Я наконец-то начал вести этот дневник (думал, что не начну никогда). Так что давайте вернемся ко всему тому, что мне следовало написать. Я купил этот дневник в тот день, когда вернулся из Африки.
Нет, в тот день, когда вышел из больницы. Теперь вспомнил. Шлялся без дела, думая, будет ли у меня следующий приступ, и зашел в небольшой магазин на Сорок Второй. Продавщица оказалась хорошенькой женщиной, из тех хорошеньких чернокожих, и я подумал, что будет здорово с ней поговорить. Для этого надо что-то купить.
– Я только что из Африки, – сказал я.
– Правда… И как там?
– Жарко.
В любом случае я ушел оттуда с этой записной книжкой и сказал себе, что потратил деньги не зря, поскольку буду вести дневник, записывать, когда у меня приступы, что я делал, что ел, – все, как мне сказали. Но думать я мог лишь о том, как она выглядела, когда развернулась и пошла от прилавка. Ее ноги и высоко поднятую голову. Ее бедра.
После этого я планировал записать все, что помнил, из пребывания в Африке, и о чем мы говорили. На случай, если Мэри перезвонит. А потом об этом назначении.
31 января. Настроил свой новый «Мак». Кто бы мог подумать, что в этом месте есть телефоны? Но есть кабель отсюда в Кололахи и тарелка. Я могу болтать с людьми по всему миру, а заплатит контора (не говоря уже о программах!). В Африке такого не бывает. Если радио есть, и то повезло.
Я был полон энтузиазма. «Удаленный архипелаг в Тихом океане». Погоди…
Пи-Ди:
– Баден, мы собираемся отправить тебя на архипелаг Таканга.
Несомненна, у меня было недоумение на лице.
– Это удаленный архипелаг в Тихом океане, – сказала она и прокашлялась, будто хотела кость проглотить. – Это не будет как в Африке, Бад. Ты там сам по себе будешь.
– Я-то думал, вы меня уволить собираетесь.
– Нет, нет, нет! Но, Бад…
Она наклонилась ко мне через стол, и с минуту я боялся, что она возьмет меня за руку и сожмет.
– Это будет трудно. Я не собираюсь тебя дурачить.
Ха!
Ближе к делу. Это нечто! Бунгало с полом из гнилых досок, которые тут с тех пор, как ушли британцы, в миле от деревни и меньше чем в полумиле от пляжа, достаточно близко, чтобы запах Тихого океана наполнял все комнаты. Толстые и радостные люди; как мне кажется, большая их часть – тупые. Попробуйте пройтись по Чикаго и сравните. Раз-два в год кто-нибудь из них подхватывает тропическую гранулему или что-нибудь такое, и преподобный Роббинс дает ему препарат мышьяка, который это излечивает. Пах!
В океане рыба, куча рыбы. Фрукты в джунглях, и они знают, какие есть можно. Они сажают батат и хлебное дерево, а если нужны деньги или что-нибудь еще, они просто ныряют и достают жемчужины, которые обменивают, когда приходит посудина Джека. Или когда они садятся в лодки и отправляются в большое праздничное плавание в Кололахи.
Я забыл, тут еще кокосы есть. Они знают, как их вскрывать. Или, может, у меня еще силенок не хватает. Гляжу на себя в зеркало – ага. Когда-то я девяносто кило весил.
– Ты худой, – говорит король. – Ха, ха, ха.
Хороший он парень на самом деле. У него достаточно примитивный юмор, но есть вещи и похуже. Он может взять мачете (мы такой называем упанга, а они – хелетэй) и открыть кокос, будто пачку жвачки. У меня есть и кокосы, и хелетэй, но я с равным успехом могу пытаться вскрыть их ложкой.
1 февраля. Не о чем писать, пару раз чудесно поплавал. Первые пару недель я вообще не окунался. Здесь акулы. Я знаю, что они тут действительно есть, потому что раз-другой их видел. Исходя из того, что мне сказали, тут еще морские крокодилы есть, длиной до пяти метров. Их я ни разу не видел и отношусь к этому скептически, хотя знаю, что в Квинсленде они есть. Раз за разом слышишь, как кого-то убила акула, но это не останавливает людей, и они все время плавают. Не вижу никакой причины, почему это должно остановить меня. Пока что мне везет.
2 февраля. Суббота. Я должен был написать про карлика, которого видел на пляже в тот раз, но у меня духу не хватило. В больнице иногда всякое странное виделось. Боюсь, что это возвращается. Я решил прогуляться по пляжу. Хорошо. У меня что, солнечный удар?
Пах.
Он был таким маленьким, даже ниже ростом, чем отец Мэри. Слишком маленький для любого взрослого из деревни. Но совершенно точно не ребенок и слишком светлокожий, чтобы быть одним из местных.
Вряд ли он здесь давно. Он даже белее меня.
Преподобный Роббинс должен знать. Спрошу завтра.
3 февраля. Жарко, и становится еще жарче. Если верить преподобному Роббинсу, самый жаркий месяц здесь – январь. Ну прибыл я сюда в первую неделю января, и так жарко не было. Встал пораньше, пока прохладно. Пошел по пляжу, в сторону деревни – остановился, чтобы посмотреть на скалы, куда исчез карлик. Хотел поговорить с Робом до начала службы, но не смог, он репетировал с хором «Ближе, Господь, к Тебе».
Пришла половина деревни, служба продолжалась чуть меньше двух часов. Когда окончилась, я смог поговорить с Робом наедине. Сказал, что воскресный обед за мой счет, если он отвезет нас в Кололахи (у него джип есть). Он бы рад, но – слишком далеко, и дорога плохая. Я сказал ему, что это по личным проблемам, и хотел бы его совета.
– Почему нам не пойти к тебе, Баден, и не поговорить? Я бы пригласил к себе лимонада попить, но они меня ни на минуту не оставят.
И мы пошли обратно. Было жарче, чем в аду, и на этот раз я старался не смотреть по сторонам. У меня в маленьком ржавом холодильнике была холодная кока-кола, мы сели на крыльце (Роб называет это верандой), обмахиваясь. Он знал, что я чувствую себя неуютно, поскольку ничем не могу помочь этим людям, и настаивал на терпении. Мне еще представится шанс.
– Я уже на это не надеюсь, преподобный, – ответил я.
Тогда он мне и сказал, чтобы я его Робом называл. Его имя – Мервин.
– Никогда не сдавайся, Баден. Никогда.
У него было такое серьезное лицо, что я едва не рассмеялся.
– Хорошо, буду держать глаза открытыми, может, когда-нибудь Управление пошлет меня туда, где я действительно нужен.
– Обратно в Уганду?
Я объяснил, что Агентство никогда не посылает людей в одно место дважды.
– На самом деле я не об этом хотел поговорить. Это о моей личной жизни. Ну, на самом деле вопросов два, но начну с этого. Я бы хотел воссоединиться с бывшей женой. Возможно, вы мне посоветуете забыть об этом, поскольку я здесь, а она в Чикаго, но я могу посылать отсюда письма по электронной почте, и мне бы хотелось загладить некоторые неприятности, оставшиеся между нами.
– Дети есть? Извини, Баден… Не хотел о больном.
Я объяснил, как Мэри хотела детей, а я – нет, и он дал мне совет. Я еще не отправлял отсюда электронную почту, но завтра вечером обязательно туда напишу.
– Ты боишься, что у тебя галлюцинации. Тебя не лихорадит?
Он достал термометр и померил мне температуру. Почти в норме.
– Давай рассуждать логически, Баден. Этот остров сто миль в длину и около тридцати в ширину в самом широком месте.
Я знаю здесь восемь деревень. Население Кололахи – более тысячи двухсот человек.
Я сказал, что все это понимаю.
– Дважды в неделю прилетает самолет из Кэрнса с новыми туристами.
– Которые почти никогда дальше пяти миль от Кололахи не отходят.
– Почти никогда, Баден. Не никогда. Ты сказал, что этот человек – не из деревенских. Хорошо, с этим я согласен. Это был я?
– Конечно, нет.
– Тогда это кто-то не здешний – из другой деревни, из Кололахи или турист. Почему ты головой качаешь?
Я сказал ему.
– Сомневаюсь, что здесь где-то лепрозорий есть, ближе Маршалловых островов. В любом случае не знаю. Пока ты не обнаружил что-то еще, какой-то другой симптом болезни, сомневаюсь, что маленький человек, которого ты видел, – прокаженный. Куда скорее ты видел туриста с бледной белой кожей, вымазавшегося солнцезащитным кремом. Что же до его исчезновения, объяснение совершенно очевидно. Он нырнул в бухту со скал.
– Там никого не было. Я смотрел.
– Там, где ты смотрел, ты хотел сказать. Он мог быть по шею в воде, а вода блестела от солнца, так?
– Полагаю, так.
– Наверняка погода была ясная…
Роб допил кока-колу и отодвинул банку в сторону.
– Что же до того, что он не оставил следов, хватит играть в Шерлока Холмса. Понимаю, звучит резко, но это ради твоего же блага. Следы в таком мягком песке – бесформенные впадины в лучшем случае.
– Свои я вижу.
– Ты знаешь, куда глядеть. Ты никогда не пытался пройти по собственным следам? Думаю, нет. Можно несколько вопросов? Когда ты его видел, ты считал его реальностью?
– Да, совершенно. Не хотите еще? Или поесть что-нибудь?
– Нет, благодарю. Когда у тебя был последний приступ?
– Сильный? Недель шесть назад.
– А как насчет не слишком сильных?
– Прошлой ночью, но это ерунда. Два часа озноба, и все прошло.
– Это должно бы обнадеживать, но я так не считаю. Баден, в следующий раз, когда у тебя будет приступ, сильный или не сильный, я хочу, чтобы ты пришел ко мне. Понимаешь?
Я пообещал.
«Это Бад. Я люблю тебя все так же. Это все, что я могу сказать, но все равно скажу. Я был неправ, и я знаю это. Надеюсь, что ты простила меня». Отправить.
4 февраля. Снова видел его вчера вечером. У него острые зубы. Я дрожал, лежа под москитной сеткой, а он глядел в окно и улыбался. Сказал Робу, сказал еще, что читал где-то, что каннибалы подпиливают себе зубы. Я знал, что три-четыре поколения назад местные были каннибалами; спросил, делают ли они это сейчас. Он думает, что нет, но спросит короля.
«Я очень сильно болел, Мэри, но сейчас мне лучше. Здесь сейчас вечер, я ложусь спать. Аюблю тебя. Спокойной ночи. Я люблю тебя». Отправить.
5 февраля. Пришли двое мужчин с копьями, чтобы отвести меня к королю. Я спросил, арестован ли я, и они рассмеялись. Но от его величества я на сей раз «ха-ха-ха» не услышал. Он был в большом доме, но вышел, и мы встали на некотором расстоянии, среди тропических деревьев размером с офисное здание, увитых цветущими лианами. Остановились в круге из камней. Король, мужчины с копьями и старик с барабаном. Мужчины с копьями развели костер, старик тихо постукивал по барабану, будто волны на берег накатывались, а король произнес речь или стихи прочел. Невидимые нашему глазу птицы постоянно его передразнивали зловещими голосами.