Скарню снова взмахнул мотыгой и в виде исключения сумел поддеть пучок осота, а не молодую пшеницу.
– Приятно знать, что не мы одни остались верны королю и державе, – проговорил он, изничтожая очередной сорняк.
– Да такие всегда есть, – отозвался сержант. – В чем нам взаправду повезло, так это в том, что мы такого отыскали. Обратись мы за помощью к любому другому… в здешних краях каждый второй крестьянин, а то и больше, не удивлюсь – сдаст нас рыжикам скорей, чем плюнуть успеешь.
– На то похоже, – мрачно согласился Скарню. – Только ведь не должно так быть, знаешь.
Хмыкнув, Рауну вернулся на какое-то время к прополке, уничтожая одуванчики и прочую зелень, которой на поле не место, с той же сосредоточенной яростью, что и альгарвейцев.
Наконец, когда оба добрались до конца борозды, сержант спросил:
– Сударь… ваше благородие, дозвольте как на духу сказать?
Он уже давно не называл Скарню «вашбродь» – в его устах почтительное обращение звучало укором.
– Иначе и не вздумай, Рауну, – ответил капитан. – Без твоих советов я бы недолго протянул.
– Дольше, чем вам кажется, пожалуй, но не в этом суть, – отозвался Рауну. – Сколько я сумел вызнать из разговоров, хозяин здешний, граф Энкуру, – тот еще негодяй.
– Доля правды в этом есть, спорить не стану, – согласился Скарню. – Но при чем тут… – Он запнулся, чувствуя себя глупо. – Крестьяне скорее потерпят в хозяевах альгарвейцев, чем графа Энкуру, – ты это хочешь сказать?
Рауну кивнул.
– То и говорю. Знавал я таких дворянчиков, что в жизни не догадались бы, к чему я клоню. – Он перевел дух. – И в этом часть той беды, в которую попала Валмиера, понимаете?
– Простонародье должно быть верно своему господину, как господин верен королю, – промолвил Скарню.
– Вы, конечно, правы, сударь, – вежливо отозвался Рауну. – Но господа должны и заслуживать верности, не так ли?
Сестра Скарню ответила бы «нет» без всяких раздумий. Краста предположила бы – да и полагала, – что ее благородной крови довольно, чтобы требовать повиновения. И велела бы высечь Рауну на конюшне за дерзость мыслить иначе. Прежде чем Скарню получил под свое начало роту солдат, его отношение оставалось схожим, хоть и менее выраженным.
– Есть разница, не так ли? – медленно проговорил он. – Люди пойдут так далеко, как готов завести их вождь, но ни на шаг дальше.
В этом он убеждался на всем протяжении злосчастной недавней войны.
– Точно так, сударь. – Рауну кивнул. – И в другую сторону они пойдут так далеко, как оттолкнут их вожди, – вот ради чего мы собрались выйти на охоту этой ночью. Мы должны показать людям не только за что выступаем, но и против чего.
Ближе к вечеру поглядеть, что они наработали за день, явился приютивший их крестьянин. Гедомину всюду ходил с палкой – наследство Шестилетней войны. Возможно, поэтому он недолюбливал альгарвейцев в достаточной мере, чтобы выступать против них, но подтвердить это Скарню не сумел бы: о себе хуторянин рассказывал неохотно.
Окинув взглядом поле, он потер подбородок и бросил:
– Ну, если бы вы вовсе ничего не делали – было бы хуже.
И с этой похвалой, от которой у обоих солдат уши горели, повел беглецов в дом.
Его супруга Меркеля – вторая жена, младше мужа едва ли не вдвое – подала работникам ужин: кровяная колбаса и тушеная кислая капуста, хлеб и домашнее пиво. Скарню недоумевал про себя, как хромоногий бобыль смог завоевать ее сердце. Приходили ему в голову и другого рода мысли, но капитан надеялся, что воспитание поможет ему скрыть их от Гедомину.
Когда стемнело, Гедомину медленно поднялся по лестнице на чердак и так же медленно спустился, сжимая в левой руке волшебную палочку. Оружие было не столь мощным, как те жезлы, что принесли с собой Скарню и Рауну, – предназначалось оно больше для того, чтобы настрелять мелкой дичи. Но и человек, поймав тонкий луч в сердце, больше не встанет.
Сунув жезл под мышку, Гедомину послал жене воздушный поцелуй и вместе со Скарню и Рауну вышел в ночь. Свои жезлы солдаты прятали в амбаре. Гедомину при необходимости мог передвигаться неожиданно легко и быстро. Он вел их по ночному лесу тропками настолько узкими, что Скарню заблудился бы на них и при дневном свете.
– За короля Ганибу! – окликнул их кто-то на очередном пересечении тропинок.
– Валмиера! – отозвался Гедомину.
Скарню бы мог придумать более изобретательные пароль и отзыв – эти первыми пришли бы на ум альгарвейцам. Но это могло подождать. Сейчас они присоединились к маленькому отряду из четверых не то пяти крестьян, чтобы в ночной тишине поспешить к деревне Павилоста.
– Жалость, право, что мы не можем заглянуть в гости к самому графу Энкуру, – заметил Скарню.
Семи или восьми партизан недостаточно, чтобы взять приступом графский замок, если только стража на стенах не спит – а стража Энкуру, по слухам, бдила день и ночь.
– Довольно будет и управляющего, – ответил один из местных жителей. – Даже лучше будет, правду говоря. Это он собирает подати, которыми нас обложил Энкуру, и вдвое сверх того, так что сам разбогател, точно граф. И сами знаете, что к рыжикам он ластится. Вся округа на двадцать миль отсюда рада будет его в гробу увидать.
До войны заговорить о дворянине или его управляющем в таком тоне значило совершить государственную измену. Формально рассуждая, ничего не изменилось. Но это был шанс нанести удар по альгарвейцам, что значило намного больше.
Гедомину невольно подчеркнул это.
– Народ должен понять, что нельзя покорно исполнять что ни скажет любой погадок в юбке – если не хочешь жестоко за это поплатиться.
– На том и порешим, – заключил Рауну. – Туда, туда, и вон туда тоже, – указал он позиции, откуда удобно было вести огонь по дому управляющего – самому большому и роскошному во всей деревне, оставаясь при этом незамеченными. – Пошевеливайтесь!
Крестьяне торопливо разбрелись по местам. Скарню позволил командовать сержанту – Рауну не раз доказывал, что разбирается в своем деле.
– А теперь, – ветеран коротко кивнул маркизу, – получайте!
Подхватив с земли булыжник, сержант запустил его в соблазнительно широкое окно.
Звон битого стекла смешался с гневными воплями. Дверь распахнулась. Словно из разворошенного мальчишками муравейника, на улицу выбежали двое альгарвейцев и светловолосый мужчина в бархатных панталонах и таком же камзоле – без сомнения, управляющий. Должно быть, они решили, что это шалят деревенские мальчишки. Свою ошибку они осознали быстро, но ненадолго – налетчики спалили их на полушаге. Мертвые тела рухнули наземь беззвучно – так тихо, что никто даже не выглянул из дома – узнать, что случилось. Рауну разрешил эту проблему, запустив булыжником в соседнее окно.
Из дому выскочили, ругаясь, еще двое альгарвейцев и один валмиерец. Увидав мертвые тела товарищей посреди улицы, они застыли на крыльце, и это погубило их. Скарню спалил одного, его товарищи – остальных.
– В доме, наверное, еще остался народ, – бросил Рауну. – Заглянуть, что ли?
Это был вопрос стратегии, а не тактики, поэтому сержант обратился с вопросом к своему командиру. Но Скарню, поразмыслив, мотнул головой.
– Мы сделали то, за чем приходили. Сейчас мы не можем позволить себе нести потери.
– Разумно сказано, – согласился сержант. – Ладно, уносим ноги.
Так же неслышно, как входили в Павилосту, налетчики покинули деревню. Позади крики и женский визг свидетельствовали о том, что плоды их трудов обнаружены.
– Мнится мне, что тот, второй поганец в штанах, был Энкуру собственной персоной, в гости к управляющему наведался, – заметил Гедомину. – Будем надеяться.
– Да, это был бы сильный удар, – согласился Скарню. – В следующий раз, куда бы мы ни целились, так легко не придется. В этот раз враг не опасался ничего. Дальше – будут бояться.
– Пусть боятся, – ответил старик. – Мы обернемся обратно простыми крестьянами, и все. Никто на крестьян не обращает внимания. А как уймется шум, снова по рыжикам вдарим. – Он оглянулся через плечо: – Не отставайте! А то до утра домой не доберемся. Меркеля ждет.
Скарню прибавил шагу. Ловчей подстегнуть его Гедомину не мог и нарочно.
В этот раз, когда Пекка прибыла в Илихарму, номер в «Княжестве» за ней уже не оставляли. Вместо этого магистр Сиунтио поселил чародейку у себя дома. Одна мысль об этом приводила Пекку в восторженное оцепенение. Остановиться в «Княжестве» было наградой. А пожить бок о бок с величайшим чародеем-теоретиком эпохи – привилегией.
– Вы так думаете? – переспросил Сиунтио, когда они вошли с улицы в дом и Пекка уже не могла сдержать восторга. – А что же ваш муж, этот юноша… Лейно? Не волнуется у себя в Каяни, что я, вдовец, попытаюсь вас соблазнить?
– Магистр, да ему такое в голову никогда не придет! – горячо воскликнула Пекка. – Никогда!
– М-да? – Сиунтио поцокал языком. – Экая жалость. Я, знаете, не такой уж старик…
Уши Пекки запылали.
– Он знает, что вы достойный человек, – попыталась она исправить положение.
– Умный юноша ваш муж, – проговорил Сиунтио. – Должно быть, умный, коли вас удержал. А вот хватит ли у него фантазии представить меня каким я был в его годы, а то и младше? Сомневаюсь; фантазия молодежи редко принимает подобное направление.
Пекка тут же попыталась представить Сиунтио своим ровесником – в качестве упражнения. Разгладила мысленно морщины, закрасила седины, расправила плечи… и присвистнула.
– О, магистр, да вы, верно, пользовались большим успехом!
Сиунтио с улыбкой кивнул. Глаза его блеснули. На миг Пекке пришло в голову, что он и вправду может соблазнить ее, – и столь же мимолетным было искушение поддаться. Потом старый чародей улыбнулся чуть по-иному, и Пекка расслабилась, испытывая некоторое разочарование.
– Я бы никогда не стал искать благорасположения гостьи в своем доме, – проговорил он. – Это было бы нечестно. Возможно, в следующий раз вы опять остановитесь в «Княжестве»…