои собственные размышления. Доказательств-то нет.
Однако без дьявольских козней наверняка не обошлось. Иначе как объяснить события в семействе Соколовых?! Иван, услышав о мертвом ребенке и ознакомившись с предысторией, начиная со смерти маленького Славы Соколова и горячей просьбы родителей об его оживлении, лично сходил к соколовскому дому и убедился, то, что рассказывают – истинная правда. Утыканное гвоздями мертвое дитя действительно стояло перед крыльцом.
Смущали Ивана и события, приключившиеся с инициатором порки, городским головой Костей Тимохиным. Объяснения поспешному бегству Тимохина вместе с семьей среди ночи из собственного дома не находилось. И уж вовсе непонятным оказалось самоназначение на должность главы города жены майора Плацекина. На первый взгляд, по нынешним временам, в этом не было ничего удивительного, однако поспешность, с которой Людмила Сергеевна заняла кресло руководителя, а также ее родственная связь со сторонниками джинсового Шурика наводили на размышления. Иван знал, что Людмила Сергеевна констатировала факт смерти Толика Картошкина, догадывался он и о дальнейших ее действиях, которые пришлось реконструировать, основываясь на результатах разговора с майором. Плацекин о своем присоединении к сторонникам джинсового высказывался уж очень невнятно, однако Ивану удалось установить: на репрессии против Шурика его подтолкнула жена. Почему, зачем? Об этом Плацекин толком ничего не сообщил.
Вообще, впечатление создавалось такое, словно незримый кукловод дергает за ниточки, которые, в свою очередь, приводят в движение все остальное действо. И еще один момент вызывал недоумение Ивана. Истязание Шурика… Если он – чудотворец, то как подобное допустил? Ведь его чуть не убили. Следовать точке зрения мамаши? Допустим, порка нужна была для привлечения сторонников. Мол, разжалобится народ, посочувствует, глядишь, перейдет под его знамена. Но для чего это Шурику нужно? Он же не ставит своей целью захват власти в городке. Но тогда чего он добивается? А если вообще ничего? Просто события сами собой сложились подобным образом. И никто не дергает никаких ниточек. А как объяснить явление мертвого дитяти? Сплошной туман!
Нужно ждать возможности поговорить с самим Шуриком.
И такая возможность представилась.
На второй день пребывания в доме Картошкиных в качестве больного страдалец попросил, чтобы ему помогли выйти на улицу. Поддерживаемого с двух сторон Толиком и мамашей, Шурика вывели во двор и усадили на скамейку возле порога. С полчаса джинсовый малый грелся на июльском солнышке, как вдруг во дворе возник Иван с пластиковой сумкой в руке. Он принес продукты для больного: два пакета фруктового сока, апельсины, кекс, курицу.
Шурик приветливо поздоровался с Казанджием за руку, но чувствовалось: он еще очень болен. После того как Иван, разгрузившись, вновь вышел во двор, Шурик указал ему на место рядом с собой.