– У меня всегда был только один отец, – говорит она Мидрауту. – И это не ты.
Чарли соединяет руку с призрачной рукой лорда Элленби и посылает мне свои мечты, окрашенные любопытством, и свободой, и глубокой печалью. Я подхватываю их и вплетаю в щит – этот щит достаточно крепок, чтобы растянуть его вокруг рыцарей и нашей маленькой армии и оттолкнуть ненадолго слуа.
Мидраут рычит, выстреливая в нас своим Иммралом. Я вскидываю Экскалибур и отражаю удар. Мы приближаемся.
– Осторожнее! – предупреждает Олли, когда мы проходим мимо съемочного оборудования – камеры продолжают работать.
Мидраут отступает к подиуму, с которого он произнес так много речей, сеявших раздор под прикрытием призыва к единству. Но он до конца держится прямо и гордо.
– Пора, – негромко говорю я, так, чтобы меня услышал только он.
Все еще потрескивая Иммралом, Мидраут вскидывает обе руки и пытается оттолкнуть меня, но, хотя я и чувствую напряжение, я выдерживаю. Потом на него опускается Андраста, заворачивает ему руки назад и открывает его грудь.
– Сделай это, Ферн, – говорит она, и ее голос мрачен и дик.
Я поднимаю Экскалибур. Я так долго ждала возможности это сделать – убить человека, убившего мою мать, моих друзей, пытавшегося убить меня. Я воображала этот момент, гадая, смогу ли убить кого-то вот так – не в хаосе битвы, но хладнокровно… И вот теперь, когда он стоит передо мной, я понимаю, что это должно произойти, хотя и не вижу удовольствия в казни. Я читаю его мысли, и в них нет ни сожаления, ни сомнений. Его цель проста, смертельна и непреклонна.
Я прижимаю к нему меч, но Мидраут, как я и предполагала, из последних сил противостоит мне и мечу.
– Ты недостаточно сильна, – дразнит он меня. – И никогда не была сильной.
– А мне и не нужно было, – говорю я, впервые улыбаясь ему.
Я призываю Экскалибур увеличиться, и его рукоять вытягивается, пока не становится длиной во всю комнату, длиной в Лондон, длиной в Итхр. Здесь сила Аннуна, так что теперь призраки и люди, жаждущие открытий, и красоты, и мести, все как один могут взяться за нее. Их тысячекратно умноженное воображение, соединившись с моим, сильнее любого Иммрала, какой только может придумать Мидраут. Потому что они, как и я, не были рождены под мантией власти, они сами решили ее надеть. Глаза Мидраута расширяются, когда он осознает, что вместе мы сильнее, чем он. Его взгляд устремляется к Чарли, но обе ее руки лежат на рукояти меча, и руки родителей Рамеша и Сайчи, и руки призрака мамы, и призрака женщины, лишившей его силы семнадцать лет назад, и, наконец, мы с Олли, бок о бок, держимся за меч, когда его лезвие погружается в грудь Мидраута.
Он что-то шепчет. Сначала мне кажется, что он просит пощады. И лишь когда оставшиеся Иммралы с треском вылетают с его последним вздохом, я понимаю, что он делает.
– Остановите слуа! – кричу я, но уже поздно.
Мидраут успел приказать им уничтожить телекамеры, те самые, которые я хотела использовать, чтобы исцелить Итхр, как он их использовал, чтобы его разрушить. Змеи бросаются на оборудование, крушат пластик и вырывают провода из розеток.
Безжизненное тело Мидраута опускается на пол, убившая его рана – не более чем красное пятнышко на его груди. Экскалибур становится слишком тяжелым. Слуа начинают рассыпаться, клубками тумана таять в воздухе, шипя на прощание. Я бегу к камерам, в отчаянии направляю на них Экскалибур, приказывая ему починить их. Но сила Аннуна уже угасает. Бреши закрываются. Я не могу исправить камеры, последнюю часть нашего плана.
– Ферн? – зовет меня Неризан.
Она поднимает руку. Та исчезает прямо у нас на глазах. Я концентрирую свой Иммрал, восстанавливаю ее, но я уже почти истощена.
– Вы должны вернуться в Аннун, – говорит Андраста.
– Но камеры… – бормочу я.
– Слишком поздно, Ферн. Беги, скорее!
Призрак мамы держится рядом с папой и Олли, а я бросаюсь в коридоры. Потом оглядываюсь и вижу, как они обнимаются. Толчки в моем уме говорят мне о том, что бреши одна за другой закрываются. Сила моего Иммрала угасает. Вокруг меня мерцают призраки, возникая и исчезая, и каждый из них добавляет тяжести моему уму, требуя внимания. Мы вскакиваем на лошадей и мчимся в Лондон, направляясь к самой большой бреши – той, что вернет нас в Тинтагель.
По всей стране призраки текут в убежище Аннуна, но моя сила здесь слабеет, я не могу спасти всех. Некоторые падают, другие рассыпаются на бегу, и я могу лишь думать: «Простите меня, простите меня», потому что знаю: где-то глубоко внутри я предпочла пожертвовать ими ради тех, кого люблю.
– Почти на месте! – кричит издали Олли.
Он тает, хотя мы уже пересекли двор и мчимся по ступеням собора.
Я тянусь к нему, он – ко мне. Он мерцает… Мы у бреши…
Я бросаюсь в закрывающуюся брешь, тяну за собой Олли. Мы кучей падаем у ног наших лошадей – задыхающаяся груда с колотящимися сердцами. Брешь закрывается, мы снова в Тинтагеле, остатки нашей армии толпятся вокруг нас, а харкеры и рееви, остававшиеся в Аннуне, радуются и проверяют, как мы.
Подбегает Джин.
– Ты это сделала? – спрашивает она.
– Мы убили Мидраута, – отвечаю я ей.
Она смотрит на мое лицо и понимает, что я не смогла использовать камеры, чтобы исправить сотворенное им.
– Ох, Ферн… – шепчет она.
Таны выходят на солнечный свет Аннуна, на лужайки Тинтагеля. Бреши натворили несказанных бед: Лондон разбит, здания обрушились… Темза пересохла.
– Но мы его убили, – говорит Рейчел. – Все вернется, так ведь? Должно вернуться.
– В любой момент, – соглашается Олли, глядя на голые ветви дуба.
Другие вертят головами, смотрят в небо – не появятся ли в нем птицы или не встанут ли заново стены замка за пределами Тинтагеля в возрождающемся Аннуне… А я превращаюсь в сплошное колотящееся сердце.
– Ну же, давай, давай! – бормочет Самсон.
«Это должно произойти!» – говорю я себе.
Все, что нужно, – это искра. Расцвет инспайра, чтобы вернуть все то, что мы потеряли. Как некое пламя, начавшееся как нечто безобидное и медленно разгорающееся. Возможно, это уже началось где-то далеко, в тех местах, куда Мидраут хотел дотянуться. Это могло бы иметь смысл. Да, именно это и происходит. Просто нужно время, чтобы оно добралось сюда, вот и все.
Но в глубине души я знаю, что моя надежда не осуществится. Я ведь могу ощущать Аннун своими венами, через меч, который все еще свободно держу в одной руке. Я связана с этим миром так, как никто другой. Осталось слишком мало инспайров, чтобы вернуть Аннуну целостность. Мы опоздали.
Вокруг нарастает говорок разочарования, когда до остальных доходит истина. Я не могу быть с ними, только не сейчас.
Но я знаю, что я должна делать.
52
Рыцари Ланселот, Бедевер, Паломид, Дагонет и Гэвейн собрались в башне Авалона, чтобы обсудить важный вопрос: Грааль. Меч Экскалибур лежал посреди стола, обернутый мешковиной. Никто не заговорил о вине, которую они чувствовали из-за совершенного ими. Это было трусливое убийство: устроить собственному королю засаду в Итхре, где он не мог спастись с помощью силы. Но это необходимо было сделать во имя Аннуна и ради тех клятв, которые рыцари дали с верой, что обещают защищать этот мир, а не разрушать его.
Но этого было недостаточно, чтобы исправить причиненные Артуром опустошения. Башня Авалона оказалась единственным сохранившимся строением.
– У нас нет выбора, кроме как найти Грааль, – сказал Бедевер. – Это теперь единственный способ возродить эти земли.
– Но кто? – спросил Гэвейн. – Каждый из нас связан с Аннуном. Любой из нас может быть Граалем.
Рыцари не могли смотреть друг другу в глаза.
– У меня жена и трое детей, – сказал Паломид. – Я не могу оставить их без помощи.
– Мой замок и земли дают людям работу, – сказал Дагонет.
– Я должен заботиться о матери, – сказал Гэвейн.
Ланселот и Бедевер молча переглянулись, как бы сопротивляясь велению долга. Серая земля вокруг башни будто замерцала в предвкушении.
– Я буду Граалем, – произнес наконец Ланселот.
– Должен же быть другой путь! Нельзя требовать так много, – возразил Бедевер.
– Нет, не так. – Ланселот решительно посмотрел на всех. – Это не слишком много, милорды. Одна жизнь, отданная добровольно ради спасения целого мира. Жизнь, полная радости. Разве не это снова и снова давал нам Аннун? Да кто мы такие, чтобы отказаться пожертвовать собой ради шанса спасти такую красоту?
Рыцари один за другим ушли, пока не остались только двое. Ланселот склонил голову в знак согласия.
– Ты не обязан это делать, – сказал Бедевер.
– Не обязан, – согласился Ланселот. – Но сделаю ради мира, который люблю.
53
Я проталкиваюсь между танами и незаметно возвращаюсь в Тинтагель. Я не иду в рыцарский зал, не отвечаю на приветствия проходящих мимо рееви.
– Ферн?
Только голос Самсона останавливает меня. Я оборачиваюсь, изображая улыбку. Он обнимает меня, и я цепляюсь за него, за его тепло, за его любовь.
– Ты это сделала, – шепчет он.
– Не совсем.
– С этим мы справимся, – уверяет он, снова и снова целуя меня. – Мы найдем Грааль, пусть на это уйдут месяцы. Новая задача для нас. Что скажешь?
– Безусловно. – Я тянусь к нему, крепко целую. – Мне нужно пойти кое-что сделать. Встретимся в рыцарском зале, ладно?
Самсон немного смущенно кивает, но уходит к другим танам. Бандиле держит в руке бутылку с чем-то. Неризан танцует с Рейчел, одновременно плача и смеясь. Олли и Иаза о чем-то шепчутся, взявшись за руки.
Я Иммралом отпираю дверь кабинета лорда Элленби и вхожу внутрь. Свет льется сквозь окно с цветными стеклами, он окутывает комнату меланхолией. Письменный стол лорда Элленби пуст, заброшен. Деревянная панель, скрывающая дверные ручки, открыта. Я ищу одну: из слоновой кости, гладкую, светлую и промытую солнцем, как то место, куда она меня приведет.
Стоунхендж приветствует меня, словно старый друг, но он совсем не такой, как в тот день, когда я была здесь в последний раз. Лишь одна часть круга стоит, пошатываясь. Прочее исчезло или лежит в траве жалкими кучками зубов и косточек пальцев.