Не удержавшись, Савелий улыбнулся кончиком губ. Их голоса сливались в громкую какофонию, текли маслом, а он слушал, заштриховывая фигурки.
– Все так засыпают и просыпаются, не ной, – сказал Витя, и Савелий вдруг почувствовал чей-то тяжелый взгляд. – Надо что-то делать. Не вариант теперь вечность за ручку ходить…
В этом-то и была ключевая проблема. Они не знали, что делать.
Рисунок покоился в рюкзаке, среди смятых тетрадей без обложек и фантиков от конфет. На следующей перемене Малёк разодрал черновую тетрадь на белые листы и принялся складывать голубей, замерев у широкого подоконника. Руки порхали, проглаживая жесткую бумагу, – Малёк так погрузился в работу, что и не заметил даже, как вокруг завертелись малыши, с интересом заглядывая ему через плечо. Савелий в их компании и сам казался пятиклассником, не больше.
Пока вся школа завтракала, он мог погрузиться в таинственный воображаемый мир, парить там, среди мечтаний и волшебства. Обычные листы мятой тетради становились кипенно-белыми птицами, вскидывали хвосты и очумело трясли головами, пробуждаясь.
Малышня вокруг галдела от любопытства.
Вытащив из рюкзака пластиковую белую ручку, Савелий прикрутил ее к окну в коридоре и распахнул створку настежь, впуская колючие снежинки и морозный ветер. Ребятня за его спиной восхищенно заулюлюкала.
Все окна в коридорах школы были напрочь лишены ручек, чтобы никто не вышвыривал в узенький школьный двор чужие портфели, чтобы малыши не вываливались на улицу, словно перезрелые сливы, но Малёк прекрасно знал об этом и всегда носил старенькую ручку с собой.
Наконец-то она пригодилась.
Подхватив первую птицу, Малёк выпустил ее на волю – размахнулся и подарил бумажной фигурке полет. Дети принялись хвататься за других птиц и швырять их, кто дальше, улюлюкая и вереща. Кто-то сминал хрупкие крылья, кто-то комкал светлую бумагу, и птицы, сплющенные и комковатые, замертво падали вниз, напоминая рваные ошметки ваты.
Вздрагивающего Малька оттеснили от подоконника, и он стоял чуть поодаль, наблюдая, как дети рвут и комкают его воздушные творения, его нежных райских птиц.
– Я не поняла! – прогрохотал совсем рядом яростный голос директрисы, и малыши мигом рассосались по сторонам, обнажив замершего в углу Малька с пустой тетрадной обложкой в руках. Бешеный взгляд Рынды остановился на его лице.
Малёк потупил взгляд и попытался просочиться сквозь пол.
…Рында привела его в класс, брезгливо держа за рукав темно-зеленого свитера. Малёк, переживший не самые приятные минуты в директорском кабинете, был бледен и молчалив, и даже его синяки, казалось, выцвели и потускнели.
Историчка просверлила маленькую фигурку осуждающим взглядом.
– Десятый класс, – гневно выдохнула Рында и втолкнула Савелия в кабинет. – Вы уже столько проблем доставили этой школе, сколько никто и никогда не доставлял. Или вы угомонитесь, или будете по школе только под конвоем ходить. Я понятно объясняю?
Они нестройным хором подтвердили, что все предельно понятно.
Упав за парту, Малёк вытащил из сумки учебники и сгорбился, прячась ото всех. Щеки его кололо стыдом.
Под руками зашелестел листок с яркими каракулями.
Историчка отмечала в журнале отсутствующих. Ее никто не слушал, занимаясь своими делами, но один из вопросов болезненно саданул по ушам:
– Аглая… Нету? А она-то куда делась?..
Десятиклассники переглянулись, даже Малёк скользнул слабым взглядом по одиноко стоящему стулу.
Пустые парты. Пустые стулья. Пустые взгляды, пропитанные страхом.
Этот страх, словно эпидемия, заразой пробрался в их слабые души и остался там, пустив черные длинные корни.
– Где Аглая? Она ведь была на прошлом уроке… – пробормотал Витя в тягостном молчании, и историчка даже не возмутилась его выкрику с места. Она тоже молчала, растерянная и настороженная.
Сглотнув, Малёк вернулся к рисунку. А тот, кто их убивал, видимо, вернулся к кровавой мести.
Савелий думал о нем ночи напролет, пялясь в мутный потолок, пока рядом похрапывали усталые одноклассники. Страх стучал в горле, и каждый шорох, каждый звук вызывал в Мальке почти что панику – это оно, это чудище, оно пришло убить его и обязательно убьет, и никто не поможет, не спасет, не выручит…
Только бы не сегодня.
Не сегодня.
И только в этот момент, каменея спиной, он наконец-то понял, что все это время был прав. Он знал, кто это сделал. Он видел его липкий взгляд, в котором скользила паника, но это была совсем другая паника – не страх смерти, а страх разоблачения.
Малёк чувствовал этот черный взгляд кожей. И боялся даже подумать о том, чтобы вывести мерзавца на чистую воду. Он ничего не докажет. Ему никто не поверит.
Но и сидеть сложа руки он больше не мог.
Савелий подошел к нему на следующей перемене, пока никто не видел. Полутемный коридор, сутулая спина и непонимающий взгляд. Малёк дрожал и умолял прекратить эту бойню. Он говорил так, будто окунался в полынью, он стоял, глядя в пустые и холодные глаза, бормотал, что они все не виноваты, что он зря это делает, что ему нужно остановиться, потому что так больше нельзя…
– Что ты несешь, придурок? – прозвучало в ответ, и этот звук, дробясь, кололся теперь под ребрами Малька, словно битое стекло.
И эта кривая улыбка, эти пустые глаза…
На обеденной перемене к Мальку подошел почерневший Витя, хлопнул рукой по плечу и предложил:
– Слышь, мелкий, пойдем поговорим.
Внутри у Савелия что-то дернулось в испуге, но он лишь кратко кивнул, отводя глаза, словно ему было что скрывать. Витя, вцепившись рукой в его плечо, почти втащил Малька в мужской туалет, озираясь и кивая другим одноклассникам. Они вошли в узенькую комнату, словно давние приятели, но Савелий понимал, что все это не просто так.
Не просто так.
В туалете пахло хлоркой – едкий химический запах перебивал вонь, поселившуюся здесь на долгие годы. Покосившиеся унитазы, зеленовато-белые перегородки и маленькое окошечко почти под потолком, из которого сочится тусклый пасмурный свет.
Тычок под ребра, и Малёк улетел вперед, цепляясь руками за жирный кафель. Обернувшись, Малёк бросил на одноклассников затравленный взгляд.
Жалкие остатки мужской половины их класса. Они заходили в молчании, поглядывали на Малька с тяжестью и злобой. Вперед выступил Витя, сразу за ним замерли мрачные Пашка со Славиком, и взгляды их, одинаково черные, подломили колени Малька.
– Вы чего?.. – спросил он жалобно, прекрасно зная эти взгляды. Лицо скривилось, дрогнули заживающие губы.
Бабушка опять расстроится.
Витя шагнул первым. Наушники, покачивающиеся на груди, бились о его свитер, словно маленькие кулачки, просящие остановиться. Малёк сразу же закрыл руками лицо, но Витя, схвативший его за грудки, приподнял и встряхнул слабое тело, словно желая услышать правду.
– Где Аглая? – прошипел он, и лицо его онемело, превратившись в искаженную маску. – Где Глашка, урод?..
– Я не знаю, – прошептал Савелий, не в силах посмотреть в его горящие глаза. Носками ботинок Малёк бессмысленно цеплялся за пол. Сзади Вити подступали. – Я ее не трогал… Это не я…
– Врешь, сволочь, – пискляво крикнул Славик.
– Врешь, – подтвердил Витя и саданул Малька по лицу. – Зачем ты это делаешь?!
– Это не я, ребята. – Собрав по крупице смелость, он все-таки глянул на Витю, на его бугристые желваки, на чахоточный румянец, на посиневшие губы. – Я никогда… Я никому не сделал бы плохо! Клянусь, всем, что у меня есть, клянусь…
– Клянется он, – рявкнул Паша. – Где Аглая?!
– Я не знаю! – жалобно выкрикнул Малёк, и Витя отступил назад, разжимая кулаки. Бессильный Савелий мешком рухнул на липкий пол и сжался в комок, прикрывая голову.
Долгие годы мучений и страха приучили его всегда быть начеку, но чей-то тяжелый и влажный от снега ботинок все-таки ударил в грудь, и Малёк закашлялся, не в силах сделать и глоток воздуха.
Не кричать. Кричать все равно бесполезно, они только распаляются от криков, становятся злее и ненасытнее, а поэтому Малёк закусил губу, сжимаясь в крохотную горошину, может, они просто потеряют его на этом вонючем полу, и все закончится как страшный сон…
Они пинали. По ребрам, по ногам, по груди и рукам – скоро там расцветут новые синяки, и Малёк будет обводить их контуры синей ручкой, вырисовывая среди кривых пятен фиолетовые розы и ромашки.
Ринувшись, кто-то схватил Малька за шиворот и одним толчком обмакнул прямо в унитаз, в гнилостно воняющую воду, и Малёк забился, брыкаясь, только бы вырваться из крепких рук, только бы… Пузыри кислорода обтекали его лицо и поднимались вверх, сжатые легкие в груди вспыхивали болью, но чья-то крепкая рука держала и давила.
Когда воздуха больше не осталось, Малька отпустили, и он, запрокинув залитую водой голову, судорожно вдохнул и снова рухнул на пол, а они снова принялись бить.
Казалось, это длилось целую вечность. Малёк всхлипывал, пытался сказать им, пусть даже они не поверят, пусть хоть засомневаются, но он никак не мог.
– Это не я, это… – Удар, и голос застревает в горле. – Я не убивал! Это он, это же…
Удар.
И по кругу, по кругу, по кругу…
Обмякший Малёк затих на полу. По его раздутому лицу текла алая кровь, капала на кафель и, смешиваясь с водой, превращалась в розоватые небольшие озерца. Все тяжело дышали: и Славик, и Витя, и Пашка. Ободранные кулаки, взлохмаченные головы, ненависть и страх в глазах.
– Мы… того, что ли? – жалобно спросил Паша, внутри которого затихала клокочущая злоба.
Витя молчал. Пристально вглядывался в Малька. А потом пнул его в бок:
– Молись, чтобы все закончилось. Молись.
Им хотелось уничтожить его, растереть в порошок, чтобы больше не бояться и не страдать понапрасну, но не все человеческое выжгло в них этим беспощадным страхом. Попинать Малька – привычное дело.
А вот убить…
Они больше не могли. Стояли, глядя на него, и надеялись, что он умрет сам, не доставляя проблем. В них не было решимости оборвать чужую жизнь, нет. Они боялись, что это Малёк был убийцей, но не были уверены на все сто процентов.