К моему удивлению, дверь открывается.
Я замираю в растерянности. Я уверена, что заперла ее прошлым вечером – всегда это делаю. В этой комнате слишком много ценных и даже опасных медикаментов, слишком много ценного оборудования, чтобы рисковать и оставлять ее открытой.
Дерьмо, думаю я, вспоминая о таблетках, украденных из моей комнаты. Я вхожу, закрывая дверь за собой. К моему облегчению, шкафы с таблетками все еще закрыты. Я заглядываю внутрь. Все вроде в порядке. Я перепроверяю вещи, которые могут кого-то соблазнить, но все они на месте, аккуратные пакетики барбитуратов и опиоидных обезболивающих, ничего очевидно пропавшего.
Я усаживаюсь на стул. Что происходит? Я могу поклясться, что заперла клинику, прежде чем пошла искать Алекса. Я даже могу отчетливо представить, как делала это, засовывала ключи в карман джинсов, когда направлялась к его комнате.
Потом я вспоминаю о фонарике, потерянном на льду. Я не сомневаюсь, кто-то его забрал. Арне говорил мне на следующее утро, что Дрю уже нашел его, на том же месте, где мы все стояли. Каким-то образом, даже ища при свете телефона, я умудрилась его проглядеть.
Может, я схожу с ума? Я спрашиваю себя вполне серьезно. Возможно ли, что я воображаю все эти вещи? Даже мои пропавшие таблетки? Могла ли я все их выпить и как-то стереть это из памяти?
Возможно, я все еще нахожусь в стадии отрицания.
Это попросту изнеможение, возражает другой голос. Ты, наверное, забыла запереть дверь клиники. Я вспоминаю все разы, когда работала смены одну за другой в неотложке, ехала домой, не помня после, как добралась, как будто половина мозга спала за рулем.
Я кладу голову на стол и закрываю глаза. Без предупреждения лисица появляется, замерев в свете фар, глядя на меня сквозь лобовое стекло. Наши взгляды встречаются на долю секунды, прежде чем я дергаю руль и мир превращается в кувыркающуюся путаницу деревьев, камней и звездного неба.
Скорость и кинетическое движение. Физика столкновения.
Забытья.
Я открываю глаза, потрясенная силой галлюцинации. Боже, мне правда нужно больше спать. Поднимаюсь на ноги и снова открываю шкаф с самым сильным снотворным. Беру две таблетки из ближайшего пакетика и возвращаюсь в кровать.
К тому времени как я прихожу завтракать, столовая почти пуста. Только Роб и Люк разговаривают, опустив головы друг к другу. Они замолкают, когда видят меня.
Я делаю вид, что не заметила. Несложно догадаться, о чем они говорят – вчерашнее фиаско с Алексом.
Я отношу кофе и несколько тостов обратно в спальню, фокусируясь на предстоящем дне. Сначала мне нужно пойти к Сандрин, попытаться восстановить отношения. Возможно, мы могли бы придумать, как помочь Алексу, может, даже справиться с ним вместе. Посмотреть, сможем ли мы разобраться во всей этой ситуации.
Мне нужно убедиться, что мы не в опасности.
Почему Жан-Люк такое сказал? Возможно ли, что он имел в виду нечто совсем другое? Что я неправильно поняла, или смысл потерялся при переводе? Проверю видео еще раз, решаю я – в холодном свете дня вероятность, что я допустила ошибку, кажется выше.
Сейчас или никогда. Я сажусь на кровать с моим крохотным зеркальцем, принимаюсь за макияж. Я хочу произвести хорошее впечатление сегодня, и, если честно, мне нужна любая помощь – кожа выглядит мертвенно бледной, волосам очень нужна стрижка.
Фокус в том, обнаружила я, чтобы использовать настолько маленькое зеркало, что можешь рассмотреть в нем только часть лица за раз. Я втираю немного тонирующего увлажняющего крема, кончики пальцев проходятся по линии шрама на щеке, притягиваясь к нему, как язык к сломанному зубу. Он притягивает так же, как и отталкивает.
Моя метка.
Еще одно напоминание, что, вопреки обвинениям Бена, я очень далека от идеала.
– Можно войти?
Я просовываю голову через приоткрытую дверь в офис Сандрин, улыбаясь в самой дружелюбной манере. И получаю лишь короткий кивок в ответ на мои усилия.
– Закрой за собой, пожалуйста.
Я набираюсь сил. Значит, это будет полноценный выговор. Протокол станции таков, что люди редко закрывают двери вне своих комнат. Сигнал, как я полагаю, что они открыты к переговорам, что ничего не скрывают.
Сандрин указывает на стул напротив стола, но не говорит еще несколько минут. Я не могу понять – это потому, что она пытается решить, что сказать, или же это намеренный ход, призванный заставить меня нервничать. Я не делаю попыток заполнить тишину. Какова бы ни была ее игра, я позволю ей развернуться, прежде чем отреагирую.
– Кейт, мы обе знаем, что твой приезд сюда был ошибкой.
Я пялюсь на нее, открыв рот, по-настоящему потрясенная. Она действительно это только что сказала? Несмотря на мое намерение оставаться спокойной, меня распирает от шока и злости. Я выравниваю дыхание, отвечаю холодно и взвешенно.
– Я не знаю, как на это реагировать, Сандрин. Ты не могла бы объяснить подробнее?
Проблеск удивления пробегает по лицу начальницы станции. Видимо, она не этого ожидала.
– Ты не уверена, как реагировать… ну, вероятно, тебе стоит начать с рассказа о том, чем ты занималась вчера.
– Разве не очевидно? Я разговаривала с Алексом. Я беспокоюсь за него.
Но это не до конца правда, не так ли? Я вынуждена в этом признаться хотя бы себе. Я не пошла к нему, переживая лишь за его благополучие; я выискивала его, потому что хотела получить ответы на свои вопросы.
В этом смысле я подвела его.
– Кажется, ты его очень сильно расстроила, – подтверждает Сандрин. – И не в первый раз, хочу заметить.
– Я не хотела, – говорю я осторожно.
– О чем именно ты с ним говорила?
Я обдумываю ответ. Стоит ли мне признаться во всем? Рассказать, что я посмотрела видео Жан-Люка, и объяснить, что именно он сказал. Хотя она явно что-то об этом знает, я чувствую – начальница станции неодобрительно отнесется к тому, что я нарушила правила и сунула нос в личную жизнь Жан-Люка.
Очень неодобрительно, несомненно.
– Я… он, – я замолкаю, пытаясь найти другое объяснение. – Я беспокоилась о том, что он сказал в прачечной – похоже, он убежден, что смерть предыдущего доктора не была случайной. – Я смотрю Сандрин прямо в лицо, ожидая реакции, но она и бровью не ведет, просто ждет, пока я продолжу. – Ты согласна с этим?
– Согласна с чем, Кейт? – Она прищуривает глаза. – Что снаряжение Жан-Люка кто-то испортил? Ты и правда считаешь, что я должна удостоить это ответом?
– Да.
Еще одна вспышка удивления. Я смотрю, как начальница станции заново оценивает меня. Очевидно, я оказалась не такой слабачкой, как она ожидала.
– Давай скажем так, Сандрин. Ты винишь Алекса в случившемя? И, если да, то почему он все еще здесь?
Она взвешивает мои вопросы. Эта женщина редко моргает, замечаю я, умудряясь выдерживать неподвижный кошачий взгляд.
– Нет, я не виню Алекса, – говорит она наконец. – Это был несчастный случай, ни больше, ни меньше.
Почти точь-в-точь слова Арне, вспоминаю я, гадая, почему все еще продолжаю в этом копаться. Убедил ли меня Алекс в обратном?
Спроси ее о тех образцах ДНК, подталкивает внутренний голос. Спроси о том, что Жан-Люк сказал в видеодневнике. И, раз на то пошло, спроси, что она сделала с его письмом.
Но я сдерживаюсь. Подливать масла в огонь не стоит.
– Мне кажется, ты приняла очень неоднозначное решение, – тон Сандрин ледяной и безапелляционный. – Я буду с тобой откровенна, Кейт, мы потеряли превосходного доктора и должны были принять сомнительную замену. Теперь нам нужно разбираться с беременностью, не говоря уже о человеке, чье ментальное состояние явно ухудшается, и ты совсем не помогаешь, продолжая ворошить эту историю.
Мне хочется отстраниться от нее, я снова поражена до онемения. Сомнительная замена? Но в ее словах есть и правда, напоминаю я себе. Я действительно ворошила ситуацию.
Жар разливается по щекам, выдавая мою растерянность.
– Я хороший доктор, – возражаю я негодующе, пытаясь убедить в этом и себя, и Сандрин.
– Это ты так говоришь. – Она вскидывает бровь. – Но у меня есть другая информация.
– Какая информация, Сандрин? – срываюсь я, охваченная злостью. – О чем ты, черт возьми?
Начальница станции спокойно за мной наблюдает, зная, что она наконец-то подставила мне подножку.
– Как я понимаю, тебя обвиняли в медицинской небрежности, разве не так? В отношении пожилой женщины.
У меня отвисает челюсть. Как она об этом узнала?
– К твоему сведению, – я сжимаю руки, останавливая дрожь, – это полностью опровергли. Я ничего не нарушила. Наоборот, я следовала протоколу до последней буквы.
Это твоя вина!
Слова доносятся из воспоминаний со всей силой, которую они имели и тогда, когда та женщина стояла посреди отделения неотложной помощи, обвиняя меня в убийстве своей матери. Лопнувший аппендикс привел к перитониту у семидесятилетней женщины; когда она прибыла в больницу с жалобами на боль в животе и рвоту, я поставила ей неправильный диагноз, гастроэнтерит, и отправила домой.
Но я все сделала так взвешенно, как смогла – во время осмотра ее давление и сердцебиение были в норме, у нее была лишь небольшая температура. Никаких очевидных признаков аппендицита.
И все равно, весь опыт, полученный в дальнейшем, оставил меня потрясенной и униженной. Где-то в глубине души я всегда буду задавать себе вопрос – затмило ли мое небольшое пристрастие к самолечению мое суждение?
Я так не думала, но все же кто я такая, чтобы утверждать?
Слезы злости щиплют глаза. Я наклоняюсь через стол Сандрин, мой голос дрожит.
– АСН выбрали меня, и у них есть полный доступ к моей истории. Не знаю, с кем ты говорила, но я хочу окончательно прояснить одну вещь – мы застряли друг с другом на следующие восемь месяцев, и у нас обеих есть работа. Так что я тебя предупреждаю, не лезь в мои дела, а я не буду лезть в твои.
Глаза начальницы станции округляются, а ее выражение лица мрачнеет.