– Вы не против оставить нас наедине? – говорю я женщинам, которые кивают и встают. Соня снимает красивую вязаную шаль и окутывает ею плечи Каро, затем по-матерински пожимает мою руку, прежде чем уйти. Я, наверное, тоже выгляжу потрясенно.
Я сажусь напротив Каро. Слезы все еще катятся по ее щекам. Я отрываю несколько кусков туалетной бумаги, которую кто-то принес в спальню, и протягиваю их ей.
Каро промокает глаза. Я жду, пока она достаточно успокоится, прежде чем начать разговор.
– Что с ним случилось? – запинается она, наконец-то встречаясь со мной взглядом.
Я раздумываю, как ответить.
– Мы не до конца уверены. Вероятно, он… решил покончить с собой.
Ее реакция такая неожиданная и яростная, что я подпрыгиваю от удивления.
– Нет! – Она вскакивает, ее лицо мгновенно превращается из скорбного в яростное. – Он бы никогда этого не сделал. Никогда! – Она нависает надо мной, выглядя взбешенной.
– Каро! – Я встаю к ней лицом к лицу. – Успокойся. Давай сядем и поговорим, ладно?
Она медлит, но затем нерешительно опускается назад на кровать.
– Почему ты так говоришь? – мягко спрашиваю я, пока она пытается отдышаться. Я начинаю беспокоиться о ребенке.
Каро выдыхает. Ее голос, когда она заговаривает, более уравновешен, но так же настойчив.
– Алекс никогда бы не покончил с собой.
– Как ты можешь быть уверена? – спрашиваю я после паузы. – Мне кажется, он был в депрессии.
– Я просто знаю, ладно? – Она смотрит мне прямо в глаза. Подбородок упрямо вздернут. Мы молчим несколько минут, прежде чем она решается продолжить: – Кейт. Пожалуйста, скажи мне… как долго… – Она замолкает, сглатывает. – Как долго это заняло?
Как долго умирал Алекс? Я тянусь к ее руке и беру в свою.
– Недолго. Минуты. Если не меньше.
– Ты уверена? – она смотрит на меня.
– Я ручаюсь. Он должен был очень быстро впасть в кому.
Снова тишина, пока она обдумывает это, и я заставляю себя гадать, насколько быстро. Пять минут? Десять? Дольше?
Каро прочищает горло, и следующие слова раздаются шепотом.
– Он отец, Кейт.
– Ты уверена? – Я смотрю на нее, вспоминая момент сомнения, когда я спросила об этом на прошлой неделе, узнав, что она ждет ребенка.
Она кивает.
– Вы с Алексом были в отношениях? – Я вспоминаю множество раз, когда видела их вместе. Все-таки не просто друзья.
– С конца лета, – кивает она.
– И он знает… знал о ребенке?
– Я сказала ему несколько недель назад.
– Как он отреагировал?
Каро поднимает на меня взгляд, в ее опухших глазах читается решительность.
– Он обрадовался. Когда оправился от шока, он правда был счастлив. Но и беспокоился обо мне, о том, как отреагируют остальные. Он не хотел кому-либо рассказывать, просто стремился убраться к чертям с этой станции вместе со мной.
Она роняет голову на руки и издает протяжный низкий стон.
– Он сделал мне предложение, Кейт. Несколько дней назад.
Я сижу, пораженная услышанным.
– И ты согласилась?
Каро кивает, слезы вновь заливают ее щеки. Когда она заговаривает, слова словно эхо вторят моим мыслям:
– Это похоже на действия кого-то с суицидальными наклонностями?
Я не знаю, что ответить. Я пытаюсь разобраться в этом логически. У Алекса, кажется, было все, ради чего стоит жить. И все же… возможно, стресс от того, что он станет отцом, беспокойство о беременной девушке так далеко от правильного ухода, ухудшили его психическое состояние? Подтолкнули его за какую-то грань?
– Ты правда считаешь, что он покончил с собой? – Каро глазеет на меня, ожидая, чтобы я это подтвердила.
Я колеблюсь, но все-таки решаю сменить курс.
– Ты виделась с ним после того, как он ушел с фильма? – спрашиваю я.
Каро качает головой:
– Я решила, что он пошел спать. Мы всегда спим по отдельности, – добавляет она. – На этих кроватях не хватает места для двоих… точнее, троих. – Она печально улыбается, затем ее подбородок дрожит, и она снова начинает плакать. – Мне стоило проверить его, Кейт, но я не хотела его будить. Он и так едва ли спал. Почти все время проводил в интернете, ища всякое.
– Что именно?
– Он не мог мне сказать. Просто говорил, что это связано с Жан-Люком. Он… – она прерывается, – он был убежден, что его гибель не была случайностью – это все, что он говорил.
– Ты помнишь еще что-нибудь со вчерашнего вечера? Что угодно? Или насчет его поведения в последние дни? – Я чувствую волну вины. Мне стоило больше настаивать на разговоре с ним, разобраться в том, что его беспокоило.
Каро задумывается.
– Он сказал… несколько дней назад, когда я советовала ему побольше спать или пойти к тебе за снотворным… он сказал, что уже близок. Я спросила его, близок к чему? Алекс пообещал, что расскажет мне, когда у него будут доказательства, которые он сможет показать Сандрин и потребовать от нее действий. До тех пор, он сказал, что лучше, безопаснее для меня не знать.
– Безопаснее? Он именно так сказал?
– Да. Я спросила, что он имеет в виду, сказала, что он пугает меня, но Алекс отказался объяснять больше. Он говорил, что его главный приоритет – это разобраться во всем, а потом забрать меня с базы для родов.
Я закусываю губу, думая. Нас прерывает громкий стук в дверь. Сандрин просовывает голову в комнату, глядит на Каро, которая отказывается смотреть мне в глаза.
– Ты в порядке? – быстро спрашивает начальница станции. Очевидно, она полностью оправилась от шока в операционной.
Каро делает видимое усилие, чтобы взять себя в руки. Сандрин разглядывает ее мокрое от слез лицо, и поворачивается ко мне.
– АСН хотят с тобой поговорить, обсудить все. Встречаемся в моем офисе через пять минут?
– Ладно. – Я чувствую зарождающуюся головную боль в висках. Вместе с пробирающей до костей усталостью, которая тяжелым грузом ложится на плечи.
Одно совершенно ясно: это будет очень длинный день.
Глава 21. 22 июня, 2021 года
Я разговариваю с АСН больше часа, давая предварительный отчет. Очевидно, что Сандрин уже заявила это, как суицид; в конце концов, никто не раздевается и не отправляется на лед случайно.
К тому времени как я возвращаюсь в клинику, у меня развивается пульсирующая головная боль, и желание выпить таблетки становится непреодолимым. Я запираю за собой дверь и угощаюсь изрядным коктейлем препаратов из шкафа. Потом сижу за столом, хотя мне трудно сохранять спокойствие – я отчетливо ощущаю присутствие Алекса, лежащего в соседней комнате. Мне нужно написать полный отчет для АСН, но это значит, что мне придется осматривать его более тщательно, и прямо сейчас я не смогу с этим справиться. Хотя я и видела достаточно трупов за свою карьеру, тот факт, что это человек, с которым я провела так много месяцев, вгоняет меня в дрожь.
Когда химическое спокойствие обволакивает меня, я хватаю блокнот, включаю камеру на телефоне и принимаюсь за работу. Я осматриваю тело с головы до ног, делая фотографии и пометки, если замечаю что-то необычное. Я присутствовала на нескольких посмертных обследованиях в медицинском институте, но никогда не проводила сама.
Придерживайся фактов, говорю я себе. Записывай, что видишь.
И все равно я ловлю себя на том, что избегаю смотреть на застывшее выражение на лице Алекса. В нем есть что-то ужасное – непонимание и страх в этих замерших, обожженных морозом чертах. Взгляд притягивается к ним, но потом приходится отвести глаза.
Что пронеслось у него в мыслях в последние несколько мгновений жизни, когда холод вгрызся глубоко в кожу и отключил все внутренние органы? Я невольно вздрагиваю, представляя его там, одиноко умирающего во тьме.
Хватит, Кейт. Просто делай свою работу.
Я снова оглядываю тело, отмечая температуру кожи, прогрессирующее окоченение. Я изучаю пятна эритемы от обморожения на коленях и локтях, от красно-фиолетового до пунцового оттенков, похожие на синяки.
Лед, застывший на носках Алекса, оттаял, оставляя две небольшие лужицы воды на кушетке. Я снимаю один, боясь увидеть его ногу. Конечно же, она покрыта лютым лиловым и пурпурным раскрасом обморожения.
Несмотря на успокаивающий эффект «Валиума», я снова кривлюсь. Как он выдержал эту боль, прошагав почти до башни в одних носках? Какой уровень отчаяния побудил бы к этому?
Есть более легкие способы покончить с собой, в конце концов.
Возможно ли, что это несчастный случай? Что Алекс вышел в полном обмундировании, но потом потерялся, не найдя пути обратно к безопасности базы? Я слышала о случаях «парадоксального раздевания», когда люди, умирающие от обморожения, раздеваются догола, вероятно, вследствие того, что расширение сосудов создает ощущение удушающей жары.
Может, это и произошло? Но, конечно, тогда Элис, Дрю или Арне нашли бы его вещи где-то поблизости?
Я стаскиваю другой носок и оглядываю другую ногу, но она выглядит так же.
Я ненадолго закрываю глаза, пытаясь отогнать волну напряжения и изнеможения. Когда я снова открываю их, замечаю кое-что странное. Я наклоняюсь, чтобы рассмотреть левую лодыжку Алекса поближе.
Какого черта?
В этот момент дверь открывается и входит Сандрин.
– Что ты делаешь? – спрашивает она, в ее тоне слышится обвинение.
– Подойди и взгляни на это. – Я указываю на ногу Алекса.
– Что такое? – Сандрин смотрит на нее.
Я поднимаю его ногу так высоко, как только могу, проверяя снизу.
– Видишь, вот. – Я указываю на нечто, похожее на линию синяка, обвивающего лодыжку. Осторожно опуская ногу, я проверяю вторую. Там, более блекло, виднеется похожая отметина, которую я проглядела раньше, отвлеченная пятнами обморожения.
– Его связывали, – заключаю я.
Сандрин смотрит на меня несколько секунд, раскрыв рот, затем качает головой.
– Это, должно быть, от ботинок.
Я обдумываю ее догадку. Могли лыжные ботинки оставить такие следы? Это возможно, предполагаю я; может, его пара ему натирала. Я мысленно делаю заметку проверить прихожую, как только закончу, поискать какую-то обувь, которая могла оставить эти странные следы. Если, конечно, его ботинки не остались где-то снаружи, а Дрю и Люк как-то их проглядели.