– Я буду звать тебя Локи, – шепнула она ему на ушко.
В ответ щенок радостно тявкнул и завилял хвостиком.
Декабрь 2016 – март 2017
Зима в Шварцвальде
Сумрак леса оглашался эхом далекой песни. На тропинке, петлявшей меж вековых дубов, кое-где уже лег снег, несмотря на то что стояло лишь начало ноября. Рядом Альпы. Зимой в те времена все тропы заваливало так, что лес становился непроходим до весны. Но пока еще здесь была осень. Суров и мрачен Черный лес, а особенно зябкими осенними вечерами.
Вот на тропинке кто-то показался – на поляну вышла вереница кряжистых, в надвинутых на глаза выцветших колпаках усталых путников. Они тянут заунывный мотив, сплетающийся в причудливую печальную песнь на древнем, почти позабытом языке. Все они очень невелики ростом. Кто-то на плече несет заступ, у кого-то в руках молот, пара по виду самых крепких толкают тяжелые массивные тачки, нагруженные скарбом. Это артель гномов-рудокопов идет в сторону альпийских предгорий – там их родовые шахты, милые их сердцам подземелья. Лишь один артельщик выделяется среди остальных – он на голову выше всех гномов, не так широк, у него нет жестких глубоких морщин, прорезавших лица даже самых молодых рудокопов (впрочем, и самым юным из них было изрядно за пятьдесят – гномий век долог), а на голове нет колпака, потому его светлые волосы свободно развеваются на пронизывающем ветру.
Чуть отстав от остальных, вышагивают два степенных гнома с громадными седеющими бородами – у одного она заткнута за широкий расшитый кушак, а второй закинул свою за плечо. Старейшины. Они помнят людской род совсем юным, а теперь наблюдают угасание гномьего племени, их осталась жалкая горстка – всего несколько артелей по эту сторону Альп. Голоса их глухие, с перекатывающимся басистым рокотом где-то в глубине, будто сами древние горы обрели дар речи.
Говорят они медленно и размеренно, экономя слова, с большими паузами. Тот, чья борода закинута за кушак, на ходу раскурил трубку из орехового дерева, с наслаждением затянулся, на пару мгновений задержал дым в легких и выпустил несколько замысловатых колец, тщательно рассмотрел их, будто бы стремясь угадать грядущее в улетучивающемся дыму, и, повернувшись к своему спутнику, изрек со всей основательностью, на которую способен почтенный гном:
– Мы должны оставить его. Он вырос. Он не может больше работать с нами в шахте. Мы гномы. Он человек. Он должен жить со своими. Я решил.
Второй с неодобрением покачал головой, глубоко вздохнул, но все же согласился. Действительно, для него так будет лучше. Когда на вечернем привале гномы устроились вокруг огромного костра в центре поляны, старейшины объявили свое решение. Новость вызвала ропот – юноша был любимцем артели, но против воли старейшин выступить никто не посмел. Наверное, они действительно правы. Ведь он не гном. Ему пора идти к своим. Утром, с первыми лучами тусклого осеннего солнца гномы отправились в дорогу, оставив юноше припасов и тугой кожаный мешочек, перетянутый шнуром, внутри позвякивали серебряные талеры. Да, все знают, что гномы скупы, но мало кто помнит, что они умеют быть и благодарны.
Юноша не вставал, завернувшись в теплый походный плед, с внешней стороны подшитый шкурой зубра. Он лежал у костра, не шевелясь и не открывая глаз. Каждый гном подходил к нему прощаться, но он даже не слушал их, спрятав голову под пледом. Внутри был лишь гнев, приправленный капелькой тоски и сожаления. Они бросили его, предали! Все. Оставили одного. Последним подошел один из старейшин. На плечо легла его широкая мозолистая рука.
– Мой мальчик. Ты вырос у нас, когда-то мы взяли тебя на воспитание совсем крохой. Мы научили тебя всему, что знали сами. Ты бы хотел остаться среди нас навсегда, но это невозможно. Ты не можешь стать гномом, ты должен научиться жить с людьми, ты человек, а не гном. Рано или поздно мы должны были расстаться, и пусть лучше это произойдет рано, пока не стало слишком поздно. Настало время расставания. – Наверное, это была самая длинная речь, которую сказал старейшина за последние сто лет.
Юноша не ответил и даже не обернулся. Гном потрепал его по плечу на прощание, глубоко вздохнул, засопел и двинулся вдогонку за остальными.
К полудню догорел и потух костер. Холод постепенно стал проникать внутрь, дотягиваясь своими иглами до каждой косточки. «Ну и пусть! Лучше замерзнуть!» – эти мысли бились внутри у него, ожесточенного, словно олененок в охотничьем капкане, заполняя собой все сознание. На второй день его замело снегом, волосы и ресницы покрылись инеем. Он впал в странную дрему, где зыбкая грань между сном и явью практически стерлась. Он чувствовал, что кто-то смотрит давно и пристально на него. Сверху, с самой вершины старого дуба, за ним наблюдал Одноглазый ворон.
Ясное осеннее утро. Морозно, но солнечно. По тропинке бежит волк, из полураскрытой пасти идет пар, он рыскает из стороны в сторону, заглядывая за каждый кустик, его глаза светятся любопытством. Временами он оглядывается назад, проверяя, не отстала ли его хозяйка. У нее тонкие черты лица и мечтательный взгляд, копна волос, которые она редко заплетает в косу, блестит в ярких лучах утреннего солнца. Она поет. Ее голос звучит будто горный ручеек – прозрачный и быстрый. Этот лес – ее дом. Здесь каждое дерево кивает ей при встрече, каждый бельчонок поделится орешками, а каждая полянка позволит прилечь отдохнуть.
Черный лес любит ее, а она в ответ заботится о нем и его обитателях. Сегодня ей нужно немного целебного мха и пара корней мандрагоры – снег лег еще далеко не везде, но впереди была длинная зима и ей нужно было поторопиться.
Ее холщовая сумка, перекинутая через плечо, была почти полна, а значит, скоро можно отправляться домой.
Неожиданно прямо на плечо к девушке опустился Одноглазый ворон и аккуратно сложил крылья. Сперва она чуть вздрогнула, но быстро признала давнего друга. Ворон склонил клюв к ее уху. Она прервала песню, навострил уши и вертевшийся рядом волк.
– Да что ты говоришь? Гномы? Замерзает? Целых три дня? Где же он? – Голос ее был наполнен волнением и тревогой.
Через полчаса ведомые Одноглазым вороном девушка и волк добежали до поляны, где, практически полностью заметенный снегом, лежал юноша. Волк первым бросился к нему и принялся лапами раскапывать снег. Вот показалась голова. Глаза его, на удивление, были открыты, но превратились в две льдинки, а лицо было белее снега. Волк лизнул его щеку, еще раз и еще, наконец он пошевелился. Недовольная гримаса проступила на его лице, рябью по нему пробежала мысль, первая за последние два дня: «Фу, какой шершавый и влажный язык».
Подошла девушка и присела рядом:
– Не бойся его, это Локи, он не обидит, он домашний волк. – Голос ее был полон сострадания. – Как ты себя чувствуешь?
– Кто ты?.. – Он с трудом разлепил растрескавшиеся губы, а его голос скорее напоминал хрип.
Она услышала его голос, и лицо ее прояснилось.
– Я – Сунчица Травица, а моего волка зовут Локи. Старый Одноглазый ворон сказал нам, что ты замерзаешь… Как тебя зовут?
– Тилль. – Он с трудом произнес свое имя, и это отняло все его силы, сознание оставило его.
Сунчице с трудом удалось устроить его на спине волка, потом она связала его вещи в плед и спрятала под мощным вязом, чтобы забрать их потом. Волк ступал аккуратно, а Сунчица придерживала Тилля, не давая ему упасть со спины волка. Так потихоньку они добрались до ее хижины, хотя хижиной этот крепкий лесной каменный дом можно было назвать лишь условно. Случайный путник мог и не приметить его, особенно летом, когда плющ своей зеленью скрывал камень стен, а мох укрывал покрывалом крышу. Кое-где в плющ вплетались и дикие розы, сейчас засохшие и почти облетевшие. Внутри было сухо и уютно, в центре неожиданно просторной хижины был сложен большой добротный камин, прогревавший все уголки дома в самое лютое зимнее ненастье.
Сунчица уложила Тилля в большую дубовую кровать и бережно покрыла ворохом одеял. Он спал больше суток, а открыв глаза, казалось, даже не удивился и лишь тихо задумчиво произнес:
– У тебя красивое имя, но я не слышал таких в наших местах…
Увидев, что юноша ожил, Сунчица улыбнулась и, бросив домашние хлопоты, подбежала к нему:
– Все просто. Я родилась южнее по течению Дуная, там люди говорят на другом языке и носят другие имена… – Она задумалась, и тень грусти отразилась в ее ярко-голубых глазах при мысли о мощеных уголках родного городка, лежащего на склоне Фруктовой горы, у подножия которой несет свои быстрые воды величественный Дунай. – Как ты себя чувствуешь? – Она приложила руку к его лбу.
– Чувствуешь… – Он будто услышал незнакомое слово и слегка смутился, как человек, не привыкший заглядывать внутрь себя.
– Что ты ощущаешь у себя внутри? – Ее поразила его непонятливость.
– Внутри… – Он на секунду замолк, будто неумело прислушивался к себе, и бесцветно ответил: – Мне кажется, только холод и пустота.
Рядом тихо заскулил Локи. Он подошел к Тиллю, наклонил свою большую голову и положил ее рядом, тот чуть повел плечами, слегка отстраняясь в сторону – волчья пасть все же немного его смущала.
– Не бойся. Просто Локи понимает тебя. Это называется одиночество. – Сунчица потрепала волка за холку и, присев, обняла его. – Когда-то я нашла его в лесу, он был маленьким брошенным щенком. И очень грустил.
Тилль приподнялся на подушках:
– Спасибо за кров, добрая хозяйка, но мне нужно идти в… – Он запнулся, потому что, куда ему было нужно, он не придумал, идти ему было некуда, но мешочек с талерами позволил бы устроиться в любом месте.
– Боюсь, Тилль, тебе придется задержаться. – Сунчица отошла к большому столу у окна. – Ночью был снегопад, все тропы полностью завалило, началась зима. Вряд ли ты сможешь выбраться до весны из Черного леса. Мне жаль, но, видимо, тебе придется воспользоваться моим гостеприимством, к тому же ты еще очень слаб и пока не сможешь даже встать с кровати. – Она взяла со стола большую, загодя приготовленную кружку и подала ее Тиллю. – Вот, выпей отвар из весенних трав. Мой собственный рецепт. Это поможет тебе набраться сил.