– Что именно ты имеешь в виду под…
– Ой, иди к черту, Сандрин. – Я, громко хлопнув дверью, вырываюсь из ее офиса и направляюсь к клинике, проносясь мимо Элис в коридоре.
– Кейт, ты…
Я отмахиваюсь от нее, горло сдавило так, что я не могу говорить. Я вхожу в клинику и запираю за собой дверь, дрожа от переизбытка эмоций.
Какого хрена только что произошло?
Я пересекаю комнату и приближаюсь к шкафу с препаратами. Не думая, не оставляя шанса отговорить себя, я вытаскиваю еще одну упаковку «Валиума», отсчитываю две капсулы и проглатываю таблетки, запив их стаканом воды. Я опираюсь о стол, переполненная стыдом, негодованием и гневом.
Как она смеет?
Как Сандрин смеет так меня обвинять?
Я жду, пока подействуют таблетки, жду начала химической отстраненности. В последний раз, говорю я себе, почти поверив в это. Это последний раз.
Чрезвычайные обстоятельства.
Мысли обращаются к Жан-Люку, этому живому, интеллигентному человеку. После того, как я увидела его, услышала голос на тех видео, воображаемая картина доктора, висящего во льду, стала намного ужаснее.
Мне нужно убедиться, что мы не в опасности.
Включая компьютер, я вхожу в систему, придумывая план. Я запишу каждое слово, сказанное Жан-Люком, и покажу Сандрин. К черту ее реакцию. Потому что я знаю с неожиданной и необъяснимой уверенностью – что-то не так.
Я пролистываю видеодневники, кликаю на имя Жан-Люка. Смотрю на экран, с бешено колотящимся, несмотря на «Валиум», сердцем.
Его видеозаписи. Все двадцать восемь.
Они исчезли.
Я лихорадочно кликаю назад, мозг кажется неповоротливым и ленивым. Думай, Кейт, подталкиваю я себя. Возможно ли, что ты их случайно удалила?
Я заставляю себя вспомнить. Что именно я делала? Закрыла последнее видео, вышла из файла, вышла из системы. Я уверена.
Есть только один способ это выяснить. Я выхожу, потом иду искать Роба в связной пункт. Он один, к счастью, Тома нигде не видно.
Роб меряет меня настороженным взглядом, явно опасаясь; одному Богу известно, что он слышал о вчерашнем.
– Могу я у тебя кое-что спросить? – Я указываю на экран, показывая, что это по работе, и замечаю облегчение на его лице. – Кое-какие видеодневники пропали, и я пытаюсь понять, что с ними произошло. Ты не мог бы проверить?
– В медицинской системе, да?
– Файлы Жан-Люка, – киваю я. – Я больше их не вижу.
Роб печатает на клавиатуре, а затем разворачивает окно на экране.
– Да. Удалены.
– Удалены? – Я глазею на него в ужасе. – Как… Когда?
У Сандрин ведь не было времени это сделать, когда я выбежала из ее офиса?
Он постукивает по клавишам.
– Операция совершена в 02.18 прошлой ночью.
– Кто их удалил?
Он разглядывает экран.
– Ты.
– Нет, – качаю я головой. – Это невозможно. Я спала.
– Это сделали с твоей учетной записи, Кейт.
Я гляжу на него, пытаясь думать, но «Валиум» не помогает.
– Ты точно уверен? Это не может быть ошибкой?
– Ни у кого другого нет доступа. Кроме Сандрин.
– И, по-видимому, тебя?
Он напрягается.
– Да, и меня. Но я не удалял эти файлы, Кейт, и я сомневаюсь, что это сделала Сандрин.
Потом я вспоминаю об открытой двери в клинику. Значит, я все же не забыла запереть ее, понимаю я со страхом. Кто-то вломился в мой офис и удалил видеофайлы Жан-Люка с моего аккаунта.
Но зачем?
Я не могу начать искать ответ на этот вопрос, особенно здесь, перед Робом. Поэтому я задаю другой.
– Есть какие-то копии, не знаешь? Загружены ли они в АСН в Женеве?
– Файлы слишком большие, – качает Роб головой. – Они отнимают слишком много скорости интернета.
– То есть они утеряны?
– Боюсь, что да. – Он вздыхает, отводя взгляд. Он явно считает, что именно я это сделала – вероятно, случайно, – и теперь пытаюсь замести следы.
– Роб, послушай, – я понижаю голос. – Можешь, пожалуйста, сделать мне одолжение? Не упоминай это при Сандрин.
Он обдумывает мою просьбу.
– Ладно.
– Спасибо. Я это ценю. – Я поворачиваюсь, собираясь уйти.
– Ты же не забыла о субботе? – спрашивает он мне вслед. – Декорации, помнишь, для вечеринки?
Несомненно, по моему непонимающему выражению лица видно – да, я действительно напрочь забыла, что в эти выходные мы отмечаем начало зимних праздников, и что Роб, Элис и я должны украшать общественные зоны – непростая задача, учитывая ограниченные ресурсы под рукой.
Гавайская тема, кроме всего прочего – шутка в том, что это место примерно так далеко от тропического рая, как только возможно. Моя задача сделать венки, используя бумагу и веревки из баков для переработки в «Бета».
– Да, конечно. Я работаю над этим.
– Ну да. – Роб смотрит на меня с непроницаемым выражением лица. – Просто подумал уточнить на всякий случай.
Глава 18. 20 июня, 2021 года
– Кейт?
Я оборачиваюсь, удивленно округляя глаза, когда вижу Тома, переминающегося у двери.
– Извини, – запинаюсь я, проглатывая таблетки, которые только что выудила из шкафа для препаратов. О Господи, он видел, как я их принимаю?
– Я не вовремя? – взгляд Тома встречается с моим, затем перемещается на беспорядок на столе.
Я не могу ответить. Таблетки застряли в горле. Я хватаю стакан воды с раковины и запиваю их, руки дрожат от того, что меня поймали на горячем.
– Я тут готовлюсь к середине зимы, – хрипло произношу я. – Садись.
– Это что? – спрашивает Том со своим строгим немецким акцентом.
– Венки. Для гостиной. – Я натягиваю свою врачебную улыбку и жестом приглашаю его к стулу напротив. – Итак, чем могу помочь?
Том садится, проведя взглядом по столу к месту где-то между полом и моими коленями. Его левая нога нервно трясется.
– Я не могу спать, – говорит он так тихо, что я с трудом слышу его. – И у меня голова болит.
– Голова болит? Как часто?
– Почти всегда, – сообщает Том.
– Ты что-то принимаешь? Ты привез с собой обезболивающие?
– Только парацетамол. Но он не очень помогает.
– Какие-то другие симптомы? – спрашиваю я. – Размытость зрения, тошнота, растерянность, что-то подобное?
– Просто боль. Обычно где-то здесь, – Том показывает на место у виска.
Я протягиваю руку, собираясь потрогать его голову, но он отшатывается.
– Эй, все в порядке, – успокаиваю его я. – Мне просто нужно взглянуть.
Он колеблется, но потом снимает очки и позволяет мне осмотреть его голову.
– Ты не ударялся, не падал, травм не было?
– Нет.
– Как долго это продолжается?
Он поднимает взгляд к потолку, подсчитывая.
– Около трех недель.
– И насколько сильная боль, по шкале от одного до десяти?
Том задумывается, сжав губы.
– Пять. Может, четыре. Она не ужасна, больше… отвлекает.
Я делаю заметку в блокноте, прежде чем вернуться к нему.
– Ты не против, если мы сделаем быстрый медицинский осмотр? Ляг, пожалуйста, на кушетку.
– Со мной что-то не так? – спрашивает он встревоженно.
– Вряд ли это что-то серьезное. – Я вхожу в систему и проглядываю его записи, проверяя анализы крови, – последний был почти неделю назад. – Все выглядит хорошо, но я бы хотела тебя осмотреть.
Он осторожно забирается на кушетку. Я ощупываю его шею и торс на предмет каких-либо аномалий. Ничего. Измеряю давление и пульс – оба показателя в норме. Провожу все стандартные тесты, больше для проформы, чем для реальной диагностики – без необходимого оборудования для интроскопии и снимков невозможно определить, есть ли какая-то скрытая патология.
Не то чтобы я слишком волновалась; как и каждый из нас, Том прошел через тщательное медицинское обследование, прежде чем прибыл сюда – вероятность того, что у него развилось что-то серьезное за прошедшие месяцы, небольшая.
– Предполагаю, это мигрени, – говорю я, когда мы снова рассаживаемся по местам. – Может, из-за питания или перепада высот. Сомневаюсь, что тебе есть о чем беспокоиться. Я могу выписать обезболивающие посильнее, но не принимай больше назначенной дозы.
Серьезно, Кейт?
– Значит, ты не думаешь, что это опухоль мозга? – в голосе Тома слышится дрожь.
– Честно, я в этом сомневаюсь. Вероятность этого максимально низкая. Кроме того, если бы у тебя от этого болела голова, были бы другие симптомы.
– Например? – настороженно интересуется он.
– Тошнота, рвота. Возможно, приступы, мышечная слабость, другие сенсорные симптомы.
– Вроде как слышать и видеть вещи, которых нет?
– А это с тобой случается? – прищуриваюсь я.
Его взгляд на мгновение мечется, он вытирает вспотевшие ладони о штаны.
– Иногда… – начинает он.
– Иногда что?
– Иногда, когда я снаружи, на льду, или в своей комнате ночью, мне слышится всякое. Вижу всякое. Невозможное.
Я настораживаюсь. У меня появляется плохое предчувствие.
– Например?
Том снова сглатывает, теперь его взгляд прикован к ножницам на столе, как будто они могут подскочить и вонзиться в него.
– Как разговаривают люди, не находящиеся в пределах слышимости. Иногда слышу, как воет собака, будто от боли.
– Ты сказал, что и видишь разное?
Он закрывает глаза. На мгновение, мне кажется, будто он заплачет.
– Когда я был маленьким, у меня была восточноевропейская овчарка, Лена. Иногда я вижу ее краем глаза. Или чувствую в темноте, чувствую ее присутствие.
Как моя лисица, думаю я со сжавшимся сердцем.
– Что случилось? – мягко спрашиваю я, предчувствуя, что это не история с хорошим концом.
Том смахивает единственную слезу из-под очков.
– Ее сбила машина. Отец на большой скорости подъехал к дому и… – Его голос сдавленно затихает, и он отворачивается. Меня охватывает волна сочувствия. Я слышала о его отце, лютеранине, мэре маленького городка в Руре; он отказался от Тома, когда тот рассказал ему, что является геем.
Я тянусь за салфеткой и передаю ему. Впервые Том смотрит мне прямо в лицо, но с тенью страха.