Протягивая одну руку к ближайшей твари, я тянусь к инспайрам в Бандиле и Чарли, туда, где их желания вспыхивают, как двойной маяк, и передаю их через собственное тело, связывая вместе все наши мечты, а потом лучом голубого света посылаю их наружу, к змее. Тварь вскидывает голову, и если бы у нее был голос, она, я знаю, завизжала бы от боли. Она щелкает зубами в разные стороны, пытаясь увернуться от света. Я на мгновение вспоминаю свой самый тяжкий проступок: то, как я мучила Чарли и Дженни. Но тут же напоминаю себе, что эти твари не самостоятельные существа с собственными целями: они часть Мидраута и должны быть остановлены. Никакая жалость не помешает им нападать на нас.
– Похоже, ей больно? – спрашивает Чарли сквозь сжатые зубы, но руку с моего плеча не убирает.
Я тут же останавливаю луч инспайров, разрывая связь Чарли с моей силой. Змея падает на пол, не убитая, но уменьшившаяся и куда более слабая, чем в тот момент, когда мы вошли в эту комнату.
– Вы как, в порядке? – спрашиваю я Чарли и Бандиле.
– Голова болит, – коротко отвечает Бандиле, и по его тону мне понятно, что у него мигрень.
Глаза Чарли закрыты, кулаки сжаты. Я чувствую, что она сильно взволнована. Воспоминания о боли, причиненной ей отцом, слишком сильны.
Не раздумывая, я хватаю обоих за руки и посылаю в их головы импульс успокоения. Но к моему удивлению, Чарли сердито вырывается.
– Что ты делаешь?! – восклицает она.
– Просто успокаиваю боль, – объясняю я.
Чарли с яростью смотрит на меня и, окатив волной ненависти, выскакивает из комнаты. Лорд Элленби бросает на меня короткий разочарованный взгляд и спешит за ней.
Этой ночью я больше ни с кем не разговаривала до возвращения домой. В своей спальне я расслабляюсь, и на меня внезапно накатывает стыд и растерянность. Я была так уверена, что поступаю правильно… Ну нет, поправляю я себя, вообще-то, не думала. Все случилось так естественно, просто порыв сделать все лучше…
Мой взгляд останавливается на стопке маминых дневников, что лежат в коробке в углу комнаты. И в мою голову закрадывается непрошеная мысль. Неужели ты ничему не научилась на маминых ошибках?
Мама создала золотого трейтре, стараясь «исцелить» страх Эллен. Мама помогла возникнуть всем проблемам между мной и Олли благодаря своей попытке заполучить Иммрал, а потом решив отдать Иммрал мне. Почему она не предоставила всему идти своим ходом? Почему она должна была одна искать решение, хотя могла работать вместе с другими в поисках верного пути для них? Она была так же плоха, как Мидраут, – не сомневалась в том, что ее путь – правильный путь, пусть даже он причинял боль другим. И я так же плоха, как мама, если не считать того, что я еще хуже, потому что у меня есть Иммрал и потому что я уже достаточно долго прожила в тени Мидраута, чтобы соображать лучше.
Бо́льшую часть утра я позволяю себе барахтаться в отвращении к самой себе, но потом это кажется бессмысленным. Дело сделано. Я получила Иммрал и предупреждение Софии насчет того, что надо постоянно измерять границы собственной нравственности. И хотя это кажется утомительным, я теперь соглашаюсь с этой истиной. Нет толку в жалости к себе – я должна что-то делать.
Я выскальзываю из дома, не желая натолкнуться на Олли и выслушать лекцию, которую уже прочитала себе сама. Иду вдоль канала у парка Виктории, где, как я знаю, обычно ночует лорд Элленби. Мне кажется очень важным извиниться перед ним, а потом, в понедельник, когда я вернусь в школу, я куда более старательно попрошу прощения у Чарли за то, что вторглась в ее ум так же, как это делал ее отец. Надеюсь, что лорд Элленби даст мне какие-то подсказки, как сделать извинения искренними без применения Иммрала. Но кого я дурачу? Я ведь также надеюсь на то, что он меня успокоит, скажет, что я не так уж безнадежна, что я не тот монстр, каким могла бы с легкостью стать.
Рядом с грудой одеял свалены несколько пакетов из-под покупок, набитых поношенной одеждой и злаковыми батончиками, но самого лорда Элленби нет. Я стараюсь погасить опасения – Итхр никогда не был безопасен для бездомных, а уж теперь и подавно.
Какое-то время я топчусь там, но скоро становится явно, что лорд Элленби в ближайшее время не вернется. Разочарованная и встревоженная, я возвращаюсь через Олимпик-парк и тут слышу чей-то смех. Я узнаю оба голоса. Замедляю шаг, подкрадываюсь к углу, чтобы увидеть их и остаться при этом незамеченной.
Конечно же, Лайонел Элленби сидит на скамье, глядя на реку. Рядом с ним сидит Чарли. Она выглядит счастливее, чем когда-либо в Итхре. Чарли открывает контейнер «Таппервер» и предлагает лорду Элленби половину сэндвича, а половину берет себе. Им явно очень легко друг с другом, как будто для них это самая обычная суббота. Я видела внешнюю сторону их новых взаимоотношений, но то было другое, то было в Аннуне. А Итхр оставался моим – я хранила тайну лорда Элленби, я была хорошим другом, хорошим таном, хорошей… Я ведь не могу произнести слово «дочь»? Уж только не теперь, когда лорд Элленби действительно нашел дочь, а Чарли нашла отца. Я обнаружила его секрет, но он сам отдал его Чарли.
Поворачиваю назад, иду в одиночестве. Мне отчаянно хочется с кем-то поговорить, но я не могу появиться перед Чарли и лордом Элленби, когда они вместе, и мне слишком стыдно за то, что я сделала ночью, чтобы позвонить Самсону. Так что остается только Олли, но извиняться за то, что я неправильно использовала силу, которую он так щедро отдал мне, сейчас выше моих сил. Тут звонит мой телефон. Это Олли, словно подслушавший мои мысли.
– С тобой ничего не случилось? – первым делом спрашивает он.
– Я в порядке. Олли, я…
– Где ты? Хочешь, чтобы я пришел? Мы так и не поговорили.
Я захвачена врасплох. Уж этого я никак от него не ожидала.
– Если хочешь, – отвечаю я.
Через полчаса он быстро идет ко мне, руки в карманах, и вроде как задыхается.
– Туда? – спрашивает он, кивая в ту сторону, откуда я пришла и где сидит лорд Элленби.
Я показываю в противоположную сторону, на заросшую тропу, скрытую низко нависшими ветвями деревьев, и мы молча бредем по ней к Уонстед-Флэтс. Я чувствую, что Олли пытается найти нужные слова.
– Мы только и можем, что стараться исправить, – произносит он наконец. – И делать все, что необходимо, чтобы высоко держать голову.
Я удивленно смотрю на него. Он уже как-то раз упоминал о том, что дурно использовал свой Иммрал. Это что, исповедь?
– И как ты этого добился? – спрашиваю я.
– Отдал тебе мой Иммрал.
– Ты хочешь мне рассказать, что ты сделал?
– Не-а.
Мы переходим дорогу к Уонстед-Флэтс.
– Мама и вправду проделала с нами номер? – говорю я после паузы.
Меня терзают стыд и чувство вины. Я в первый раз сказала вслух, что мама поступила плохо. Это ее окончательное падение.
– Наверное, – отвечает Олли. – Но она была не так уж плоха.
– Извини, но кто ты такой и что ты сделал с моим братом?
Олли смеется:
– Я ведь действительно прежде злился на нее, разве нет?
– Это преуменьшение… ты ее ненавидел. Что изменилось? Дело ведь не в том письме, ты же знал, что его написала я.
– Может, я просто вырос, – негромко произносит Олли, и я чувствую его печаль.
Обнимаю брата. Возможно, он не хочет мне рассказать, что не так, но мне нужно, чтобы он знал – я рядом. А Олли отодвигается только тогда, когда мы слышим чьи-то шаги на тропинке. Знакомое потрескивание. Потрескивание, которому следует сопровождаться голубым светом. Такой звук издает мое зеркало, когда я его открываю и оно готово перенести меня в Аннун. Это потрескивание портала. Портала или бреши.
35
Мы осторожно идем вперед, моя рука инстинктивно тянется к бедру, где в Аннуне висит скимитар. Пальцы Олли сжаты, словно он держит один из своих чакрамов. Когда мы поворачиваем, мимо нас проносится комок голубого света.
– Призраки? – шепчет Олли.
Это то самое место, где я чуть не сгорела заживо больше трех лет назад, при несчастном случае, организованном моей мучительницей с помощью моего брата. Теперь странно думать, что тот момент обозначил смерть моих прежних взаимоотношений с Олли и начало чего-то нового. Чего-то лучшего, разгоревшегося из углей нашей вражды.
Я уже так давно вообще не думала о месте, которое раньше преследовало меня при каждом дыхании во сне и наяву, что воспоминание буквально обрушилось на меня. Над нами высятся деревья.
– Мне кажется или здесь темнее, чем должно быть? – шепчу я.
– Не глупи, просто деревья загораживают солнце, – неуверенно отвечает Олли.
Но я знаю, что права, – есть разница между тенью и ночной тьмой, а здесь мы определенно видим второе. Это не обычная брешь.
– Берегись слуа, – предостерегает Олли.
Серое ничто, где живут гибриды Мидраута, окружает любую брешь между мирами.
Слабые инспайры играют вокруг деревьев и листвы и вдоль сухой щетинистой травы. Мы с Олли подходим ближе, чтобы заглянуть в Аннун. Там сквозь заросли бредет дикий кабан. Я чувствую, как напряжение Иммрала возникает во мне, так же как это бывает в Аннуне. Инспайры щекочут мои руки, в ответ волоски на них встают дыбом. Потом напряжение возникает у меня в затылке – и сильная струя инспайров вырывается из моих рук и летит к ближайшему дереву. Там обрисовывается моя собственная фигура, прозрачная, как призрак, – она привязана к дереву десятками веревок и ремней.
– Прекрати! – восклицает Олли, но это скорее мольба, чем приказ.
– Я не знаю, как это сделать, – отвечаю я.
Вид меня самой, вот так связанной, ошеломляет меня. Сильная, неунывающая Ферн, которую я создала, снова превращается в перепуганную жертву, какой я была в ту ночь. К счастью, мой мозг не создает заодно Дженни и ее дружков, иначе не знаю, как бы я отреагировала.
– Что вообще происходит? – спрашивает Олли. – Это же Итхр! Он не должен…
Потом у меня в затылке снова возникает напряжение и инспайры летят к дереву взрывом голубого пламени. Ферн-призрак безмолвно кричит, натягивая путы, и снова моя рука тянется к поясу, где должен висеть скимитар. Голубое пламя бежит вверх по стволу дерева, охватывает призрачную Ферн. Потом у меня в голове что-то щелкает, как некий сигнал, и после этого голубое пламя превращается из воображаемого в реальное, и оно уже не голубое. Оно белое, золотое, красное. Оно настоящее.