– Но должно же быть хоть что-то! – восклицает Джин, отталкивая свою книгу.
Она сама ее выбрала, когда библиотекари ее разочаровали. Книга открывается на внутренней обложке, где мерцающими чернилами записаны имена тех, кто ее читал.
Я придвигаю книгу к себе и смотрю на имя Уна Горлойс. У меня замирает сердце.
– Мама?..
– Твоя мама читала эту книгу? – удивленно спрашивает Иаза, но он не понимает важности этого. А Олли понимает.
– Дай сюда, – говорит он, и я тут же отдаю ему книгу.
Лицо Олли сосредоточенно напрягается, все за столом затихают. Брат переворачивает страницы, его глаза закрыты, а потом, пролистав часть, он замирает.
– Эта, – говорит он.
Все наклоняются к книге. Это страница, которую я уже заметила прежде, заглянув через плечо Джин, – с рисунками рыцарей, демонстрирующих странную жестокость.
– Не понимаю, – говорит Иаза.
Мы с Олли пристально смотрим на рисунки, пытаясь разобраться.
– Мы знаем, что наша мама потратила много времени, чтобы найти способ свергнуть Мидраута, – говорю я в тишине.
– Экскалибур, – произносит Джин, однако Олли качает головой.
– Об этом мы никогда не думали – зачем бы она стала говорить, что пытается убить Мидраута, а потом стала искать то единственное, что могло сделать его сильнее?
– Потому что она знала, что Ферн…
– Нет, – не соглашаюсь я. – Она искала до того, как родились мы с Олли. Она искала не Экскалибур. Она должна была искать Грааль.
Ашер протяжно свистит, а Олли горько улыбается:
– Ох, мама, всегда на шаг впереди нас.
– Думаешь, она нашла это? – спрашивает Чарли.
Я рассматриваю такую возможность, потом качаю головой:
– Если бы нашла, оставила бы послание мне и Олли.
Олли напрягается, но не возражает мне. Мама бы оставила такое послание только мне, но я надеюсь, что фальшивое письмо, которое я сочинила для Олли в прошлом году, убедило его, что она могла оставить сообщение и нам обоим.
– Итак, – говорит Джин, возвращая нас к главному, – она искала Грааль и нашла на этой странице что-то интересное. Но что? Это же просто ряд картинок. А в тексте нет никаких упоминаний о Граале.
Я поворачиваю текст, сопровождающий иллюстрации, так, чтобы все могли его прочитать.
Наши сны не имеют смысла на уровне реальности: они хаотичны и спутанны. Однако часто ими управляет некая логика морали. Вам когда-нибудь снилось, что вы совершили преступление и должны решить, сознаваться в нем или нет? Вы предавали во сне любимого человека, а потом просыпались, разрываясь от чувства вины? Вас когда-нибудь заставляли во сне делать выбор между спасением двух любимых вами людей? Это моральные проблемы, и они – сущностная часть ткани Аннуна и силы инспайров, ведь что такое воображение, если не способность изменить себя к лучшему и борьба за это?
Древние сказочники понимали это, так же как и рыцарские ордена и их соратники на разных континентах. Идея достоинства вплетена в мир снов. В течение всей нашей истории нам предлагали доказать, что мы достойны добиться наших целей – сокровищ, просветления, вознесения…
Текст на этом не заканчивается, но я и Джин отрываемся одновременно, когда нас осеняет.
– Ты должен доказать, что достоин Грааля, – говорю я.
– И именно так твоя мама нашла путь к Экскалибуру, – добавляет Джин. – На этих картинках рыцари стараются доказать, что они достойны.
– Верно. Это прогресс, – кивает Иаза, но я с ним не согласна.
У меня чувство, словно перед нами только что возникла высоченная гора, в то время как мы уже сражаемся с пустотой.
Остальные начинают искать другие подсказки, какую задачу следует выполнить для поиска Грааля, но я ухожу. Новый набор задач, а что в конце? Сокровище, о котором мы даже не знаем, существует ли оно, это ведь может быть очередная ядовитая чаша, вроде Экскалибура. Мою энергию можно применить более практично – например, участвовать в протестах в первую неделю нового года.
Киеран заходит к нам в утро протеста.
– Ты идешь? – спрашивает он Олли. – Мы могли бы пойти вместе, если ты не против борьбы.
– Ты уже не злишься на меня? – спрашивает Олли.
– Вообще-то, да, – признается Киеран. – Но если хочешь, мы можем стать друзьями.
Олли кивает, и мы с ним надеваем куртки и шарфы. Папа встает в дверях.
– Нет, ни в коем случае! Это незаконно! Я не хочу, чтобы вы подвергали себя опасности.
– Папа, – говорю я, протискиваясь мимо него, – посмотри на меня. Посмотри на Олли. Мы уже в опасности. Просто продолжаем делать вид, что это не так.
Мы втроем беремся за руки, как делали тогда, когда Олли с Киераном были парой, и шагаем по улице, не обращая внимания на требование папы вернуться. Мы проходим мимо Кристэл Мур, загоняющей детей в дом.
– Будьте поосторожнее, ребята! – Она кивает на окружающие нас дома.
Только теперь я замечаю, что десятки лиц наблюдают за нами из окон, и во всех взглядах – откровенное осуждение.
Уже начинает собираться толпа. Кое-кто из протестующих держит плакаты с фотографиями того госпиталя. У других портреты Мидраута, поперек которых написано красными маркерами: «Убийца».
На другой стороне дороги молча скапливается толпа намного больше. Я уже жалею, что не послушала предостережений папы. Здесь у меня нет скимитара, нет дара взлететь и избежать столкновения…
– Как ты думаешь… – начинает Олли, но сбивается.
Потом появляется полиция. Их фургоны перекрывают улицу, создавая барьер между приспешниками Мидраута и протестующими.
– Спасибо, – тихо говорит Киеран.
Но когда полицейские выскакивают из фургонов в обмундировании для разгона беспорядков, я совсем не уверена, что они приехали, чтобы защитить нас.
– Мы ничего плохого не делаем! – кричит кто-то с нашей стороны улицы.
Кто-то со стороны «Одного голоса» бросает стеклянную бутылку. Она попадает в юношу, что стоит в нашем первом ряду, и он падает, как кегля. А полиция, вместо того чтобы найти бросившего бутылку, двигается вперед, сдвинув щиты. Мы с Киераном и Олли бежим на помощь тому парню, чтобы оттащить его от свалки, а протестующие вокруг нас хватают что могут и швыряют в щиты. Но их снаряды отлетают в сторону и рассыпаются по улице. Полиция движется вперед.
Киеран старается оттолкнуть протестующих назад. Мы с Олли переглядываемся над лежащим без сознания парнем. Мы стоим на коленях, нас прижимает к месту целый лес ног и отчаянный шум.
– Плохая была идея, – шепчу я. – Нам здесь ничего не выиграть.
– Идем, – говорит Олли, и мы вместе проталкиваемся сквозь толпу, забирая вбок, туда, откуда мы пришли.
Но протестующих стало намного больше, и они увлекают нас вперед, ближе к полиции.
– Почти добрались! – кричу я, пробиваясь дальше.
Наконец я достигаю края толпы и вырываюсь из давки.
Но Олли за моей спиной нет. Я вытягиваю шею, чтобы увидеть его, и наконец замечаю в самой гуще драки, он подпрыгивает на месте и кричит мне:
– Иди за папой! Приведи помощь!
Но мы слишком далеко от дома, чтобы я могла быстро сбегать за папой. И за то время, пока я несусь туда и обратно, с моим братом может произойти что угодно. Прихвостни Мидраута низко гудят: Один голос, один голос. Они шагают вперед, их ноги стучат по асфальту, точно какие-нибудь механизмы. Полиция пропускает их.
– Олли! – кричу я.
Я понятия не имею, что делать.
Когда служители Мидраута начинают молотить протестующих кулаками и ногами, полицейские безразлично стоят на месте. Один из протестующих пытается сбежать, но ряды полиции тут же смыкаются, выставив щиты, и отталкивают его назад в толпу. Я мельком вижу моего брата рядом с Киераном. С десяток мужчин и женщин с выражением молчаливого отвращения на лицах нападают на них. Олли вскидывает руки, пытаясь защититься, но тут один из атакующих с силой бьет его в живот, и мой брат исчезает в толпе.
27
– Нет! – пронзительно кричу я, пытаясь добраться до Олли, но это уже невозможно.
Я бегу обратно по улице, огибая строй неподвижных полицейских. Не могут же они все быть обработаны Мидраутом. Один хотя бы должен оставаться в сознании? Но все лица хранят каменное выражение, а шлемы делают их похожими на роботов.
Потом я вижу знакомую фигуру.
– Клемми! – кричу я. – О боже, Клемми!
Клемми топчется на месте, в полицейской форме она кажется маленькой.
– Клемми! – молю я. – Пожалуйста, там Олли!
– Отойди в сторонку, девочка, – говорит один из коллег Клемми.
– Там мой брат!
– Значит, ты должна была удержать его от подобной глупости, – ухмыляется другой полицейский.
Я снова поворачиваюсь к Клемми:
– Его бьют, Клемми! Пожалуйста!
– Я не могу тебе помочь, – отвечает она, избегая моего взгляда.
Я хватаю ее за руку. Во мне не осталось никакого достоинства, только не теперь, когда Олли грозит опасность.
– Клемми, ты ведь нас любила! Ты знаешь Олли. Ты знаешь, что он такого не заслужил. Прошу тебя!
Я умолкаю и рыдаю прямо перед всеми.
Клемми колеблется, я это чувствую. Она слегка изменила позу, опустила свой щит. Ее коллеги тоже это ощутили.
– Стоять в строю, офицер! Если брат этой девушки пострадает, он сам в этом виноват.
– Прошу, Клемми! Я тебя считала надежной… – Я снова хватаю ее за руку. – И я любила тебя!
– Стоять в строю, офицер! – повторяет мужчина рядом с нами.
И чтобы подчеркнуть свои слова, он вскидывает руку и бьет меня прямо по шраму на лице. Боль пронзает мою челюсть. Я падаю на асфальт, мои ладони в грязи. Я выплевываю кровь и смутно думаю сквозь звон в ушах, что нечто такое уже случалось…
Вокруг меня хаос. Клемми двинула ударившего меня полицейского своим щитом, и он теперь придерживает ушибленную руку и выкрикивает ругательства. А Клемми щитом отпихивает толпу и исчезает в гуще людей.
Меня касаются сильные руки, но это не полиция.
– Ферн, – говорит папа, поднимая меня. – Я с тобой, милая.