– Это называется зеленый цвет.
Сунчица погладила его по голове, он чуть зарычал, как всегда делал Локи, когда пальцы хозяйки касались его шерсти. Тилль отвернулся, в его глазах искрился яркий теплый свет. Из сине-ледяных они стали небесно-голубыми. Он поднял взгляд на Сунчицу и вскрикнул от неожиданности:
– А твои волосы?!
– Это называется красный. – Она протянула к нему ладонь: – Дай свою руку…
Он с опасением взял ее утонченную хрупкую ладошку, их пальцы переплелись. Тилль прикрыл веки, ощутив внутренний трепет от новых ощущений, и прошептал:
– Твоя рука… Она такая… необычная… Но отчего-то как будто знакомая… – Он зажмурился, припоминая что-то, какой-то мимолетный кусочек давнишнего сна.
– Это называется теплая. Пойдем, я покажу тебе место, где рождается Дунай. Он тут, неподалеку. Это родник, что питает его истоки. У нас на юге, в том городке, где я провела детство, кажется, он назывался Карловитц, есть легенда, очень старая легенда… Мне кажется, надо проверить ее…
– О чем она, эта легенда? – Тилль, казалось, впервые услышал музыку ее голоса и наслаждался, купаясь в ней.
– Будто бы чудо случится для тех двоих, кто напьется в первый весенний день из этого родника…
Взявшись за руки, они пошли сквозь дуброву, солнышко согревало мир вокруг них, а рядом прихрамывал верный и храбрый Локи. С вершины старого платана, что стоит на лесном холме в сердце Черного леса, за ними наблюдал Одноглазый ворон. Платан шелестом сучьев и скрипом ветвей что-то сказал ему, а ворон, чуть склонив голову, что-то прокаркал в ответ.
Октябрь 2015
Плюшевый друг
Океан покоен и тих. В предрассветном тумане на волнах плавно покачивается корабль. Паруса тщательно убраны. На палубе тут и там мирно посапывают матросы. Бодрствует на борту лишь один человек. Капитан. Заложив руки за спину, он прохаживается по мостику. С виду он громаден и угрожающ, но его былая свирепость осталась жить лишь в байках завсегдатаев портовых таверн. Он страшно одинок, несмотря на огромную команду, которая свято верит в него. Ему же, прокладывая курс, остается уповать лишь на высшие силы. Не с кем поделиться той ношей, что сгибает его плечи раньше срока. Он пробовал, и не раз. Но никто из его моряков не видит так далеко за горизонт, как он. Его речи для них лишь набор звуков. Да, они верят своему Капитану, но они не могут осознать и принять то, что еще не случилось, то, в чем нельзя убедиться своими глазами. Для них реально лишь осязаемое здесь и сейчас. Ночами Капитан чайкой воспаряет в небо, поднимается над сиюминутным и вглядывается в даль в поисках дороги в тот порт, из которого он уплыл когда-то далеко-далеко.
Вдруг трели дудочки, доносившиеся будто бы с той стороны, отвлекли его от созерцания грядущего. Он недовольно поморщился, провел грубой, мозолистой ладонью по начавшей седеть темно-красной бороде и пробурчал:
– Иду, уже иду…
Растрепанный грузный лавочник шумно ввалился в тихую мастерскую Часовщика.
– Время! Оно сломалось! – прямо с порога загомонил он. – В моем доме оно не двигается. У всех соседей бежит, а у нас стоит. Оно просто застыло! Как студень! Стрелки намертво встали! Мы с Магдой посоветовались, и я решил, что надо обратиться к мастеру! – Все это возмущенный коварством времени лавочник выпалил на одном дыхании.
Возившийся за ярко освещенным рабочим столом, заваленным пружинками и крошечными шестернями, седоватый маленький Часовщик поднял голову от распотрошенного нутра некоего механизма и тихо сказал, приподнимая надвинутую на глаз громадную линзу:
– Давайте ваши часы. И загляните ко мне завтра. Впрочем, без часов как вы туда попадете… – тут же спохватился мастер. – М-да… задачка… – Он почесал за ухом и, просветлев, выдал решение: – Вот что, почтеннейший. Я сам вам их принесу, когда будет готово.
Лавочник почтительно кивнул, осторожно водрузил на стол громыхнувшую шляпную коробку и, торопливо попрощавшись, скрылся за дверью. Часовщик бережно приподнял крышку картонки.
– Ага, часы с кукушкой, – пробормотал он себе под нос, – кажется, я знаю, в чем тут дело…
Добротный домик, расположившийся над циферблатом, производил впечатление уюта и рачительности. Вооруженный отверткой Часовщик чрезвычайно осторожно приоткрыл дверцу и, стукнув по ней кончиком ногтя три раза, проскользнул вовнутрь, причудливо изогнувшись. Там, в скромной гостиной, обитой зеленой материей, чинно сидела за столом Кукушка и как ни в чем не бывало прихлебывала чай из фарфорового блюдечка.
– Я должен вас уговорить. Вы должны вернуться. – Часовщик обратился к хозяйке дома мягко и предупредительно.
– А зачем? – Кукушка беспечно взмахнула крылом. – Нет-нет, я категорически отказываюсь! Люди меня совсем не ценят…
Не успел Часовщик открыть рот, чтобы возразить, настоять, убедить Кукушку, как комната до краев заполнилась механической мелодией, вытекавшей откуда-то из пустоты.
– Напоминает шарманку, – меланхолично сказала Кукушка, делая глоток из чашечки.
Часовщик внимательно прислушался, забавно оттопырив волосатое ухо. Мягкосердечное выражение лица вмиг уступило сосредоточенной серьезности. Скомканно откланявшись, он шустро выскочил вон.
Хлопотливая тетушка в тяжелом выцветшем платье и белом переднике стряхивала пыль с бесконечных книжных шкафов, составляющих ее владения. На полках покоятся горы сложенных уголком пожелтевших листков, исписанных бисерным почерком и перевязанных тесемками. Напротив теснятся аккуратно переплетенные журналы и альбомы всевозможных размеров и расцветок. Что это за место? Конечно же архив. Но не простой архив какого-нибудь захудалого магистрата или провинциального коллегиума, а самый настоящий архив девичьих дневников. А эта дородная, немного несуразная тетушка – его хранительница.
Мужчины оставляют после себя ворох бумаг. Деловая переписка, записные книжки, юридические документы и прочая очень серьезная ерунда. А еще они пишут фельетоны в газетах и, бывает, оставляют многословные воспоминания, стремясь и на краю жизни утвердить свое мнение, которое, вправду сказать, давным-давно покрылось плесенью. А потом следующие поколения раскапывают в архивной пыли эти бумаги и выстраивают из поросших мхом абзацев, как из кирпичиков, подпорки для своего молодого растущего эго, которое постоянно голодно и требует кормить его все большими порциями букв.
А куда деваются сокровенные девичьи мысли, доверху наполненные сердечными переживаниями и душевными тайнами, и послания, прочитав которые согреешься в самую морозную ночь? Да-да, вы не ошиблись. Ваша догадка верна. Все они попадают именно сюда. В этом скромном домике на окраине безвестного городка Хранительница Архива бережно собирает со всего мира и хранит эти сокровища, щедро политые слезами. Вот и сейчас она что-то прибирает, тихо напевая себе под нос. Переливчатый звон колокольчика оторвал ее от уборки.
– Ах, неужели! – прощебетала она. – Так скоро… А мне еще надо собраться успеть!
Просторный сводчатый зал. Массивные каменные стены укрыты портьерами. Множество причудливых светильников разнообразных форм и размеров заливают помещение неровным светом, порождая блуждающие тени. Изысканный, украшенный резьбой круглый стол с тяжелыми, темного дерева креслами вокруг стоит ровно в середине зала. В креслах расположились трое. Вальяжно развалился сумрачный Капитан. На краешке примостился суетливый Часовщик. С достоинством держа осанку, устроилась Хранительница Архива. Они услышали Зов, бросили свои дела и поспешили сюда, в эти палаты, скрытые где-то в складках густой, сумрачной тени (хотя некоторые до сих пор имеют смелость утверждать, что стоит сей Чертог в глубинах зеркальных отражений).
Распахиваются двери, и в зал входит крошечная девочка, совсем еще малышка, в яркой, расшитой ночной рубашонке. Она с любопытством озирается вокруг и осторожно ступает босыми ножками по глубокому ковру, которым устланы холодные каменные плиты.
– Как вы попали в мой сон? Кто вы?
Эхо многократно усиливает ее голос, и он начинает зигзагом летать по залу, отражаясь от стен. Крошка с наивной детской серьезностью оглядывает троицу. Те, переглядываясь, шушукаются, низко склонившись над столом. Шепчутся, оглядываются на девочку и вновь о чем-то спорят. Слышны лишь отдельные слова.
– …Она!
– …Да нет же!
– А я говорю – Она, потому что…
– Но с другой стороны…
– Ну же! Я жду! – Девочка нахмурила брови и топнула ножкой. Удивительно, но это не выглядело капризом ребенка, скорее напоминало строгость учителя по отношению к нерадивым ученикам.
Первым развернулся Капитан. На коленях у него сидела кошка. Точнее, котенок. Тихо сказав «Мя-а-у!», он спрыгнул на пол, своенравно выгнув спинку, и, оглядев девочку внимательным взглядом, потерся о ее ножку, после чего так же степенно и гордо ушел куда-то в стену, скрывшись в глубокой тени.
– Вот ты какая… – Капитан окинул девочку долгим внимательным взглядом, – маленькая господжица Сунчица…
– Вы знаете меня? – расширила глазенки девочка.
– Сложный вопрос. – Капитан погладил бороду ладонью. – В другом времени, одна из моих ипостасей… Впрочем, это не важно, – спохватился он и замолк.
– Время, время… – подхватил Часовщик, – оно бежит, течет, увлекает нас за собой. Мы не замечаем его, но оно обтачивает нас, как морской прибой гальку на пляже. Постарайся не дать ему себя сточить, стереть, Сунчица, но используй его силу как точильный камень, становясь острее, одновременно сглаживая углы, делая их мягче. Управляй им, научись этому, и сама сможешь определять направление его течения. – Наклонив голову, старый мастер улыбался девочке лучистыми глазами, окруженными паутинкой морщинок.
– А все твои чувства, эмоции, желания будут записаны вот в этой книге, – продолжила Хранительница Архива, постукивая пальцем по объемистому фолианту в изящном алом переплете, – я буду тщательно беречь твой дневник, Сунчица. Ты сможешь прочесть его весь сама, когда мы увидимся в следующий раз. Но будет это еще очень и очень не скоро. – Она погрозила девочке пальцем и широко улыбнулась.