– Нет. – Тесс вспомнила, какие дивные ароматы приносил ветер, пока она сидела в кабине пикапа со стволом во рту. – Не собираюсь.
– Значит, вам пора идти. А я еще посижу.
Тесс привстала, но тут же снова опустилась на скамейку.
– Я хочу понять. Теперь вы соучастница моего преступления. Почему вы идете на это ради незнакомой женщины?
– Если я скажу, что моя бабушка обожает ваши книги и расстроится, если вы сядете в тюрьму за тройное убийство, вы мне поверите?
– Ни на секундочку.
Бетси помолчала, взяла свою банку газировки, потом поставила ее на место.
– Знаете, множество женщин подвергается насилию. Вы в этом отношении не уникальны.
Тесс все прекрасно понимала, но ей было не легче. Ни сейчас, ни потом, когда она будет ждать результата анализа на СПИД.
Бетси улыбнулась. На сей раз ее улыбка не казалась приятной.
– Пока мы с вами разговариваем, женщин по всему миру насилуют. И девочек тоже. Таких, у которых есть любимые мягкие игрушки. Кого-то из них убивают, кто-то остается в живых. Как вы думаете, сколько из выживших заявили в полицию?
Тесс покачала головой.
– И я не знаю, – ответила Бетси. – Но мне известны результаты Национального опроса пострадавших от преступлений, потому что я специально искала в Интернете. По их сведениям, шестьдесят процентов жертв изнасилований не сообщают о преступлении. Трое из пяти. Мне кажется, эти данные занижены, но кто знает? Только на уроках математики легко доказать обратное, а в реальной жизни практически невозможно.
– Кто вас изнасиловал? – спросила Тесс.
– Отчим. Мне было двенадцать. Он держал нож у моего лица. Я боялась даже шевельнуться, но, когда он кончил, нож дернулся. Скорее всего, это вышло не нарочно, хотя кто знает?
Бетси оттянула левое нижнее веко. В подставленную ладонь выпал стеклянный глаз. Пустая глазница, красноватая и слегка приподнятая, смотрела на мир как будто с удивлением.
– Боль была неописуемая. Я думала, умру. Крови натекло много. Целая лужа. Мать отвела меня к врачу. Она велела наврать ему, будто я выбила глаз, потому что бегала по дому в носках, поскользнулась на линолеуме и ударилась об угол кухонного стола. Она предупредила, что врач захочет поговорить со мной наедине, и сказала, что на меня рассчитывает. «Да, он сотворил с тобой ужасную вещь, – сказала она, – но если люди узнают, то обвинят во всем меня. Пожалуйста, детка, сделай, как я говорю, а я постараюсь, чтобы с тобой больше не случилось ничего плохого». Я послушалась.
– И это произошло снова?
– Еще три или четыре раза. И я не шевелилась, потому что не хотела рисковать оставшимся глазом. Так мы с этим покончили?
Тесс потянулась обнять ее, но Бетси отшатнулась, как вампир от распятия.
– Не надо.
– Но…
– Знаю, знаю, солидарность, сестринская поддержка и бла-бла-бла. Просто не люблю обниматься. Ну так что, мы обо всем договорились?
– Договорились.
– Тогда идите. И я бы на вашем месте на обратном пути выкинула револьвер в реку. Вы сожгли признание?
– Да, конечно.
Бетси кивнула.
– А я сотру сообщение на автоответчике.
Тесс пошла прочь. По дороге она обернулась. Бетси Нил по-прежнему сидела на скамейке. Стеклянный глаз она вставила на место.
Сев в машину, Тесс решила стереть из навигатора последние несколько поездок. Она нажала на кнопку, зажегся экран.
– Привет, Тесс, – сказал Том. – Похоже, мы собираемся в путешествие.
Тесс все удалила и выключила навигатор. Никакого путешествия; она просто едет домой. И сама найдет дорогу.
На выгодных условиях[40]
Стритер заметил вывеску лишь потому, что ему срочно понадобилось затормозить и проблеваться. В последнее время он блевал постоянно; приступы накатывали почти без предвещающих симптомов – порой слегка мутило, порой появлялся металлический привкус во рту, но чаще все происходило внезапно: просто буэ-э, и вот-те здрасте. В связи с этим любая поездка превращалась в рискованное предприятие, но Стритер все равно много времени проводил за рулем – к концу осени он вряд ли будет способен водить машину. Кроме того, ему о многом нужно было подумать, а за рулем думалось лучше всего.
Стритер ехал по продолжению Харрис-авеню, широкому проезду, проходящему вдоль аэропорта и примыкающих к нему строений – в основном складов и мотелей. Днем здесь было весьма оживленно – дорога обслуживала аэропорт и соединяла западную и восточную окраину Дерри, зато по вечерам – ни души. Стритер притормозил на велосипедной дорожке, выхватил из кучи на пассажирском сиденье пластиковый гигиенический пакет, прижал его к лицу, и его вывернуло. Ужин пулей высвистал наружу: можно сказать, узри второе пришествие. Точнее, чтобы узреть, надо открыть глаза, но Стритер не стал – зачем? Кто видел полный пакет блевотины, второй раз смотреть не захочет.
Когда приступы рвоты только начались, было не больно. Доктор Хендерсон предупредил, что так будет не всегда, и оказался прав. В последнюю неделю боли появились. Пока еще не мучительные: словно удар молнии из кишок в глотку, как при изжоге. Раз – и прошло. Доктор сказал, дальше будет хуже.
Открыв бардачок, Стритер вытащил клипсу для хлебных пакетов и надежно затянул ею упаковочку с ужином, пока вся машина не провоняла. К счастью, неподалеку он заметил урну с нарисованной веселой вислоухой псиной и выведенной по трафарету надписью: «ПЕС ИЗ ДЕРРИ ГОВОРИТ: «ЗА СОБОЮ УБЕРИ!»
Стритер вышел из машины, доковылял до песьей урны и избавился от извержений своего разваливающегося организма. Летнее солнце склонилось над плоской (на данный момент опустевшей) территорией аэропорта. К пяткам Стритера прилепилась длинная, несуразно тощая тень; она как будто месяца на четыре опередила его тело, и ее уже полностью сожрал рак, который вскоре покончит и с ним самим.
Повернувшись к машине, Стритер увидел на другой стороне дороги вывеску. Сперва – видимо, глаза все еще слезились – он прочел: «МОДНАЯ ПРИЧЕСКА». Сморгнув, вгляделся: «ВЫГОДНАЯ ОТСРОЧКА». И ниже, мелкими буквами: «разумная цена».
Выгодная отсрочка, разумная цена. Звучит неплохо.
На противоположной стороне дороги, перед проволочной оградой аэропорта, обочина была засыпана гравием. Днем здесь разворачивалась стихийная торговля – удобное место, где можно притормозить без страха, что тебе въедут в задницу (если, конечно, не зевать и вовремя включить аварийку). Стритер всю жизнь прожил в Дерри, штат Мэн, и видел, как весной здесь продают свежие побеги папоротника, летом – лесные ягоды и кукурузные початки и круглый год – лобстеров. Когда сходил снег, на обочину выбирался чокнутый дед по прозвищу Снеговик, торговавший мелкими безделушками, которые были потеряны зимой, а весной показывались из-под тающих сугробов. Много лет назад Стритер приобрел у него тряпичную куклу в подарок дочке Мэй – ей тогда было не то два, не то три года. Он опрометчиво обмолвился при Джанет, что купил игрушку у Снеговика, и та заставила его выкинуть куклу на помойку. «Даже если мы ее прокипятим, вряд ли удастся избавиться от заразы, – заявила она. – Вроде умный человек, а соображения никакого».
Что ж, умный или нет – раку без разницы. Стритер уже готов был выйти из игры и повесить бутсы на гвоздь.
На том месте, где Снеговик когда-то продавал свое барахло, стоял складной столик. За ним сидел пухлый коротышка; от красных лучей уходящего солнца его защищал большой желтый зонт, лихо заломленный набок.
Стритер с минуту постоял перед автомобилем и уже собрался сесть за руль (коротышка его не заметил, потому что смотрел маленький переносной телевизор), но любопытство взяло верх. Он огляделся по сторонам, машин не было – все работяги уже разъехались по домам, ужинают и знать не знают ни о каком раке – и перешел дорогу. За ним по пятам волочилась тщедушная тень, Призрак Грядущего Стритера.
Толстяк поднял взгляд.
– Добрый вечерок. – Он выключил телевизор, но Стритер успел заметить на экране программу «Инсайд эдишн». – Как у нас дела нынче вечерком?
– Не знаю, как у вас, а у меня бывали и получше, – ответил Стритер. – Не поздновато для торговли? После часа пик здесь почти никто не ездит. Тут же грузовой терминал. Пассажиры выходят на Уитчем-стрит.
– Знаю, – отозвался толстяк, – к несчастью, власти не одобряют присутствие скромных придорожных бизнесменов вроде меня в людной части аэропорта. – Он покачал головой, скорбя о такой несправедливости. – Вообще-то, я собирался уйти домой в семь, но внутренний голос подсказал, что стоит подождать потенциального клиента.
Стритер взглянул на стол, не увидел там ничего пригодного для продажи (не считая телевизора) и улыбнулся.
– Вряд ли я могу стать потенциальным клиентом, мистер…
– Джордж Элвид. – Толстяк протянул пухлую руку.
– Дэйв Стритер. А стать вашим клиентом я не могу, поскольку не знаю, что именно вы продаете. Сперва мне показалось, будто на вывеске написано «Модная прическа».
– Вам нужна прическа? – Элвид окинул его критическим взором. – Вроде с волосами у вас негусто.
– Скоро совсем ничего не останется, – подтвердил Стритер. – Я после химиотерапии.
– Ох, надо же. Извините.
– Ничего. Хотя какой толк в химии… – Он пожал плечами. Удивительно, насколько легко говорить о таких вещах с незнакомым человеком. Стритер даже детям не сообщил, хотя Джанет, конечно, знала.
– Шансов мало? – уточнил Элвид. В его голосе слышалось обыкновенное сочувствие – не больше и не меньше, – но у Стритера к глазам подступили слезы. Ему было стыдно плакать перед Джанет (такое случалось всего дважды), а сейчас, перед этим незнакомцем, – нормально. Тем не менее, он вынул из кармана носовой платок и промокнул глаза. На фоне алого солнца заходящий на посадку самолет напоминал летящее распятие.
– Мне сказали, никаких, так что химия – это… ну…
– Для проформы? – подсказал Элвид.