Огонь с пугающей быстротой охватывает дерево, бежит по веткам и листве над головой. И вскоре все вокруг затянуто дымом, и мы с Олли задыхаемся. Мы подталкиваем друг друга обратно, туда, откуда пришли, устремляемся в поисках света, закрываем глаза и рты. Земля под ногами усыпана какими-то палками и упавшими ветками, мы рискуем на каждом шагу, в особенности потому, что не можем хорошенько видеть, а наши умы переполнены паническим страхом и растерянностью. Наконец мы, задыхаясь, вырываемся на открытый воздух.
– Надо вызвать пожарных, – говорит Олли, доставая телефон.
– Подожди, – прошу я. – Давай сначала отойдем подальше.
Я не отвечаю ему, когда он спрашивает зачем, просто тяну его к другому концу Уонстед-Флэтса, бегу со всех ног, надеясь, что никто не заметит нас, хотя сейчас ясный день.
– Огонь может распространиться, – говорит Олли, когда мы наконец останавливаемся. – О чем ты думаешь?
– Я думаю, что нам не нужно, чтобы нас заметили где-то поблизости, – отвечаю я наконец, – иначе полиция подумает, что это мы устроили поджог.
– Они не… – Олли умолкает.
Учитывая то, что наша история связана с этим местом, и то, как я выгляжу, и то, что полиции известна связь Олли с группой «Кричи громче», можно не сомневаться, что полиция, находящаяся в подчинении у Мидраута, тут же обвинит в пожаре нас. И в каком-то смысле они будут вправе это сделать – ведь пожар устроило мое воображение. Разве не так? Олли снова берется за телефон, чтобы позвонить анонимно, но не успевает набрать номер, как мы слышим приближение пожарных сирен. Кто-то еще заметил огонь. Клубы дыма поднимаются в небо, их должно быть видно за несколько миль.
Позже, в моей спальне, мы с Олли обсуждаем, что все это могло означать.
– Никогда не слышал, чтобы инспайры творили нечто подобное в Итхре, а ты? – уже в пятый раз спрашивает Олли.
– Это Мидраут, – повторяю я. – Все эти его эксперименты, все эти бреши, что он создает… это перемешивает физические законы обоих миров.
– Думаешь, он именно это и затевал? – спрашивает Олли.
Я пожимаю плечами. Разве кто-то из нас может по-настоящему понять планы Мидраута?
– В одном можно не сомневаться, – говорю я. – Я не собираюсь недооценивать его на этот раз. Мы должны принять, что он найдет способ использовать все это к своей выгоде.
В ту ночь лорд Элленби соглашается со мной, когда мы рассказываем ему о происшествии. Возможно, мои поступки в отношении Чарли и Бандиле и не забыты, – я это вижу по их осторожным взглядам, бросаемым на меня, – но все это пока отодвинуто в сторону перед лицом новых событий.
– Мы должны следить за газетами, – говорит лорд Элленби во время одного из общих собраний. – Это может дать нам намек на то, что именно задумывает Мидраут. Мы так сосредоточились на том, как он использует Аннун, что просмотрели Итхр. Мы забыли, что эти два мира взаимосвязаны.
– Мы проверим, делал ли что-то в этом роде Артур, – решает Иаза, и Франки согласно кивает.
– А пока каждый возвращается к своему делу, пожалуйста, – говорит лорд Элленби, – и повнимательнее следите за этими прорывами.
Когда все уходят, лорд Элленби подзывает меня.
– Насчет той ночи, Ферн, – начинает он.
– Я знаю, сэр, – киваю я. – Я тут думала, нельзя ли мне ненадолго освободиться от этих змеиных дел, чтобы поговорить с Джин, если вы ее отпустите?
Лорд Элленби понимает, к чему я веду:
– Да, думаю, это может быть неплохой идеей.
Я нахожу Джин в одной из палат, что рассыпаны в аптекарском крыле. В Итхре большинство госпиталей приспособлены для лечения болезней тела, но в Аннуне главная работа аптекарей сосредоточена на эмоциях и уме. Я нередко задумываюсь о том, правильный ли путь избран в Итхре. Ведь так много проблем между мной и Олли могло быть решено годы назад, если бы мы регулярно встречались с кем-нибудь вроде Джин!
Джин показывает мне на уютное кресло и достает блокнот и карандаш. Несмотря на то что это моя идея, вид блокнота тут же вызывает во мне настороженность. Джин видит, что я замыкаюсь, и откладывает в сторону блокнот и карандаш – это предложение мира.
– Давай постараемся сделать это приятнее, чем в прошлый раз, когда мы были здесь, ладно? – улыбается она.
– Ну, тогда мы не были подругами.
– Я и сейчас не твоя подруга, – возражает Джин, потом, заметив выражение моего лица, отступает. – Я имею в виду, не в этой комнате, Ферн. Не теперь, когда мы заняты этим, хорошо? Здесь ты можешь быть более откровенной со мной, чем была бы с другом или родными, понимаешь?
Никогда не думала об этом вот так: единственные люди, перед которыми я когда-либо открывалась, – это или мои друзья, или брат, или умершая мать. Но я всегда что-то придерживала, утаивала. Всегда оставалась какая-то часть меня, гадавшая, что они думают обо мне, пытавшаяся повернуть мои мысли так, чтобы получить желаемое представление. Но мнение Джин обо мне хуже некуда. И нет причин не быть с ней полностью откровенной. Настоящий вопрос таков: осталось ли это во мне после семнадцати лет запирательства? Я заглядываю глубоко внутрь себя.
– Боюсь, что превращаюсь в него.
– В Мидраута?
Я киваю.
Джин улыбается, глядя на свои колени.
– Я тоже так думала, – признается она. – Но потом я тебя узнала.
– Ты видела, что я сделала прошлой ночью? С Бандиле и Чарли?
– Видела. И я также знаю кое-что, чего ты не знаешь, Ферн.
Во мне снова вспыхивает заносчивость, но я не направляю ее на Джин. А она наклоняется вперед:
– Ты знаешь, как много я исследовала Иммрал. Я могу с уверенностью заявить тебе, что то, как ты использовала силу, восстанавливая Тинтагель, необычно. Это не естественная часть твоей силы. Это шло от тебя, а не от твоего Иммрала.
– Но ведь все не так просто? – говорю я. – Это же не все равно, как заявить: «Ох, пиши картины, занимайся чем-нибудь творческим, и тогда не превратишься в злобного диктатора»?
– Конечно, все не так просто. И никогда не бывает просто. Но говорю тебе, Ферн, – это такая редкость – то, что ты делаешь. – Она немного молчит. – Это дает мне надежду.
– Вот только не взваливай снова все на меня, – предупреждаю я. – Мы все еще ищем Грааль.
На мгновение у Джин становится такой вид, словно на нее внезапно упал свет прожектора. Я улавливаю ощущения грусти и сострадания, как аромат лаванды в конце летнего дня.
– Нет, – говорит она наконец. – Не думаю, что ищем.
– О чем ты?
Джин вздыхает и открывает один из ящиков своего письменного стола. Достает медную коробку и открывает ее. Внутри на бархатной подушке лежит эфес какого-то меча. Он простой, но тяжелый. А лезвия нет.
– Это когда-то было мечом Ланселота, – поясняет Джин.
Я беру эфес, и на меня мгновенно обрушивается шквал эмоций. Грусть, стыд, гнев и, что самое странное, нечто вроде радостной агонии. Это эмоции, смешавшиеся в эфесе, они такие слабые, что мне трудно их расшифровать.
– Таны Эдинбурга нашли это в одной из пустых комнат своего замка. Во время поисков Грааля.
Джин внимательно наблюдает за мной, а я роюсь в смутных воспоминаниях.
– И о чем это говорит? – спрашиваю я.
Ни одна из картин не фокусируется в моем уме, но внутри меня нарастает некое чувство. Чувство долгих дорог, терпения, неколебимого самопожертвования…
– О том, что поиски Грааля занимали много времени не потому, что были трудны, – отвечает Джин. – Нужно было много времени, потому что должно было быть так. Кто бы ни взялся за эти поиски, должен целиком отдаться им и долгое время доказывать, что достоин.
Я теперь начинаю понимать те чувства, что передал мне эфес. Мама перенесла идею поиска Грааля на поиск Экскалибура, но это было слишком поверхностно. Для нее все было коротко и просто: или прорвешься, или проиграешь. Но теперь, начиная разбираться в ощущениях долгого терпения и преданности Ланселота, я понимаю, что истинная природа поиска куда более тонка. Если мы хотели найти Грааль до того, как Мидраут полностью уничтожит Аннун, нам следовало взяться за дело месяцы, а то и годы назад.
– Значит, мы упустили шанс быстро найти Грааль? – спрашиваю я.
– Может быть. Да, думаю, так.
Я в последний раз тянусь к ясному образу – это некая крепкая связь между мной и Ланселотом, жившим и умершим так давно. И словно в ответ на мой призыв проявляется нечто другое. Это Стоунхендж в Аннуне – круг, созданный из костей, под ярким небом без солнца. И я стою не на земле, а на голой поверхности внутри круга, лишенной травы и корней. Стоунхендж трещит и стонет, словно умоляя о существовании. Части костей отлетают и рассыпаются до того, как падают на землю.
Времени почти нет, – монотонно звучит некий голос. – Когда Стоунхендж исчезнет, пути назад не останется.
И с этими словами, и с тем, что сказала мне Джин, тяжесть, что лежала на плечах Олли, падает прямо на меня. Если я не смогу победить Мидраута до того, как рухнет Стоунхендж, ничто не поможет, а Стоунхендж уже рушился, когда я в последний раз была там, несколько недель назад. А это значит, что нет времени на поиски Грааля. Я – последняя надежда Аннуна.
36
На следующее утро я, спустившись вниз, застаю папу за приготовлением оладий. Он выглядит таким усталым – он в последнее время берет больше ночных смен, чтобы побыть с Клемми во время часов для посещений в госпитале. Он почти столько же времени проводит там, сколько и на могиле мамы, и я гадаю, не любил ли он Клемми сильнее, чем мне казалось.
Я думаю о том, что узнала прошедшей ночью. Я ведь не осознавала, насколько цепляюсь за Грааль как за нашу единственную спасительную карту, вне зависимости от того, доберемся мы до Мидраута или нет. Мне казалось, что стоит найти Грааль – и сразу бум! – Аннун возродится. Но когда у меня отобрали такую возможность и на меня снова легла ответственность за победу над Мидраутом, я чувствую себя невообразимо одинокой.
– Я решил, что я теперь провожаю тебя в школу, – сообщает папа.