Ночью кто-то написал на фасаде их с Бривибасом дома: «АЛЬГАРВЕЙСКАЯ ШЛЮХА». Ванаи нашла ведерко известки, и замазала как могла огромные алые буквы. Дед только квохтал вокруг.
– Сущий позор! – восклицал он, качая головой. – Чтобы наши же собратья не понимали зова учености…
Если деревенские жители и ему отравляли жизнь, старик об этом не упоминал никогда.
– Они понимают, что у них сводит животы, а у нас – нет, – ответила Ванаи. – Что к нам каждые несколько дней заглядывает альгарвеец, а к ним – нет.
– Что же нам – выбрасывать еду? – поинтересовался Бривибас язвительнее, нежели обычно.
Ванаи прикусила губу, но ответить ей было нечего.
Так что майор Спинелло продолжал к ним заглядывать. Остальные кауниане в Ойнгестуне – и некоторые фортвежцы – продолжали отворачиваться от изменников. Бривибаса больше волновали ископаемые древности, нежели мнение соседей. Ванаи пыталась подражать его независимости, но без особого успеха.
В ясную погоду – а с приходом весны таких дней выдавалось все больше – Бривибас водил Спинелло за город, показывал места раскопок. Ванаи старалась оставаться дома, но не всегда получалось. Порой Спинелло предлагал ее присоединиться – в присутствии девушки он болтал легкомысленно и непрерывно. Порой Бривибас брался что-нибудь откапывать, и девушке приходилось таскать за ним инструменты.
Как-то раз – они направились на восток от деревни – старик поднял черепок от каунианского горшка с таким видом, будто вылепил его собственноручно, а не извлек из-под корней. Спинелло захлопал в ладоши. Ванаи вздохнула – ей хотелось оказаться дома. Она за свою жизнь навидалась черепков, и еще один не произвел на нее впечатления.
Зашуршали кусты. Ванаи обернулась. Ни Бривибас, ни Спинелло в своем археологическом экстазе не заметили ничего. Сквозь молодую листву Ванаи и двоих историков разглядывал молодой фортвежец. Миг спустя девушка признала Эалстана. А он узнал ее… и Спинелло. Поджал губы. Покачал головой. И исчез.
Ванаи разрыдалась. Дед и альгарвейский майор уставились на девушку с равным недоумением.
На рукавах сланцево-серого мундира Леудаст теперь носил тонкие черные нашивки. Пережив войну в пустыне с чернокожими зувейзинами, он получил свою награду: чин капрала. Во всяком случае, ункерлантское командование сочло, что большего он не заслуживает.
С точки зрения самого Леудаста, куда более весомой наградой был перевод в оккупационные части, расквартированные в западном Фортвеге. Голых чернокожих дикарей он навидался до конца дней своих. Если при этом он упустил случай поглядеть на голых чернокожих дикарок – что ж, придется обойтись, невелика потеря.
– Страшны, небось, ихние девки горелые, – заключил он, обсуждая данный вопрос с сержантом Магнульфом.
Тот кивнул.
– А не удивлюсь, коли так. Да по мне, которая баба скорей мне в морду плюнет, чем улыбнется, та и страшна – голая там или нет.
– Пожалуй, что так, – согласился Леудаст, поразмыслив. – За теми, что улыбаются, ухлестывать эффективней.
– Само собой. – У Магнульфа сомнений не было. С какой стати? Он был сержант. – А если улыбку из них звоном монет выманивать приходится, так что с того? Куда ты еще свои деньги потратишь? – Он сменил тему разговора: – Пригляди, чтобы хвороста собрали сколько надо.
– Так точно, сержант!
Что Леудасту больше всего нравилось в капральской жизни – больше не приходилось самому бегать за водой и собирать хворост. Зато эдакой своры ленивых прохвостов, как солдаты, которым он передал приказ Магнульфа, ему видеть еще не доводилось.
– Пошевеливайтесь, халявщики! – прорычал он. – Волочите ноги, если не хотите жрать свой паек сырым!
Неужто он сам в бытность свою рядовым был такой безрукой скотиной? Он оглянулся через непреодолимую бездну времени – несколько недель, – отделявшую его от той поры. И расхохотался. Неудивительно, что командовавшие им унтеры орали без устали!
На следующее утро полковник Рофланц, командир подразделения, устроил общий смотр, чего не случалось с того дня, как они вернулись в Фортвег. Кроме трех полковничьих звездочек на погонах Рофланц мог похвастаться серебряным поясом ярла. Мужчина он был видный, и серебра на пояс ушло изрядно.
– Хватит отдыхать! – провозгласил он. – Хватит расслабляться! Это путь к поражению! Сегодня начинаем учения! Мы должны быть готовы! Всегда готовы! Всякое может случиться! Но мы будем готовы!
Леудасту стало интересно: он так разговаривает, потому что сам дурак или потому что держит за дураков своих подчиненных? Потом ему пришло в голову, что одно другого не исключает. Да и какая разница? Если командир дурак, то немало его людей погибнет. А если он держит солдат за дураков, то какая ему разница, сколько их поляжет в бою?
На учениях им противостояла конница, и лошади были укрыты серыми попонами.
– На этих учениях кавалерия будет изображать бегемотов, – с серьезным видом пояснил сержант Магнульф.
– Может, нам изобразить драконов? – поинтересовался кто-то из задних рядов и вдобавок не своим голосом.
– Разговорчики! – рявкнул Магнульф, и Леудаст, к собственному изумлению, его поддержал.
Конники надвигались ленивой рысью. Магнульф окинул отделение мрачным взглядом.
– Вот идут бегемоты! Что нам делать?
Если бы бегемоты были настоящие, Леудаст, скорей всего, заколебался бы между «Бежать как подпаленным!» и «Застрелиться!». Но поскольку дело происходило на учениях, он мог подойти к вопросу более спокойно.
– Рассеяться, – отозвался он, – чтобы нас не смогли всех разом накрыть одним ядром или одним выстрелом из тяжелого жезла.
Магнульф просиял. К похвалам сержанта Леудаст до сих пор не привык.
– Может, давно тебя надо было повысить? – заметил Магнульф. – Да, рассеяться будет эффективно. А дальше?
Леудаст знал ответ и на этот вопрос, но он уже один раз ответил – остальные заслуживали своего шанса.
– А потом надо попытаться выбить ублюдков из седел, – крикнул рядовой по имени Трудульф.
Каждая лошадь несла только одного всадника – если бы в седло попытался залезть второй, у жалких кляч ноги подломились бы. Но ответ все равно был правильный, потому что настоящий бегемот волок на себе целую команду.
– Хорошо! – заключил Магнульф. – А теперь за дело, пока нас не втоптали в грязь!
Солдаты послушно нырнули в кусты. Всадники делали вид, что забрасывают их ядрами. Леудаст и его товарищи делали вид, что снимают всадников одиночными выстрелами. Время от времени кто-то делал вид, что его убили, и начинал биться в предсмертных корчах или картинно падал с лошади. Учения выходили какие-то нелепые.
И все равно Леудаст не мог понять, с какой радости командиры полковника Рофланца затеяли именно такие учения. Солдат с охотой и дальше остался бы в захваченном Фортвеге. Ему не очень верилось, что фортвежцы смогут выставить против оккупантов гигантские стада бегемотов. Все, что у них было, они бросили против Альгарве… и это им все равно не помогло.
Поднявшись и стряхнув с мундира сухие травинки, Леудаст глянул на восток. Зона ункерлантской оккупации кончалась чуть восточнее Эофорвика, бывшей столицы. Остальная часть страны принадлежала рыжикам. Отец и дед Леудаста сражались против альгарвейцев в Шестилетнюю войну. Если их рассказы были правдивы хоть на четверть, против армии рыжеволосых мог выступить только безумец.
Потом солдат перевел взгляд на запад, где лежал Котбус. О конунге Свеммеле поговаривали всякое… Кто знает, что в тех россказнях правда? Ради блага Ункерланта Леудаст надеялся, что правды в них нет вовсе. Но у Зувейзы почти не было бегемотов – голозадые, прах их побери, предпочитали верблюдов. Дёнки могли иметь огромные стада боевых зверей – узнать правду о дьёндьёшской армии было почти так же трудно, как о состоянии рассудка конунга Свеммеля, – вот только против Ункерланта выставить их не сумели бы, в горах-то на западной границе.
Оставалась… Альгарве.
– Эй, сержант! – окликнул Леудаст.
Магнульф вопросительно глянул на него. Леудаст не хотел обращаться со своим вопросом ко всем в округе. Когда ветеран подошел к нему, капрал вполголоса поинтересовался:
– Что, мы ждем атаки со стороны людей Мезенцио?
Сержант оглянулся – не слышит ли кто – и, убедившись, что поблизости нет никого, ответил:
– Я такого не слышал. А что? Ты что-то знаешь, о чем не слышал я?
– Я не знаю, – отозвался Леудаст. Магнульф хитро прищурился, но подшучивать не стал. – Но если бы мы не беспокоились насчет Альгарве – зачем бы нам учения по борьбе с бегемотами?
– А-а… – Магнульф задумчиво кивнул. – Понимаю, к чему ты клонишь, – продолжал он все так же тихо. – Пожалуй, смысл в этом есть… но нет, сколько я слышал, на границе все тихо.
– Хорошо… – Леудаст отвернулся было, и тут ему пришел в голову еще один вопрос: – Может, это мы собрались напасть на альгарвейцев?
От неожиданности Магнульф выпучил глаза.
– Нет, конечно! – ответил он, взяв себя в руки. – Что за нелепица!
Он лгал. В этом Леудаст был уверен так же, как в собственном имени. Капрал немедля пожалел, что открыл рот. Что идея эта вообще пришла к нему так не вовремя. Тогда он мог убеждать себя, что все это пустое, все ерунда. Но не теперь.
Леудаст вздохнул. Печатники не спрашивали его, хочет ли он уходить в солдаты. Они просто объяснили, что случится, если парень откажется. Тогда перспектива казалась ему ужасающей. После всего увиденного он уже начал думать, что наказание можно было и перетерпеть.
Магнульф бросил ему монетку:
– Давай размести по квартирам отделение, потом отправляйся в таверну и купи там себе… пива, что ли, вина там или что больше по нраву.
Леудаст уставился на серебряную монетку. Оттуда на него взирал король Пенда – денежка оказалась фортвежская. Капрал перевел взгляд на Магнульфа. Прежде сержант никогда не давал ему денег. Возможно, Магнульф поступил так потому, что Леудаст из рядового превратился в капрала. А возможно – и скорей всего – затем, чтобы Леудаст забыл о глупом вопросе, который задал.