чинила вреда, а тем более зла. Вы называете свет тьмою и наоборот, уверяя, что действуете ради общего блага…
– Берегитесь, бургомистр! – Епископ взвился, лицо его перекосила гримаса ненависти, он не говорил, а шипел: – Вы говорите с князем Церкви и инквизитором из ордена псов Создателя, а в речах ваших сквозит яд лживых обвинений катаров в адрес матери Церкви! И они поклонялись тому, кто прикрывается именем света… – Он на секунду замолк, проверяя, какой эффект произвели его слова, и тут же с угрозой продолжил: – А ведь катарская ересь проникла в глубь Запада именно из здешних краев… Может, семена ее вновь проросли?
Казалось, что под градом угроз и обвинений бургомистр Мартин Брант обрел достоинство и смелость. Его толстые щеки тряслись от гнева, а страх испарился из глаз. Профиль его лица, губы, брови обрели жесткость. Он резко встал из-за стола и проревел:
– Вершите ваш суд! Я не в силах помешать вам… – Отблеск удовлетворения, пробежавший по лицу епископа при этих словах, еще больше распалил бургомистра. Стоя уже в дверях, он обернулся и напоследок добавил: – Но моей подписи и печати не будет на этом приговоре!
С силой захлопнув дверь, бургомистр с потрясающей для его размеров стремительностью покинул покои епископа и двинулся прямиком в сторону особняка, чей фасад выходил на площадь и который вот уже десятый год занимало семейство Брант. Не заходя в дом, он кликнул с конюшни кучера и велел срочно закладывать коляску. Накинув дорожный плащ, он взобрался с помощью мальчика-грума в экипаж и коротко бросил сидевшему в готовности кучеру:
– В Петроварадин. – И тут же добавил: – Не шагом, рысью гони.
– Да, господин бургомистр, – ответил кучер и взмахнул вожжами.
Пока бургомистр трясся на ухабистом тракте, ведущем в Петроварадин, епископ Нидер мерил шагами кабинет, заложив руки за спину. Наконец, что-то решив, он стремительно взялся за перья, открыл чернильницу и приготовил лист гербовой писчей бумаги. Перебрав перья, он остановил свой выбор на одном из них, обмакнул его в чернила и принялся выводить слова своим изящным и в то же время размашистым почерком:
«Мой дорогой друг! Я весьма сожалею о вышедшей между нами нелепой размолвке, а потому спешу разъяснить Вам одну вещь, которую, как мне кажется, Вы не до конца осознаете. То, что мы собираемся сделать – замечу, цивилизованно и по закону, – произошло бы в любом случае. Рано или поздно. Толпа, чернь не любит тех, кто отличается, иные всегда виновны во всем – в засухе, морозах, избытке волков, нашествии саранчи. Потому альтернатива невелика – это может происходить избирательно и под нашим контролем, легитимно, по решению суда. Или же это может быть спонтанно и по воле дикой, неуправляемой толпы. Церкви необходимо утверждать свою власть, обеспечивать стабильность и покой внутри империи. Если хотите, то святая инквизиция – это альтернатива крестьянским мятежам и гражданским войнам. Мы направляем желчь недовольства крестьян и городских обывателей в безопасное русло, ограждая империю от потрясений. Ценой одной жизни, не такой уж и невинной в глазах церкви, мы спасаем множество других…»
Епископ перечитал получившийся абзац и нахмурился. «Этот Брант – неотесанный деревенщина, ему все равно не дано постичь высшие мотивы, а вот слишком откровенное письмо в его руках может стать серьезным оружием», – подумал он. Потерев в задумчивости подбородок, Иоганн Нидер поднес бумагу к пламени свечи и неторопливо скормил нерожденное письмо маленьким прожорливым язычкам огня, охватившим лист с трех сторон.
Тем временем бургомистр добрался до Петроварадина и приказал править к дому своего старого приятеля адвоката Якоба Фидлера, что стоял рядом с церковью, задней стеной упираясь в подножие холма, на вершине которого имперская армия вот уже который год возводила грандиозную крепость с системой мощных укреплений, призванную охранять от янычарского ятагана въезд на широкий каменный мост, соединяющий два берега Дуная и привязывающий Срем навечно к Империи.
Вкратце обрисовав суть дела адвокату Фидлеру, бургомистр заручился его согласием представлять в суде интересы фрау Бранкович, а также сохранить в тайне личность самого Бранта как нанимателя. Оставив кожаный кошель, туго набитый серебряными монетами, на столе адвоката как залог его участия в предстоящем процессе, господин Брант со спокойной душой тронулся в обратный путь, по дороге мечтая о горячей ванне и хорошей отбивной.
Вот уже пять дней Сунчица жила в большом сельском доме стражиловского здухача Лазаревича, сложенном из вековых пахучих сосновых бревен. Дружная семья радушно приняла ее и окружила теплом и уютом, но девочка с каждым днем становилась все более грустной и замкнутой. Новостей от бабушки так и не было, и Сунцица все глубже проваливалась внутрь себя, утопая в печали, чей холод пробирал ее до костей. Внутри ее росла пустота, которую заполняло обжигающее ледяное одиночество.
Однажды утром она тихо, будто тень, сидела у окна, закутавшись в плед. Ей все время было зябко. Невидящим, затуманенным взором она смотрела на опушку леса, раскинувшегося сразу же за низкой, сложенной из песчаника оградой, обнимавшей огород. А с ветки вековечного дуба за ней не мигая наблюдала большая белая сова. За спиной Сунчица почувствовала присутствие Страшимира, необычайно молчаливого в эти дни.
– Я не могу увидеть бабушку во сне, – голос ее был пуст и лишен жизни, – я очень стараюсь, но у меня не получается…
Одинокая слеза пробежала по ее щеке и упала на подоконник. Девочка накрыла ее ладошкой. Спустя мгновение слезинка превратилась в ледяной кристаллик. Глаза Сунчицы расширились от удивления, она приложила пальчик к оконному стеклу, и оно покрылось тонкой, едва заметной паутинкой льда.
– Тебе надо согреться. – Удивительно, сколько заботы и мягкости могло быть в голосе этого огромного человека, больше похожего на медведя.
– Я не могу… – Тихий голос Сунчицы был наполнен страданием. – Сначала я ощущала внутри просто ледяной комок, но с каждым днем он увеличивается, разрастается, превращаясь в бездонный колодец. Он притягивает меня. Я заглядываю в него и вижу бесконечность, наполненную болью и страхом и одновременно безразличием. Я так боюсь утонуть в нем…
Здухач опустил голову и многозначительно посмотрел на Сунчицу:
– Ты необыкновенная маленькая девочка…
– Не такая уж я и маленькая, – печально ответила она.
– Но и совсем не большая. – Страшимир присел на корточки, и его голова оказалась вровень с головкой девочки, казавшейся крошечной рядом с ним. – Сделай вот что. Закрой глаза и представь костер на лесной поляне. Поддерживай огонь в нем, и вот увидишь, он тебя отогреет.
Сунчица послушно кивнула и закрыла глаза. Спустя пару минут она едва слышно прошептала:
– Он не горит, он постоянно тухнет…
Так же тихо здухач посоветовал:
– Попробуй подкладывать в огонь свои страхи, боль, дурные воспоминания, неиссушенные обиды и злые мысли.
– А печали и горести? – быстро спросила девочка.
– Нет, нет. Их оставь себе. Они еще пригодятся тебе. – На миг его сердце накрыла обжигающая волна нежности и грусти. «Сколько еще предстоит перенести и пережить этой хрупкой девочке…» – с тоской подумал Страшимир.
– А можно это будет… земляничная полянка? – Ее голос дрожал от волнения.
– Ну конечно же, Сунчица, конечно же можно. – По лицу здухача пробежала участливая улыбка.
Спустя десять минут румянец заиграл на ее щеках. Сунчица открыла глаза, ожившие и заблестевшие почти как прежде.
– Ты согрелась? – Здухач вновь говорил во всю мощь своего медвежьего раскатистого баса, заполнявшего собой всю комнату без остатка.
– Да, Страшимире! У меня получилось! – Ее голосок звенел как капелька росы в луче утреннего солнышка.
– Хорошо. А теперь нам пора собираться в город. – Здухач Лазаревич поднялся на ноги. – А по дороге я тебе все расскажу…
На следующее утро верный своему слову адвокат Фидлер ранним утром въехал в Карловитц и вихрем ворвался в кабинет городского судьи в здании ратуши, временно занятый епископом Нидером, где собрались все участники предстоящего процесса, до начала которого оставалось еще два с лишним часа.
– Господа, – решительно обратился адвокат к собравшимся, – меня зовут Якоб Фидлер, я защитник фрау Бранкович и буду представлять ее интересы на предстоящем судебном процессе. Прошу ознакомить меня с материалами дела и позволить переговорить с моей подзащитной.
Епископ смерил взглядом вошедшего и протянул:
– Любопытно, кто вас нанял… Впрочем, я и так догадываюсь… Пристав! – обратился он к судебному чиновнику. – Предоставьте господину адвокату возможность в спокойной обстановке ознакомиться с собранными нами доказательствами вины его подзащитной, а после проводите его к ведьме, дайте им не более десяти минут в вашем присутствии.
Судебный пристав коротко кивнул и, взяв в руки преизрядный том, двинулся в сторону коридора, небрежным движением головы пригласив господина Фидлера следовать за ним.
– Да, господин адвокат. В вашем распоряжении полтора часа и ни минутой больше. Ровно в десять начнется судебное заседание. – Епископ Нидер был полон ощущения собственной глубокой правоты и, казалось, напитывал им окружающих, весьма нервничавших перед началом процесса по обвинению в колдовстве, которых в этой местности ранее никогда не бывало.
Через час Якоб Фидлер вновь появился в кабинете.
– Господин Нидер, нам… – начал адвокат.
– Ваше преосвященство! – Глаза выросшего напротив адвоката верного Ульриха пылали гневом. – Так подобает обращаться к епископу святой Церкви!
Не обращая внимания на искрящегося ненавистью слугу, Фидлер продолжил:
– Нам надо переговорить перед началом процесса.
Епископ Нидер с удивлением поднял глаза на адвоката, чье лицо светилось решимостью:
– Господин адвокат, я не вижу предмета для разговора. Все предельно очевидно.
– Я не понимаю, на основании чего вы заключили эту бедную женщину в каземат и собираетесь ее судить! – Голос был тверд, было ясно, что он не намерен отступать.