Я бегу вперед, молясь о том, чтобы не пришлось ждать следующего поезда. В фильмах и телевизионных шоу время всегда совпадает безупречно, но мне так не повезет. Толпа затопит меня, как прилив в какой-нибудь пещере, и я утону со сдавленным криком.
Как только я начинаю гадать, не следует ли мне повернуть назад, я улавливаю в туннеле мерцание. Клубок инспайров вылетает из того, что должно означать брешь между мирами. Я могла бы использовать это к своей выгоде, в особенности если брешь достаточно широка, чтобы изменить физику Итхра, как это было в лесу несколько недель назад.
Перед платформой останавливается поезд. Он набит битком, и еще больше людей ждут, чтобы втиснуться в него. Я тянусь в глубину своего ума, как сделала бы это в Аннуне, и через мгновение ощущаю намек на пробуждение моего Иммрала.
Разойдись! – приказываю я стоящим впереди людям. Сила медлительна, возможно, потому, что работает как вторичная, но еще одна попытка, и толпа расступается, давая мне пройти.
Убирайся! – велю я мужчине с большим рюкзаком, который перегородил дверь в вагон. Он выходит, растерянно глядя на светящуюся надпись над дверью. Я вваливаюсь в вагон и взываю к машинисту, стараясь заставить его закрыть дверь, но он явно слишком далеко для того, чтобы дотянуться до него Иммралом.
– Вот она! – кричит один из преследователей. Он несется между пассажирами так, словно соревнуется с Лэм и хочет ее обогнать.
Поезд стоит.
Остановите их! – требую я у тех, кто стоит на платформе.
На пути моих обидчиков встают несколько человек, но их недостаточно. Возможно, на них слишком сильно влияет Мидраут или, может быть, брешь, давшая мне возможность использовать Иммрал, уже закрылась.
Гудок предупреждает нас, что двери поезда сейчас закроются. Похоже, я справилась. Но когда двери уже смыкаются, один из студентов успевает просунуть руки между створками, пытаясь их раздвинуть.
– Не уйдешь! – шипит он в щель.
Это, похоже, срабатывает как сирена, воззвавшая к людям вокруг меня. Они смотрят на меня так, словно только что заметили шрамы под косметикой, мои глаза необычного цвета. Фиолетовые радужки Мидраута вызывают восхищение, но мои становятся еще одним поводом для подозрений. Кто-то хочет помочь парню открыть дверь вагона. Я должна что-то сделать.
Чувствую, как меня заполняет гнев, в затылке нарастает жар. Я делаю резкий шаг вперед.
– Оставьте. Меня. В покое, – медленно произношу я, и мой голос звучит ниже обычного.
Мои слова вылетают из вагона. Парень тут же отпускает дверь, она закрывается. Люди вокруг меня пятятся.
В тот момент, когда человек с рюкзаком кричит: «Стойте, это же не моя остановка!» – Виктория фон Геллерт, некогда лучшая подружка Чарли, хлопает по стеклу двери сегодняшней газетой. Газета скользит, когда поезд трогается с места, но я успеваю прочитать заголовок: «Странных будут помещать в исправительные лагеря».
– Поверить не могу, – снова и снова повторяет папа, когда и по телевизору звучат те же слова.
После моего рассказа о случившемся в метро он и думать забыл о том, что рассердился, не найдя меня у колледжа.
Дикторша радостно сообщает:
– В качестве первого серьезного политического заявления после прихода к власти премьер-министр Себастьян Мидраут представил сегодня в парламент предложение отправлять некоторых граждан в исправительные центры.
Потом на экране появляется сам Мидраут, его взгляд завораживает.
– Речь не о разделении, – говорит он прямо в камеру. – Дело в безопасности нашей страны. Протесты на Рождество показали нам, что не каждый готов к единству, как следовало бы. Отправляя определенных членов общества в надежные, специально созданные убежища, мы будем уверены, что они не смогут отравлять других, и предоставим им помощь, в которой они так отчаянно нуждаются. Это политика сострадания.
Пока папа и Олли изливают ярость, я с любопытством наблюдаю. Может, это побочный эффект моего собственного Иммрала, или близость бреши, или и то и другое, но я могу поклясться, что чувствую силу Мидраута, сосредоточенную на камере и на тех, кто на него смотрит.
– Что ты задумал? – шепчу я ему.
– Ферн не может вернуться в Боско, – говорит Олли. – Она не может, папа.
– Тогда оставайтесь дома вдвоем, – отвечает папа.
– Я не хочу прятаться! – возражаю я.
– Мы станем выходить вместе, группой, – предлагает папа.
Он не добавляет: «Так я смогу защитить тебя», но это эхом разносится по гостиной. И он нас действительно защищает, и не потому, что он старше или сильнее, чем мы. Это из-за Клемми. По соседям прошел слух, все забыли, что папа и Клемми расстались. Люди верят пропаганде, думают, что на нее напали протестующие, и это вызывает симпатию к ней и заодно к нам. Ложь не слишком мне по нраву, но на этот раз я предпочитаю отсидеться в сторонке. Люди теперь открыто нападают на тех, кто выглядит другим. Дом Кристэл Мур регулярно разрисовывают граффити, бьют ей окна. И если я могу сделать так, чтобы Клемми ничто не грозило, я это сделаю, и мне ничуть не будет стыдно.
Я не говорю о случившемся никому в Аннуне, кроме Чарли, объясняю ей, почему мы больше не увидимся в Боско.
– Я могла бы поговорить с ними, – предлагает она. – Поможет?
– Не обижайся, но я не думаю, что ты теперь можешь быть таким же щитом, как прежде.
Чарли кивает и зарывается лицом в мех Локо.
– Да я и сама теперь предпочла бы это, – быстро добавляю я. – Мне нетрудно посидеть дома.
Хотя никто не говорит об этом открыто, по Тинтагелю плывут слухи о сходных происшествиях с семьями и друзьями танов. И только один человек всегда в опасности, хотя никто этого не осознает: лорд Элленби.
– Вы могли бы пожить у нас, сэр, – предлагаю я ему, – или мы могли бы найти вам комнату в каком-нибудь пансионе.
Я думаю о своих скудных сбережениях – едва хватит на неделю проживания. Но мне нестерпима мысль о том, что он может оказаться в такой опасности. Канал – оживленное место, и кто знает, какие уроды могут пройти мимо лорда Элленби и решить исполнить желания Мидраута.
– Я могу позаботиться о себе, Ферн, – с улыбкой отвечает лорд Элленби.
– Но…
– Больше ни слова, пожалуйста. Думай о себе и родных, а я подумаю о себе. Но на первом месте – Аннун.
38
Наши патрули становятся все более и более тягостными. Больше нет никаких кошмаров, есть только сновидцы Мидраута и те сновидцы, на которых они нападают. Бреши между Аннуном и Итхром становятся делом обычным – некоторые из них растянулись вширь и растут каждый день. Таны Бирмингема сообщают, что одна брешь прорезала весь город с востока на запад вроде Берлинской стены. А вместе с брешами приходит и угроза слуа, которые шныряют в пространстве между мирами.
Лорд Элленби требует от танов, работающих в медиа, чтобы те скрывали существование брешей. Это пункт, в котором наши цели совпадают с целями Мидраута – никто не хочет, чтобы люди поняли, что происходит. Ну, во всяком случае, пока.
– Неужели это было бы так уж плохо – рассказать правду? – спрашиваю я как-то ночью на общем собрании в Тинтагеле.
– Согласна, – поддерживает меня Найамх. – Не пора ли людям узнать, что их ждет?
Я скрываю улыбку. Как будто ей нужно разрешение.
– Сейчас общая стратегия – молчать, – возражает лорд Элленби. – Главы сообществ танов регулярно это обсуждают, и принято решение держать все в тайне, как это было сотни лет.
– Что ты об этом думаешь? – спрашиваю я потом Самсона, когда мы сидим, обнявшись, на земле.
– Думаю, люди поверят в то, во что им хочется верить, – отвечает он.
– Значит, даже если мы им расскажем, некоторые откажутся верить?
– А некоторые могут поверить и тут же превратят все в то, чем оно не является. В теорию заговора. Усилятся споры. Не думаю, что для нас тут есть выгода.
Тем не менее кое-что начинает просачиваться, пусть даже это неправда. Другие страны связываются с нами насчет их собственных брешей, а кто-то выдумывает новости. Один заголовок гласит: «У Эйфелевой башни замечены призраки». Более дальние страны, где есть свои сообщества танов, просят нас предпринять больше усилий, как будто мы и так уже не достигли предела своих возможностей.
– Нам не уследить за всем, – подслушиваю я как-то одного из них, он говорит с лордом Элленби. – Идеи Мидраута распространяются.
Я невольно чувствую себя виноватой – если бы мы давным-давно убили Мидраута, возможно, его идеи не заразили бы целые страны так же, как нашу собственную.
– Может, это все вообще не так работает, – говорит Иаза, когда я упоминаю об этом. – Может, эти идеи всегда возникают, а Мидраут просто приспособил их для собственных целей. Или они вообще не с него начались, а пришли от остальных людей.
Мне не нравится эта мысль. Несколько лет назад я бы ее приняла, даже с удовольствием, – думала бы, что большинство людей узколобы от природы. Но теперь мне нужно, чтобы в людях скрывалось нечто, достойное спасения, возможность стать хорошими. А иначе зачем все это? Достойны ли они жертв, которые мы приносим и будем приносить ради них?
Мы в эти дни в основном остаемся в замке, но это не значит, что мы бездельничаем. Рыцари проводят дни в тренировках и теоретизировании, работают вместе с рееви и харкерами, разрабатывая разные планы.
– Надо бы найти способ использовать эти бреши против Мидраута, – говорит лорд Элленби на собрании танов и других лордов и леди. – Должен быть такой способ. И мы должны все вместе его искать.
Атмосфера в замке лихорадочная. Все мы знаем, что времени почти нет. Не проходит ночи без того, чтобы не исчез кто-то из танов – или пойманный слуа Мидраута, или отправленный в «исправительный центр» в Итхре. Это говорит нам все, что нам нужно знать о происходящем в таких местах: ведь когда ты там, ты не можешь видеть сны. А я затылком слышу предсмертные стоны рушащегося Стоунхенджа – он далеко, но каким-то образом пропитывает мои полные Иммрала кости.