, что мама избрала меня для получения силы… это и вовсе рождает во мне уверенность, что мне не следовало эту силу иметь. И все же… Я все равно пройду через ритуал. Конечно пройду. Я за последние месяцы утвердилась среди танов как миротворец и планировщик, но я при этом потеряла часть себя. Теперь я обнаруживаю, что эта моя часть – часть, на которую я полагалась так долго, часть, причинившая так много страданий, – вообще не должна была стать моей.
Я часто гадала, какой бы я стала, как бы проходила моя жизнь, если бы мама осталась в живых. Теперь мои мысли ведут меня в совершенно другом направлении: какой была бы моя жизнь, если бы мама не нашла Софию или она сама не была бы рыцарем?
Папа давно уже упал для меня с родительских высот. Но мама… она стояла на пьедестале таком же высоком, как тот, на Трафальгарской площади, где я в прошлом году сражалась с Мидраутом. И я слишком долго возводила ее туда. Иногда казалось, что она вот-вот опрокинется, и тогда я прилагала все силы к тому, чтобы удержать ее на высоте. Уна Горлойс была яростной, бескомпромиссной матерью, которой следовало гордиться, и если даже она нехорошо поступила с Олли, то, конечно, это было плохо, но ничуть не умаляло ее. В конце концов, пылким людям иногда приходится совершать жестокие, неприятные поступки.
И меня переполняет чувство стыда из-за того, что мне понадобилось так много времени для признания в ней глубокого изъяна. Не следовало искать что-то особенное, то, что мешало мне это осознать. Нужно было лишь признать ту же самую причину, которая свергла с высот папу, – неравное отношение к своим детям. Чем лучше я узнаю людей, тем больше понимаю, что поведение человека по отношению к своим детям – знак того, что он собой представляет. Лорд Элленби отказался от себя ради безопасности других, пусть даже это погубило его в Итхре. Мидраут мысленно терзал дочь, но в Итхре пользовался ею для усиления своей репутации как семейного человека. Если мама выбрала величие для меня за счет Олли, это ведь немало говорит и о других ее выборах.
Горечь этого момента рождает во мне куда более сильное чувство одиночества, чем обычно. Вера мамы в меня уже не служит поддержкой. Это приговор. Связь, которой я теперь не хочу. И все равно я теперь должна нести эту силу. Я должна соответствовать ей, не ради мамы, а ради брата, ведь он так много принес в жертву, и ради других танов, живых и погибших.
Я пока что не получила силу, но я должна. Должна стать достойной ее, стать достойной их веры.
Я долго не спускалась вниз. Сегодня выходной, так что свободного времени уйма, а я не хочу сидеть дома с Олли и папой. К счастью, у Олли есть план.
– Пойдешь со мной сегодня? – спрашивает он, доедая тост с мармайтом.
– А ты куда собрался?
– Айрис и Пенн что-то для нас оставили. Они мне вчера сказали.
Найамх и Наташа? Я достаточно заинтригована, чтобы забыть обо всем остальном и отправиться за Олли в сияющий холод, говорящий о весне. На некоторых деревьях уже начинают появляться первые цветы, чистые и робкие. Мы почти все время идем молча. Нам больше не нужны слова. Понимание того, что Олли собирается сделать ночью, заполняет пропасть, которая некогда зияла, словно открытая рана, когда бы мы ни оказались рядом. Мы исцелились. Пластырь сорван, нарастает кожа, молодая, но уже не тонкая.
Мы идем к окраине Эппинг-Форест, древнему лесу, в котором так легко потеряться среди множества тропинок, пересекающих этот кусок земли сразу за Лондоном.
– Вот.
Олли показывает на некий символ, нарисованный на земле мукой – это пятиконечная звезда, ее самый длинный луч указывает направление. Оно приводит нас к стреле, выложенной из веток, – указание на сокровище для тех, у кого хватит любопытства последовать за ним. Через какое-то время мы выходим на поляну и тропу, что идет вниз, к озеру.
Несколько собачников и детишек, основательно закутанных, шагают по тропе. Мой собственный плащ с капюшоном достаточно хорошо скрывает мои шрамы, так что мне удается избежать подозрительных взглядов. Красная лента развевается на одном из стеблей камыша, растущего вдоль края озера.
Мы, должно быть, выглядим странно, когда вытягиваем шеи, стараясь понять, не прячется ли кто-нибудь в камыше, и стараясь не свалиться в воду.
– Вот! – говорю я, доставая маленькую коробку, привязанную к одному из стеблей.
Стебель ломается в моей руке, а Олли подходит ближе, когда я открываю коробку, чтобы посмотреть, что внутри. Крошечный буклет вложен в пластиковый пакет для защиты от воды, – его обложка украшена символом танов. На первой странице кто-то написал: «Помните. Запишите здесь имена ваших любимых и утраченных, и мы будем вспоминать их с вами». Внизу написано другим почерком – я узнаю его по отчетам патрулей, это почерк Наташи, – добавлены слова: «Никогда не забывайте».
Дальше страницы заполнены именами. Их больше, чем мне казалось возможным, судя по маленькому тайному мемориалу в малоизвестной части восточного Лондона. Первыми я узнаю имена погибших рыцарей и танов – Брендон, Райф, Феба, Рамеш и Сайчи, Эмори… Их записали Наташа и Найамх. Но дальше идут имена, записанные разными руками, список погибших почти такой же, как бегущий мемориал в Тинтагеле. Несколько имен сопровождаются объяснениями и рисунками. Кто-то нарисовал любимую кошку и написал: «Мидж сбила машина на прошлой неделе, а я нашел кошку тогда, когда мы вернулись после кремации. Надеюсь, вы не возражаете».
Внизу написано рукой Найамх: «Если кто-то возражает, пусть обратятся ко мне. Это ради памяти любого, кто нам дорог. И я добавлю имя – Гэвин. Он был моим воображаемым другом в детстве, когда у меня не было реальных друзей. Мне бы хотелось, чтобы вы и его помнили тоже. Может, он сумеет развлечь Мидж».
Под записью Найамх другие люди добавили: «Да упокоятся в мире Гэвин и Мидж, Гэвин и Мидж навсегда!», а кто-то даже нарисовал мальчика, которого я сочла за Гэвина, с кошкой на плече. Обмен репликами продолжается в тетради дальше, это маленькие веселые капли среди имен потерянных. Чувство единства все нарастает, тетрадь словно начинает жить собственной жизнью, когда люди из глубины сердец обращаются к любимым, реальным и воображаемым. Когда мы добираемся до конца, я достаю из кармана авторучку и с согласия Олли добавляю: «Уна Горлойс – она была нашей мамой, но мы никогда по-настоящему не знали ее. Она для нас отчасти реальная, отчасти воображаемая, отчасти героиня, отчасти злодейка. И это хорошо. Я сейчас пишу ее имя не для того, чтобы помнить, а для того, чтобы ее отпустить».
Олли сжимает мое плечо. Запись ощущается как некий экзорцизм. Это для меня способ – при всей той силе, что я получу, – отделиться от матери и от той жизни, какой она хотела для меня. Когда я закрываю тетрадь и снова укладываю ее в пластиковый пакет, а потом в коробку, я ощущаю, как груз маминых ожиданий сваливается с моих плеч. И путь, по которому я пойду теперь, – это мой собственный путь.
31
Когда я приземляюсь в Аннуне, в воздухе витает некое странное ощущение. Это чувство ожидания, что исходит не только от моих друзей-танов, чьи глаза смотрят на меня с надеждой и волнением, но и из самого воздуха. Как будто маленькие инспайры, что продолжают наполнять силой Тинтагель, удерживать вместе его крошащиеся камни, ждут, когда я получу наследие. Впрочем, это может быть обычная нервозность.
Рыцарский зал пуст, когда я вхожу в него. Я немного рано явилась, так что, наверное, удивляться не стоит. Выхожу на середину комнаты, меня влечет огонь, потрескивающий под каминной полкой. И там, в углу, кресло, в котором я прежде сидела, в стороне от всех. Потом его заняла Сайчи, до того, как принесла свои плоды дружба, предложенная ей ее полком. Эта комната вовсе не пуста: она полна призраков. Здесь Сайчи. Рамеш перед камином, в кругу друзей. Рядом с ним Феба, устроилась на подлокотнике дивана, смеется, ее глаза приглашают меня присоединиться к ним. А вон там, у столов лейтенантов, – Райф погрузился в записи патрулей. И вокруг меня весь старый полк бедеверов: Вьен, Линнея, Майлос – и в их громком смехе отражаются шрамы жестокой битвы. Брендон заглядывает в дверь, на его плече сидит морриган с колпачком на голове. В это мгновение все они здесь, со мной. Я постоянно ощущала тяжесть потери друзей, но прямо сейчас ощущаю тяжесть их присутствия. Они как будто напоминают мне о том, что на самом деле важно, направляют меня к человечности, перед тем как я обрету нечеловеческую силу.
Я была уверена, что к этому часу сегодняшний патруль должен был уже вернуться. И начинаю тревожиться – а что, если Мидраут прослышал о наших планах и сделал что-то ужасное, чтобы нас остановить? Что, если он атаковал достаточно рыцарей для того, чтобы даже с полным Иммралом я не смогла ему противостоять?
Я уже собираюсь повернуться, когда чьи-то ладони закрывают мне глаза.
– Ты как, готова? – шепчет мне в ухо Самсон.
Отодвигаю его руки и поворачиваюсь к нему лицом. За его спиной в дверь понемногу входят остальные.
– Я подумал, может, тебе нужно немножко побыть одной, так что попросил всех постоять за дверью, – говорит Самсон.
Я киваю, мое сердце переполнено чувствами. Как этот человек, который знает меня всего несколько лет, лучше меня самой сумел понять, что мне нужно?
Мои друзья рыцари молчат, но это не подавленное молчание. Проходя мимо меня, они пожимают мне руку или немного грустно улыбаются. Но одного человека среди них нет.
– Где Олли? – спрашиваю я.
– Он уже ушел вперед, – объясняет Наташа.
– Думаю, ему тоже нужно побыть одному, – добавляет Найамх.
София нам объяснила, что ритуал пройдет легче и эффективнее, если мы проведем его в месте, особо значимом для Аннуна. И все мы согласились на одном. Мне не слишком приятна мысль о возвращении туда – это всегда было местом обещаний и опасности, местом, где душа обнажается и где ее испытывают самым непредсказуемым образом.
Стоунхендж.
На этот раз здесь нет огромного собрания сквайров, танов и фей. Здесь только мой брат и я, лорд Элленби, Джин, Наташа и София. Мы проходим через портал из Тинтагеля на ослепительный солнечный свет. Но сейчас здесь кое-что изменилось: трава сохнет, и то же, думаю я, происходит с самим Стоунхенджем. В сложном рисунке из костей на каждом камне – пробелы, словно черепа и берцовые кости, некогда все соединявшие, рассыпались. А оставшиеся кости зловеще потрескивают.