На сей же раз нам предоставлялась возможность предотвратить измену со стороны Радиши Драх и ее братца Прабриндраха.
Сейчас и Радише, и князю приходилось обуздывать свои порывы – и придется до тех пор, пока жив Длиннотень. Как ни крути, а Отряд для них – меньшее зло.
– Ты уже просмотрел книги? – спросил я.
– Что еще за книги? – переспросил Костоправ с некоторым раздражением.
– Те самые, – отрезал я, – которые мне, с риском для собственной драгоценной задницы, удалось выкрасть у Душелова. Утраченные, а теперь возвращенные Анналы. Те, из которых, как предполагалось, можно уразуметь, почему всякий паршивый аристократишка или святоша в этих краях готов обгадиться от страха при одном упоминании о Черном Отряде.
– А, те книги…
– Ну да, те самые… – Я понял, что он нарочно пытается вывести меня из терпения.
– У меня не было времени, Мурген. К тому же я выяснил, что нам потребуется переводчик. Они написаны не на современном таглиосском.
– Я этого опасался.
– Мы возьмем с собой духоходца.
Я малость удивился этому неожиданному повороту. Но в последнее время Старик чуть ли не с маниакальным упрямством отказывался произносить вслух имя Копченого даже на языках, никому в Таглиосе не ведомых. Поблизости всегда могли оказаться вороны.
– Пожалуй, это правильно, – согласился я. – Он слишком ценен, чтобы оставлять его здесь.
– Но по мере возможности мы должны избегать огласки.
– Э-э-э…
– Радиша уже начала задумываться о том, чего ради мы носимся с ее бывшим клоуном как с писаной торбой и пытаемся поддерживать в нем жизнь. Она больше не верит в то, что он когда-нибудь придет в себя. А ежели она как следует пораскинет мозгами, то сумеет кое-что сопоставить и сделать интересные выводы.
Он пожал плечами:
– Я поговорю с Одноглазым. Вдвоем вы, пожалуй, сумеете сплавить его отсюда так, что никто и не заметит.
– Вот те на. Можно подумать, будто мне по ночам делать нечего, а спать так и вовсе не надо.
– Не дури. Я бы на твоем месте только радовался. Вполне возможно, скоро все мы уснем навеки.
Да уж, религиозным его не назовешь.
2
– Как всегда, все валят на меня, – ворчал Одноглазый. – Ежели где надо дерьмо разгребать, тут же орут: «А подать сюда Одноглазого, он все устроит».
– Это если сперва не найдут Мургена, – усмехнулся я.
– Слишком я стар для этого бардака, Щенок. Мне давно пора на покой.
В словах черномазого коротышки был определенный резон. Согласно Анналам, ему перевалило за две сотни лет, и он оставался в живых лишь благодаря своему искусному колдовству. И удаче, превосходящей ту, что когда-либо выпадала смертному.
Мы ковыляли по темной винтовой лестнице, спуская на носилках неподвижное тело. Копченый и весил-то всего ничего, однако Одноглазый ухитрился сделать несносной даже эту вроде бы пустячную работенку.
– Ну как, еще не хочешь поменяться? – спросил я.
Я находился сзади, выше по лестнице, а росту во мне больше шести футов, тогда как в Одноглазом наберется разве что футов пять, да и то ежели поставить его на толстенную книженцию. Но этот недомерок невесть почему вбил себе в пустую башку, что управляться с нижним концом носилок ему будет легче.
– Ага, – хмыкнул он, – пожалуй. Только вот спустимся еще на пролет.
Я ухмыльнулся, потому как нам всего и остался один пролет, а потом проворчал:
– Надеюсь, этот паршивец Дрема будет на месте вовремя.
Дреме всего восемнадцать, но в Отряде он уже четыре года и может считаться ветераном. Вместе с ним мы побывали в огне Деджагора. Правда, в голове у него до сих пор ветер гуляет. Опоздать этому малому ничего не стоит, но, в конце концов, он ведь так молод. Почти мальчишка.
Именно благодаря своей юности он прекрасно, не вызывая подозрений, мог разъезжать посреди ночи по Таглиосу в фургоне, не привлекая особого внимания. Он таглиосец из веднаитов и вполне может сойти за подмастерье. А к подмастерью никто не станет цепляться с расспросами, потому как много знать ему не положено. Хозяева редко находят нужным разъяснять работникам, что, как да почему.
Паренька и впрямь никто не предупреждал о том, что его ждет сегодня вечером. Возможно, он вообще никогда не узнает о своей роли, если, конечно, не припрется раньше времени. Предполагалось, что он явится уже после того, как секретный груз будет упрятан в фургон.
Как только мы загрузим Копченого, Одноглазый тоже займет место в фургоне. Ежели припечет – лучше бы, конечно, обойтись без этого, – он скажет, что в фургоне лежит труп Гоблина. Ему поверят: Копченого уже четыре года никто не видел, да и раньше он нечасто появлялся на людях. А Гоблина Старик спровадил отсюда с поручением около месяца назад. Зато уж кого-кого, а Одноглазого каждая собака узнает с первого взгляда. Его ни с кем не спутаешь. Чего стоит одна его поганая старая шляпа, такая грязная, что чуть не светится в темноте. А если я и преувеличиваю, то самую малость. Поверят Одноглазому и потому, что все знают: этот черномазый коротышка почти никогда не расстается с маленьким белым колдуном с лягушачьей мордой, которого называют Гоблином.
Главная трудность заключалась в том, чтобы никто не обратил внимания на цвет кожи Копченого. Но на худой конец Одноглазый мог навести на таглиосцев чары, с тем чтобы те приняли Копченого за Гоблина.
Конечно, рано или поздно кто-нибудь все равно обнаружит, что Копченого во дворце нет. Однако лучше поздно, чем рано. Скорее всего, это произойдет случайно. Кто-нибудь попытается пробраться сквозь сеть сбивающих с толку чар, окружающих комнату, где годами прятали Копченого. И этим «кем-нибудь» наверняка будет Радиша Драх. Не считая Костоправа и меня, только она и дядюшка Дой знали, что Копченый хотя и давным-давно в коме, но до сих пор жив.
Теперь он приносил гораздо больше пользы, чем прежде, когда был здоров и тайно числился придворным кудесником. Копченый всегда был малодушным. Когда мы наконец добрались до лестничной площадки, Одноглазый едва не выпустил из рук носилки. Ему не терпелось сделать передышку.
– Будешь готов, дай мне знать, – сказал я.
– Нечего выпендриваться и корчить из себя умника, Щенок, – пробормотал Одноглазый и добавил несколько слов на мертвом наречии. Явно из одного только желания прихвастнуть своими познаниями – произнеси он заклятие по-таглиосски, результат был бы тем же. А заключался он в том, что над его препоганой шляпой появился светящийся шар – что-то вроде болотного газа.
– Корчить умника? Да я хоть слово сказал?
– Тебе нет нужды трепаться. Я же вижу, как ты ухмыляешься. Скалишь зубы, как дерьмовая собака.
Одноглазый пыхтел, сопел и вовсе не спешил снова взяться за носилки.
– Старый бездельник тяжелее, чем кажется, верно?
Так оно и было. Возможно, оттого, что он заплыл салом, как боров. Что не удивительно, поскольку этот малый четыре года лежал лежнем, тогда как я кормил его бульонами, подливками и прочей жижей, какую только мог пропихнуть ему в глотку.
Возиться с ним было сущей морокой. Я бросил бы его подыхать, не будь он так чертовски полезен.
Отряд не питал особой любви к этому типу, да и мне, пожалуй, он больше нравился таким, как сейчас, хотя мы с ним никогда особо не бодались. Я наслышался столько ужасных историй о его трусости, что, пожалуй, не мог бы и слова сказать в его пользу. Вообще-то в нормальном состоянии он был средних способностей начальником пожарной команды. В отличие от Хозяев Теней, огонь был для таглиосцев врагом близким и хорошо знакомым. Не окажись он таким паршивцем и не переметнись к Длиннотени, так небось теперь и не валялся бы, словно мешок с дерьмом.
По причинам, выяснить которые не удалось даже Одноглазому, дух пребывавшего в коме Копченого был очень слабо связан с плотью. А вступить в контакт с этим духом – в здешних краях его вроде бы называли «ка» – было вовсе не трудно. Разумеется, при наличии определенных познаний. Я мог слиться с ним, отделиться от своей плоти и переместиться чуть ли не куда угодно. Увидеть чуть ли не что угодно. Вот почему он имел для нас такое значение. Вот почему все, что касалось его, следовало сохранять в строжайшей тайне. Если нам удастся одержать в этой зловещей войне победу, то во многом благодаря нашему умению «блуждать с духом».
– Я готов, Щенок, – сказал Одноглазый.
– Для такого старого пердуна ты отдышался довольно быстро.
– Ну-ну, Щенок, тебе бы только зубоскалить. Сам-то ты черта с два дотянешь до старости, а потому и не узнаешь, каково это, когда вместо заслуженного уважения к своим сединам приходится выслушивать насмешки от пустоголовых молокососов.
– Брось, старина. Ты цепляешься ко мне только потому, что Гоблина под рукой нет.
– И куда только этот поганый коротышка запропастился?
Я знал куда. Во всяком случае, думал, что знаю. Я ведь «блуждал с духом». Впрочем, Одноглазому знать об этом не полагалось, и посвящать его в это я не собирался.
– Ладно, шустряк. Берись-ка за эти поганые носилки.
– Я-то знаю, что ты задумал, Щенок. Хочешь наслаждаться жизнью, словно хорек.
Мы рывком подняли носилки. Копченый что-то пробулькал, и из уголка его рта потекла пенистая слюна.
– Поторапливайся. Мне надо будет прочистить ему рот, а то он, неровен час, захлебнется.
Одноглазый вздохнул. Тяжело ступая, мы спустились вниз. Копченый хрипел, словно захлебывался. Ударом ноги я распахнул дверь, и мы, даже не взглянув, есть ли кто снаружи, вышли на улицу.
– Кладем его, – резко сказал я. – А потом прикрой нас. Мне придется о нем позаботиться.
Как знать, вдруг кто-то за нами подглядывает. Таглиосские ночи полны любопытных глаз. Все хотят знать, чем занимается Черный Отряд. И следует предположить заранее, что среди любопытствующих могут оказаться и те, о ком нам ничего не известно. Сумасшедший дом, да и только.
Опустившись на колени рядом с носилками, я повернул голову Копченого набок. Она кувыркнулась так, будто у него не было шейных позвонков.