– Я тебе говорил, – упрекает меня Олли.
– Ладно, по крайней мере, мы теперь знаем точно, – отвечаю я. – Но сейчас вопрос вот в чем: мы этой ночью собираемся спать или нет?
Если мы позволим себе заснуть, то окажемся бродящими по Аннуну, как другие сновидцы – ничего не осознающие, не понимающие смертельной опасности, перед которой стоим и от которой не в силах защититься.
– Мы не сможем, – качает головой Олли. – Иначе сновидцы Мидраута заметят нас и разорвут в клочья.
– Но если мы не будем спать, то просто не сможем функционировать. Я не спала несколько дней после того, как оставила танов, помнишь? Поверь, это нелегко.
Олли размышляет над этим.
– Но мы можем спать днем. Тогда там будет бродить мало народа. Надеюсь, это не так опасно.
Все равно это риск, но такой, к какому мы более или менее готовы.
Кто-то стучит в дверь. Мы с Олли мгновенно вскакиваем. Что, если это кто-то из властей, готовый отправить нас в исправительный центр? Что, если скрытая защита Клемми иссякла и кто-то из соседей донес на нас? Наверху шевелится папа, слегка успокаивая нас.
Человек за дверью стучит снова.
– Кто там? – спрашиваю я.
– Ферн? Это я…
Я поспешно отпираю дверь и бросаюсь в объятия Самсона.
– Прости, что я так долго не приходил… мама с папой в последнее время стараются не выпускать меня из дома.
Олли обнимает нас обоих.
– Как я рад тебя видеть, капитан! – говорит он.
Олли спешит на кухню, чтобы приготовить всем нам чай, а я наскоро показываю Самсону нижний этаж дома, просто чтобы поцеловать в закутке. Он привлекает меня к себе, играя браслетом, который я никогда не снимаю. Он носит очки, от которых его глаза становятся ярче. Он замечательно выглядит. Замечательно. Я снова его целую, сопротивляясь желанию сделать что-нибудь такое, что вынудит Олли сбежать.
– Привет, – звучит вдруг от двери голос папы.
Я подскакиваю на месте.
– Папа! Это… это Самсон…
Самсон протягивает руку, и папа после небольшой заминки пожимает ее. Я вижу, как осторожно Самсон оглядывает папу, и чувствую себя виноватой за то, что не сказала ему о слабости папы и что папа до этого момента не подозревал о существовании Самсона.
– Останетесь на обед? – спрашивает папа, стараясь выглядеть невозмутимым при появлении человека, который мог быть только бойфрендом его дочери, судя по тому, что он явно видел, как я его поцеловала.
Самсон остается. Это неловкий, натянутый обед. Это и в сравнении не идет с тем ужином, когда Олли представил нам Киерана, – тогда все шло весело и добродушно. Наверное, папа сердится на меня за то, что я обзавелась другом. Может, он думает, что я не готова, недостаточно созрела? Или, что куда хуже, ему не нравится Самсон?
– Можем мы прогуляться? – спрашивает Самсон после того, как унес свою тарелку в раковину и помыл ее. – Мне хочется кое-что показать вам с Олли.
Я смотрю на папу, а он лишь пожимает плечами.
– Конечно, – отвечаю я.
Пока Олли и Самсон надевают куртки и кроссовки, я загоняю папу в угол.
– Почему ты был с ним так груб?
Папа смотрит на меня:
– Милая, я не собирался быть грубым, я просто удивился. Ты, вообще-то, могла бы и сказать мне, что с кем-то встречаешься.
Я теряюсь. Выражения искренней боли на лице папы достаточно для того, чтобы усомниться во всех моих предположениях.
– Но ты не против того, что у меня появился друг?
– Тебе семнадцать, конечно, я не против. Он кажется приятным парнем. Мне просто хотелось бы познакомиться с ним после того, как я хотя бы принял душ, вот и все.
Получив выговор, я спешу догнать брата и любимого, беру Самсона за руку, как будто мы все это время постоянно встречались в Итхре, и это вовсе не что-то вроде первого свидания.
– Там, – говорит он наконец, показывая на дом в боковой улочке.
Стена покрыта граффити – дурными граффити, просто мазня, никакого искусства. Но потом я вижу, что это не мазня, это надпись. Знакомая надпись.
Похороны бездомного.
2 апреля, церковь Святого Иуды, час дня.
Наши голоса не заглушить.
– Это наше послание, – усмехается Олли. – Это ты сделал, Самсон?
– Боже, нет, уж поверь! – отвечает Самсон. – На этой стене не разрешается рисовать, это было бы незаконно.
Я смеюсь:
– Тогда кто это сделал, как ты думаешь?
– Разве это важно? Кто-то, кто увидел послание до того, как его удалили. Идем, там есть еще.
Самсон тащит нас через парк и через улицу, и везде мы видим наше послание, иногда это только одно предложение, иногда оно целиком. А иногда к нему добавлена звезда – возможно, тот самый символ, который я добавила к имени лорда Элленби в буклете, или это таны пытаются сказать нам, что это они разнесли сообщение по городу.
Дальше, рядом со станцией метро «Майл-Энд», кто-то добавил к посланию изображение птицы.
– Кто-то из венеуров? – предполагает Олли.
Мы идем дальше. В северной части Лондона рядом с посланием – рисунок глаза, это знак харкеров. Надписи везде, и чем дальше мы идем, тем чаще видим безмолвные слова единения, возникшего между теми, чей дом разрушили, но кто полон решимости найти друг друга. И впервые с момента смерти лорда Элленби я начинаю надеяться.
46
В последний раз я приходила в эту церковь на похороны Рамеша. Он был первым потерянным мной другом, но с тех пор я потеряла многих. Трудно поверить, что он умер всего два года назад. Два года на то, чтобы рухнул мир. Два года на то, чтобы найти такое множество близких людей, и два года на то, чтобы стольких потерять…
Это место кажется подходящим для могилы лорда Элленби. Он не захотел бы оказаться вдалеке от Рамеша и Сайчи, а я готова поспорить, что где-то на этом кладбище лежат и другие таны. Олли уже внутри, разговаривает с женщиной-викарием, рассказывает ей об усопшем.
– Не хочу, чтобы она стала рисовать какую-то жалостную картину, – объясняет он мне потом.
Я жду перед церковью, нервно топчась на месте. Я остро осознаю, что Мидраут должен знать об этих похоронах, раз уж он удалил наше сообщение о них, но поскольку весть разлетелась, пути назад нет. Мы с Олли и Самсоном решили, что риск того стоит.
Мое черное платье не спасает от ветра. Я жалею, что не надела куртку, но весеннее солнце выглядело обманчиво, я не слишком беспокоилась об этом, лишь хотела попасть в церковь вовремя. И не думала о том, придут ли таны.
Первым появляется Самсон и сразу обнимает меня.
– Ты рано, – говорю я ему.
– Тебя это удивляет?
– Ты вообще как? – спрашиваю я.
При всех моих чувствах к лорду Элленби нельзя забывать о том, что Самсон проводил с ним куда больше времени, чем я. Он тоже видел в нем отца. И я знаю, как ему больно.
– Ты иди внутрь, – предлагаю я, понимая, что ему нужно побыть одному и выразить свое уважение.
Самсон целует меня, потом тяжело идет к церкви. Я на несколько минут ухожу к могилам, подбираясь все ближе к тому месту, где спят вечным сном Рамеш и Сайчи. Воздух вокруг меня мерцает, клубок инспайров вплывает сквозь брешь. Он образует призрак – это смеющийся Рамеш. Я тянусь к нему, но он рассыпается, прежде чем я успеваю прикоснуться.
Позади слышится шуршание гравия. Пришел кто-то еще. Я спешу обратно, чтобы увидеть, кто это.
Но там не один человек, а много. Я узнаю почти каждого из них, когда они тянутся сквозь ворота. Впереди Найамх, она, отчаянно потея, катит по булыжникам свое кресло. Рейчел, намного более худая, чем в Аннуне, идет рука об руку с Бандиле и Неризан. За ними мисс Ди, в черном твидовом костюме, она опирается на трость.
Потом появляется целая толпа рееви и венеуров, которых я не знаю по именам, и за ними Джин и Иаза, а дальше – таны из других замков: Кайрис из Кембриджа, Ашер из Оксфорда, и леди Каур из Корнуолла.
Но нет двух, кого я надеялась увидеть. Одна из них – Чарли, хотя всерьез я не ожидала, что она придет. Вторая – Наташа.
– Таша не придет, – говорит мне Найамх, проезжая мимо. – Она выразит почтение наедине с собой.
Я киваю, вспоминая то, что как-то сказала мне Наташа после похорон другого рыцаря: у нее потом остались лишь тяжелые воспоминания.
– Подходящий наряд, – тихо говорит мне Иаза, предлагая руку.
Я с благодарностью принимаю ее. Пора.
Мысль о том, что должно произойти, внезапно ударяет меня, мне приходится подавить рыдание. Я прощаюсь. И только вот эта горстка людей в Итхре знает все лучшее о лорде Элленби. Остальные в Итхре считают его никем. Бездельником. Попрошайкой. Гнев и печаль сражаются в моей груди за первенство. Мне хочется вырвать руку из ладони Иазы и закричать во все горло из-за несправедливости всего этого.
Служба коротка, но Олли постарался как следует, объясняя викарию, кем на самом деле был лорд Элленби. А та выглядит явно удивленной тем, что такое множество людей собралось ради бездомного человека.
Я сосредоточиваюсь на гробе передо мной и на букетах, что положили на него. Я собрала свой в парке рядом с домом, тайком нарвав цветов с клумб. Надеюсь, садовники простят мне кражу, но я не могла позволить себе купить дорогие цветы, к тому же эти выглядят намного лучше, чем роскошные увядающие веники в местном магазине. В то время как мой букет играет множеством красок, Самсон выбрал небольшой венок из васильков и дельфиниумов – голубых, в цвет рыцарских туник. Другие принесли желтые и розовые веночки, или одну розу, или ветки падуба.
И вот приходит пора викарию отойти в сторону.
– Хочет ли кто-нибудь сказать несколько слов, прежде чем мы предадим Лайонела земле? – спрашивает она.
Все смотрят на меня, но я подталкиваю Самсона.
– Иди ты, – шепчу я ему.
Он медленно поднимается на возвышение, окидывает серьезным взглядом заполненные скамьи.
– Когда я впервые встретился с Лайонелом, он мне не понравился, – начинает Самсон. Вокруг раздается нервный смешок. – Меня всю жизнь баловали родители, а ему такое и в голову не приходило. Для меня это было невыносимо. Я думал, что он из тех, кому я пришелся бы не по душе, если бы мы встретились в Итхре. Но однажды он решил отправиться в патруль вместе с нами, я тогда был просто сквайром. Я грубо вел себя с ним, но он не возражал. А в конце патруля он кое-что мне сказал. Он сказал: «У тебя большие возможности, Самсон. Здесь не Итхр. В этом замке ты действительно получишь больше, чем отдашь. А я думаю, ты можешь дать много, если направишь на это свой ум». Наверное, я снова ему грубил, но его слова мне запомнились. И могу сказать, положа руку на сердце, что без лорда Элленби я не смог бы стать тем человеком, который сейчас стоит перед вами. Он дал мне нечто прекрасное, но я не знаю, сказал ли я ему об этом хоть когда-то.