Эта кампания угробила в нем чувство юмора. Или, во всяком случае, ввергла это чувство в коматозное состояние, на манер Копченого.
– Тай Дэй, как насчет того, чтобы нам прогуляться?
Когда настроение у Старика портится, разумнее всего быть от него подальше.
49
Предполагалось, что Одноглазый заменяет меня в качестве летописца – во всяком случае, до тех пор, пока не вернется и не будет введен в курс дела Дрема. Но те редкие случаи, когда я или Костоправ пытались взвалить на него эту работенку, послужили убедительным доказательством того, что Дрема нам жизненно необходим. Потому как работник из старого пердуна был аховый. Впрочем, в его возрасте оно и неудивительно.
Удивительно то, что он соблаговолил сообщить мне о замеченных им во время прогулки с Копченым небезынтересных фактах. Нет, записать он ни хрена не записал и детали, ясное дело, запамятовал, да и рассказал об увиденном не сразу – но ведь лучше поздно, чем никогда. Разве не так?
Может и так. Старина Копченый не был намертво прикован ко времени. Мы с ним вернулись к моменту, имевшему место вскоре после того, как Нарайян посетил Ревуна и их доверительный разговор был бесцеремонно прерван вконец распоясавшейся бандой озверелых приспешников Госпожи.
Сингх и Дщерь Ночи благополучно удалились в свои покои. Девочка почти не говорила. Нарайян явно чувствовал себя неуверенно в ее присутствии, хотя она была маленькой даже для своего возраста. Не обращая на него внимания, она примостилась за рабочим столом и подвернула фитиль маленькой лампы. Любопытно было видеть ее за той же работой, какой я занимался чуть ли не каждый день. Я ошарашенно следил за тем, как ее крохотная ручонка выводит слова на языке, которого я не знал и, как понял вскоре, на котором и сама она не умела ни читать ни писать. Ибо, едва осознав, чем она занимается, я метнулся в прошлое в поисках объяснения. И выяснил, что она засела за писанину неделю тому назад.
Была полночь. Нарайян засиделся допоздна, пытаясь успокоить свою душу молитвой и достичь того состояния, в какое впадала Дщерь Ночи, когда она касалась богини. Он предпринял, наверное, сотню попыток, но ни одна из них не увенчалась успехом.
Неудачи уже не отзывались в нем болью. Нарайян знал, что отстранен, и желал лишь дозволения понять. На сей раз, едва его веки смежил тяжелый сон, Дщерь Ночи принялась трясти его за плечо.
– Проснись, Нарайян. Вставай.
Он с трудом разлепил глаза. Девочка пребывала в возбуждении, большем, чем когда-либо с того дня, как узнала, что ей суждено стать орудием Кины, руками богини в этом мире.
Нарайян застонал. Больше всего ему хотелось оттолкнуть девчонку и велеть ей убраться на ее тюфяк, но он по-прежнему оставался преданным служителем богини, готовым исполнить ее волю. А воля дочери – как бы то ни осложняло жизнь – считалась воплощением воли ее божественной матери.
– В чем дело? – пробормотал он, растирая лицо.
– Мне нужны письменные принадлежности. Перья, чернила, чернильные камушки, перочинный ножик – все необходимое для письма. И большая переплетенная книга с чистыми страницами. Быстро.
– Но ведь ты не умеешь ни читать, ни писать. Ты слишком мала.
– Моей рукой будет водить Мать. Но я должна приняться за дело как можно скорее. Она опасается, что времени на то, чтобы завершить работу здесь, в безопасности, осталось совсем немного.
– Но что ты собираешься сделать? – спросил Нарайян, уже полностью проснувшийся и полностью сбитый с толку.
– Она хочет, чтобы я сделала копии Книг Мертвых.
– Копии? Но ведь эти книги утрачены невесть когда. Даже жрецы Кины сомневаются в том, что они существуют. Если вообще существовали.
– Они существуют, только в… в другом месте. Я их видела. И их надлежит вернуть в этот мир. Она скажет мне, что записать.
– Но почему? – после недолгого размышления спросил Нарайян.
– Книги должны быть возвращены в наш мир, дабы способствовать наступлению Года Черепов. Первая книга – самая важная. Я еще не знаю, как она называется, но к тому времени, когда закончу писать, смогу ее прочесть и использовать для создания остальных книг. А потом научу использовать их, чтобы открыть путь моей Матери.
Нарайян глотнул воздуху. Он был неграмотен, как и подавляющее большинство таглиосцев. И, подобно большинству неграмотных, испытывал трепет перед умением читать и писать. Связавшись с Длиннотенью, он повидал немало чудес, но по-прежнему считал грамотность самым могучим колдовством.
– Она истинная Мать Ночи, – пробормотал Нарайян, – ничто не сравнится с ее величием.
– Мне нужны все эти вещи, – не по-детски требовательна заявила девочка.
– Ты их получишь!
Спустя три часа после того, как они скрылись от солдат Госпожи, в то время, как неподалеку от них вовсю происходили стычки, девочка медленно водила пером по бумаге. Нарайян нервно мерил шагами комнату. Наконец она подняла на него свои странные глаза:
– В чем дело, Нарайян?
– То, как разворачиваются события, недоступно моему пониманию. Маленький колдун позвал меня к себе и показал выставленные на копьях головы моих братьев. Подарок от твоей матери по рождению. – Он осекся, не желая развивать эту тему… – Я думаю, для него ванна оказалась бы самой страшной пыткой… Не могу представить, чем руководствовалась богиня, отдавая своих верных сынов в руки этой женщине. Из наших братьев уже почти никого не осталось в живых. – Дитя щелкнуло пальцами: Сингх тут же умолк.
– Она убила их? Та женщина, что дала мне жизнь во плоти?
– Очевидно. Я совершил непростительную ошибку, не разобравшись с ней, когда увез тебя к твоей истинной матери.
Девочка никогда не называла Госпожу своей матерью. А отца не упоминала вовсе.
– Уверена, у моей матери были на то весомые причины, Нарайян. Прикажи этим рабыням убраться. Я спрошу ее.
К ухаживающим за ней тенеземским служанкам девочка относилась, как к мебели. Сингх погнал челядь, искоса посматривая на Дщерь Ночи. Она выглядела так, словно и впрямь была тронута его жалобами. Нарайян затворил дверь за последней прислужницей, не пытавшейся скрыть облегчение, с которым она покидала маленькое чудовище. Служители Вершины не любили Дщерь Ночи. Нарайян присел на корточки. Дитя уже впадало в транс.
Куда бы ни отправилась ее душа, она пребывала там недолго. Но за это время девочка побледнела, а когда вернулась, выглядела более встревоженной, чем прежде.
Пока она отсутствовала, мир духов наполнял запах смерти. Но Кина не появилась.
– Я не понимаю этого, Нарайян, – промолвила девочка, обращаясь к Сингху. – Она говорит, что не убивала их и не попустительствовала их смерти.
…Впечатление было такое, будто дитя повторяет чужие слова, хотя выглядит при этом гораздо старше своих лет… Она вообще не знала, что это случилось.
Оба они столкнулись с кризисом веры.
– Что?! – Нарайян был потрясен, ошарашен, испуган. Впрочем, в наши дни страх стал постоянным спутником жизни.
– Я спрашивала ее, Нарайян. Она не знала. И узнала об этих смертях от меня.
– Как это может быть?
Я чувствовал, как страх запускает свои холодные когти во внутренности Обманника. Неужто теперь враги Обманников могут убивать их без разбору и даже без ведома их богини? Неужто чада Кины теперь беззащитны?
– Каким же могуществом обладают эти северные убийцы? – спросила девочка. – Разве Вдоводел и Жизнедав не просто пугала? Неужто они полубоги, воплотившиеся в тела смертных, и сильны настолько, что могут оплетать паутиной взор моей Матери?
Их обоих – это я видел отчетливо – терзали сомнения. Если удалось с такой легкостью убить красно– и чернорумельщиков без ведома их покровительницы, то что может спасти живого святого или даже мессию Обманников?
– Ежели все обстоит именно так, – сказал Сингх, – нам остается одно. Положиться на этого безумца по имени Длиннотень.
Хочется верить, что он уже перебил всех таглиосцев, прорвавшихся в крепость.
– Боюсь, Нарайян, что это не так. Пока не так.
Откуда ей это известно, девочка не объяснила.
50
Вам, ребята, тем, кто придет после меня и прочтет эти записи, когда меня не станет, будет трудно в это поверить, но иногда я кое о чем умалчиваю. Но именно это случилось после того, как я решил прогуляться к командному пункту Госпожи, чтобы взглянуть на происходящее не из уютного и безопасного мира духов, а собственными, земными глазами.
Еще не добравшись туда, я понял, что свалял дурака. Я ковылял, спотыкаясь, переступая через трупы, походившие на тающие на глазах сугробы.
Когда переменится погода, у ворон начнется пиршество.
А погода менялась. Шел дождь, не слишком сильный, но равномерный. Дождь приводил к таянию снега. Воздух был полон густого тумана: я не мог видеть дальше, чем на сто футов. Таскаться по глубокому снегу, под дождем, сквозь густой туман мне еще не доводилось.
По существу, я шел сквозь безмолвную красоту, но оценить ее достойно не мог. Потому как чувствовал себя несчастным, как, наверное, и Тай Дэй. В его родной дельте было тепло даже зимой. Вот Дрема, тот сейчас наслаждался пришедшей в Таглиос ранней весной. Я так завидовал пареньку, что чуть ли не ненавидел его. Мне следовало поехать самому.
Он доставил мое послание Бонх До Трану. Когда это произошло, я был мошкой на стене его комнаты. Старик спокойно принял письмо, не выказав ни удивления, ни заинтересованности, лишь предложил Дреме подождать на тот случай, если будет ответ. Мое послание было на пути к храму в Гангеша. Бонх До Тран повез его сам.
На самом деле я находился не в Таглиосе, а совсем в другом месте, где у меня отмерзала задница.
– Почему мы здесь? – неожиданно спросил я. Неожиданно и для самого себя. Правда, в тот момент вопрос казался мне уместным. Тай Дэй воспринял его буквально. Тут уж ничего не поделаешь, воображения у этого малого не было ни на грош. Он пожал плечами. И силился сохранять неусыпную бдительность, насколько сие возможно для того, кому за ворот стекает ледяная вода.