– Что?
– Я не хочу, чтобы ты одна шла через весь город.
Он резко переворачивает оладью, словно отклоняя все возражения, которые, как он знает, у меня наготове.
– Я не ребенок!
– Это я знаю, – улыбается он. – Но я твой папа. Я не против того, чтобы идти в шести футах позади тебя, если тебе от этого станет лучше. Но я не хочу, чтобы ты еще когда-нибудь уходила одна далеко.
– У тебя нет времени.
– Нет, есть.
Я не знаю, как реагировать. Наверное, надо бы разозлиться, мне ведь уже семнадцать. И я бы точно разозлилась, если бы кто-то вне семьи узнал, что отец стал моим телохранителей. Но мне небезопасно находиться вне дома. Разве то, что случилось с Клемми, не доказательство? Если папа будет неподалеку, если я попаду в неприятности… да, это успокаивает.
– Хорошо, в десяти футах сзади, – соглашаюсь я. – Или я от тебя отрекусь.
Я взяла принадлежности для рисования в Уонстед-Флэтс, чтобы порисовать в уединенном месте. Пожарные приехали недостаточно быстро для того, чтобы спасти деревья в этой роще. Они стоят как сломанные мачты корабля, пораженные молнией, покосившиеся, черные на фоне холодного весеннего неба. Деревья здесь выражают мое настроение: мрачное, жесткое, яростное.
Раздираю углем бумагу, выплескивая свое воображение. Заполняю альбом одними и теми же рисунками, пока не расходую весь свой гнев. А потом иду домой, измученная, опустошенная. Нет никакого Грааля. Все лежит на мне.
Я не могу злиться ночью в Аннуне – я должна сосредоточиться на неотложной задаче.
Тинтагель гудит от теоретизирующих рееви и занятых поисками харкеров. Чарли нигде не видно, а когда я спрашиваю о ней, мне говорят, что она вместе с Локо вернулась в свою комнату в башне, где чувствует себя в безопасности. Я поднимаюсь туда до начала патрулирования и останавливаюсь перед дверью. Ее желание побыть одной сочится сквозь дерево. Я сотворяю листок бумаги и царапаю на нем извинения, потом прикрепляю записку у двери, чтобы Чарли ее увидела, когда выйдет.
Говорить с Бандиле легче.
– Все в порядке, – пожимает он плечами. – Я понял, что ты желала добра. И голова у меня действительно перестала болеть.
– И все же… – вздыхаю я.
– И все же. Да. Но мы в порядке.
Есть и еще кое-что, что я должна сделать. То, что я хотела сделать уже давно. Теперь желание так сильно, что я не могу его игнорировать. Я останавливаю Самсона после того, как он заканчивает отчет о патруле, перед его возвращением в Итхр.
– Мы можем поговорить? – спрашиваю я.
Должно быть, он видит отчаяние в моих глазах, потому что кивает и позволяет увести себя на самый верх купола, даже выше, чем стоят стражи, наблюдающие за Лондоном.
– Я никогда сюда не забиралась, – говорю я ему, когда мы вылезаем через низенькую дверцу на открытый воздух.
– Да, это что-то, – замечает Самсон, обнимая меня за талию, когда мы смотрим на самые ошеломляющие из виденных мной картин.
Возможно, Лондон Аннуна и умирает, но все равно он пока обладает способностью изумлять. Небо теперь в основном серое – ни облака его не украшают, ни луна, – но остатки солнца бросают на город золотое сияние. Вдали нить Темзы ползет, как змея, к центру страны. Я машинально протягиваю руку, желая ощутить остатки инспайров, что должны двигаться под водой.
– О чем ты хотела поговорить? – спрашивает Самсон.
Теперь, когда мы здесь, мне не хочется говорить о том, насколько я испугана. Поэтому я предпочитаю другую исповедь.
– Я когда-нибудь говорила тебе, как ты выглядишь в глазах Иммрала?
Самсон качает головой и садится на балюстраду. В Итхре я забеспокоилась бы из-за того, что он сел слишком близко к краю, но здесь мы можем летать, так что рисковать позволительно.
– К тебе слетаются инспайры, – говорю я, – словно знают, что ты стараешься спасти их.
– Ну, я же вижу сон, пусть это не совсем то слово, которое мы здесь используем.
Я улыбаюсь:
– Ты не понял… я никогда не видела кого-то еще, кто бы выглядел так же. Инспайры… они знают, что ты другой.
– Они знают или их ко мне тянет потому, что они улавливают твои чувства ко мне?
Такое мне прежде не приходило в голову. Я роюсь в воспоминаниях. Неужели я действительно так властвую над инспайрами, что они действуют в соответствии с моими эмоциями? Не знаю, почему эта мысль вызывает у меня неловкость. Я прячу ее.
– Погоди, это немножко нахально с твоей стороны – полагать, будто я уже давно испытывала такие чувства.
– А разве нет? Потому что про себя я знаю – они были.
Его глаза вспыхивают, отчего у меня все переворачивается внутри. И что-то шевелится совсем глубоко.
– Может быть, у нас осталось мало времени, – говорю я, подходя ближе к нему.
– У нас есть столько времени, сколько нам хочется, – негромко отвечает он, приподнимая мой подбородок так, что наши носы соприкасаются.
Я вдыхаю тот запах, который заметила, когда увидела Самсона впервые. Мы тогда тоже были на краю опасности, в тесном сером пространстве крепости Мидраута. Ветер шевелит волосы на моем затылке. Вдали печально вскрикивает одинокая чайка.
– Ты этого не знаешь.
– Если даже один из нас умрет, – продолжает Самсон, – мы все равно будем видеть друг друга здесь.
Он привлекает меня к себе, обхватив за талию, и мы вместе смотрим на просторы Аннуна, а солнце опускается вниз, точно жидкое золото.
– Я все равно буду видеть тебя здесь. – Он прижимает ладонь к моему сердцу.
Я тянусь к нему, чтобы поцеловать.
– Все те стены, что я построила, теперь рухнули, – говорю я. – И от этого я чувствую…
Ищу нужное слово, но то единственное, что приходит на ум, заставляет меня покраснеть.
– Страх. И власть, – подсказывает Самсон, и я киваю.
Верно. Мы, кажется, целую вечность смотрим в глаза друг другу, задавая безмолвный вопрос. Потом я еще раз прижимаюсь губами к его губам, но на этот раз за поцелуем. Руки моего любимого скользят вниз по моей спине, а мои собственные забираются под его тунику. И когда мы падаем на землю, закат охраняет нас, а я даю свободу мыслям. Они мне больше не нужны. Я – сплошное сердце, и тело, и чувства, и торжество.
37
Хотя в последующие дни я просто вся дрожу от счастья, мне не хватает кое-чего еще. Я до сих пор не сумела попросить прощения у Чарли. Она не готова говорить со мной, ни в Итхре, ни в Аннуне. Я подкрадываюсь к ней – по-другому не скажешь – в Боско. Когда я в первый раз попыталась подойти к ней, она резко встала и ушла, спряталась в туалете. Я могла бы счесть это ироничным, учитывая то, что прежде именно я скрывалась в дамской комнате, пока она властвовала над всеми, но ничего смешного в этом нет.
Наконец я сдаюсь и снова провожу обеденный перерыв в художественной студии, доводя до совершенства портреты фей, которых я все еще не могу вернуть, несмотря на все мои усилия. Для каждого портрета я использую разные материалы: масло, фактуру и интуицию для Андрасты. Акварель для Нимуэ и уголь для Мерлина. И поверх всего этого – сусальное золото, подаренное мне Чарли. Я берусь то за один, то за другой портрет, в зависимости от настроения выбирая тот, который может успокоить тревожное, грызущее чувство внутри, нарастающее с каждым днем. Мое тело знает, что расплата близка, и готовится к ней.
Чарли сама находит меня в один из перерывов.
– Ты почти закончила, – говорит она, глядя через мое плечо.
– Кажется странным, что ты их понимаешь, – отвечаю я. – Никто, кроме моего брата, никогда не понимал моих рисунков.
– Иногда мне хочется не понимать. Может, было бы легче просто делать то, чего хочет мой отец.
– Но тогда ты потеряла бы саму себя. Разве это легче?
Чарли прикусывает губу, размышляя. Я откладываю кисть и поворачиваюсь к ней:
– Мне искренне жаль, Чарли.
Она кивает, но ничего не говорит, и больше мы об этом не упоминаем. Да разве дело в словах? Мидраут это продемонстрировал – он битком набит словами: о единстве и вовлечении, о счастливой нации. Но что он при этом делает? Нечто прямо противоположное – превращает Итхр в место, чрезвычайно опасное для любого, кто не вписывается в его узкий идеал. Он мог бы просто наклеить мишени нам на лбы.
Это последний день, когда я иду в Боско.
Когда звучит последний звонок, я выхожу из школы вместе со всеми остальными, взглядом отыскивая знакомую фигуру папы на тротуаре напротив. Это стало нашим ритуалом: я чуть заметно машу ему рукой, и мы идем, как незнакомцы, чисто случайно шагающие в одном направлении, пока наконец не добираемся до метро и не перестаем притворяться. Но сегодня я получила от него сообщение:
Я немного опоздаю, милая, разбираюсь с одним уродом в отеле. Подожди меня у школы. Приду сразу, как управлюсь.
Я прикидываю, сколько может пройти времени, – придется ждать не меньше часа, учитывая лондонский общественный транспорт. Я все еще гадаю, не перейти ли мне через дорогу, чтобы купить воды в магазине на углу, когда осознаю, что за мной идут. Небольшая группа студентов, ведущих себя как банда, держатся поодаль, так что я их не сразу замечаю. Но все мои чувства обостряются. Возможно, это остаточный эффект моего Иммрала, что проявляется в Итхре, а может быть, когда привыкаешь к постоянным обидам, то сразу ощущаешь охоту. И глаза чувств работают за тебя: ты начинаешь улавливать тон шепота.
Теперь я не могу ждать папу. Я решаю побежать к метро, надеясь, что смогу оторваться от них в путанице туннелей и эскалаторов подземки. Я трогаюсь с места, стараясь выглядеть беззаботно, хотя мое сердце бешено колотится. Выжидаю момента, когда пройду через турникеты, а потом бросаюсь вперед, мимо пассажиров, отталкивая тех, кто оказывается у меня на пути. Позади меня поднимается шум: жертва ускользает. Я лечу вниз по эскалатору, не трудясь даже извиниться перед теми, кого задеваю, протискиваюсь между ними. А когда оказываюсь внизу, оглядываюсь: половина моих одноклассников бегут по эскалатору, половина – по параллельной лестнице. Они быстро настигают меня, им помогает то, что все шарахаются перед ними.