Фаина почти забыла о собственном происшествии. Сейчас оно казалось страшным сном, который постепенно рассеивается, несмотря на пугающую реалистичность.
Возвращаясь на свой этаж, она решила завалиться к Гене (удачно избежав столкновения с Алеком) и попросить осмотреть ее. Своему зрению, которое видит предметы и лица там, где их нет и не может быть, Фаина уже не доверяла. А Гена был единственным, к кому можно обратиться с самой нелепой просьбой и не опасаться косого взгляда.
Приятеля дома не оказалось, хотя сегодня не его смена, это Фаина знала точно. Кажется, тут все сговорились. Саша сообщил ей, что Гена кого-то подменил, и собирался уже вернуться на свое место, как Фаина толкнула его внутрь, стремительно вошла следом и захлопнула дверь.
– Ты чего это? – опешил паренек.
– Мне нужна помощь.
– Эм… Какая?
– Смотри.
Сбросив с ноги тапок, Фаина подтянула стул и водрузила на него длинную узкую ступню.
– Ты что, плакала?
– Пожалуйста, посмотри внимательно, нет ли у меня на щиколотке или вообще на ноге следа от… чего-то вроде… иглы.
– Что-что?
– Это очень важно, – с нажимом проговорила Фаина. – Пожалуйста, сосредоточься. Я не уйду, пока ты не проверишь. У тебя есть очки, лупа или что-то такое?
Саша наконец понял, что от него требуется, и молча полез в выдвижной ящик. На удивление, у него оказалось увеличительное стекло.
– Гена рассказывал, что ты странная, – признался он, включая на смартфоне фонарик, – но я не думал, что настолько.
– Поживи тут с мое, ничему удивляться не будешь.
– Ой, ну началось. Еще дедовщины не хватало. Давай сюда свою ногу.
– К чему этот недовольный тон? Я прошу о чем-то очень сложном? Невыполнимом? – Голос Фаины задрожал от пережитого напряжения. – Или я сама тебе неприятна?
Саша поднял на нее растерянный взгляд и вздохнул. Тихо сказал:
– Перестань ты вот это.
Чтобы осмотреть щиколотку, юноша опустился на колени. Фаина сжала губы и стала разглядывать потолок.
– Ничего нет, – выдал он в итоге.
– Точно?
– Да.
– Ты уверен?
– Абсолютно. Чистая кожа. Никаких следов.
– Извини за травму. Мне следовало сначала побрить их, прежде чем просить кого-либо об осмотре.
– Не будь такой вредной. Лучше расскажи, что на тебя нашло.
– А что?
– Ну… не каждый день меня о подобном просят. Интересно все-таки.
– Расскажу как-нибудь потом. Ладно, раз ты уверен… Не хочешь взглянуть заново?
– Могу, но ничего не изменится. Я уверен.
– Откуда у тебя вообще увеличительное стекло? – спросила Фаина, обуваясь.
– Привез с собой из дома. Хобби у меня было – модели клеить. Там без лупы не обойтись – мелкие детали. Но сейчас не до того. Вот и лежит без дела. На днях думал, выброшу этот хлам, и не стал почему-то.
– Значит, мне повезло. Ну, бывай, салага.
– Стой-стой, Фаин, ты это… Если еще надо будет где-то на теле что-то проверить, зови обязательно меня. У Гены, знаешь, зрение не очень, да и вообще…
Фаина усмехнулась в дверном проеме и зашагала к себе, почти полностью успокоившись. Алека в тот вечер она больше не встретила. Наверное, и правда что-то было там неладное с оплатой, а она ткнула пальцем в небо и угадала.
Глава VII,в которой Фаине читают нотации
…никто не может оправдываться ссылкой на дьявольское обольщение: ведь демоны вообще не в силах принуждать к греху, они лишь побуждают к нему.
По окончании института Фаина почти ни с кем не поддерживала связь.
Многих она частично или полностью успела позабыть. Имена и лица выветривались из ее памяти с завидной скоростью. Хотелось бы так же быстро забывать свои оплошности и всякие неприятности, обильным потоком всплывающие перед сном.
Очень странно: Фаина отлично помнила фрагменты детства, даже не слишком яркие, а вот однокурсников, с которыми училась пару лет назад, вспоминала с трудом. Будто вместе с ней сидели в аудиториях, засыпали на лекциях, умирали от голода и сдавали зачеты не такие же люди, как она, а блеклые тени людей. NPC без собственной воли и личности, фоновые программы.
Память девушки выдавала порой удивительные петли. Однажды во время прогулки с мамой Фаина сказала: «Я помню, здесь был аттракцион, такие странные круглые качели. Интересно, почему его снесли». Женщина расширила глаза и заявила, что Фаина не может этого помнить. Аттракцион существовал, когда дочь была младенцем. Фотографий того периода в их семейном альбоме не сохранилось.
В то же время в школьные годы Фаина могла забыть, чем кормили в столовой, спустя пару минут после выхода оттуда. Будучи ребенком, а потом и подростком, она забыла почти все, что ей говорили или просили сделать в отсутствие родителей. А их раздражала ее «дырявая память» и порой полная невосприимчивость к внешней информации.
Они считали это недопустимой халатностью, инфантильностью.
Особенно мама.
Провалы были частым явлением. С годами девушка убедилась, что не стоит искать в них какую бы то ни было системность. Они просто происходят. Как хотят и когда хотят.
Но был один человек, не позволивший Фаине забыть о себе, когда университетская жизнь подошла к концу. Мила. Девушка из параллельной группы, с которой Фаина даже не общалась во время обучения. Так часто бывает. Чтобы лучше узнать человека, достаточно отдалиться от него, предоставив пространство и право выбора. Перейти в иной контекст отношений.
Обучение завершилось, испарился привычный коллектив, набор проблем и тем для разговора, и это позволило девушкам задержать свой взор друг на друге и присмотреться получше. За пределами альма-матер быстро выяснилось, что Фаина и Мила – вроде как родственные души, несмотря на разительную несхожесть. Обеих это удивило, но быстро вошло в привычку. Они пришли к выводу, что студентками еще не были готовы дружить – не доросли умом.
Тем вечером бывшие однокурсницы устроили себе традиционный променад по набережной. Было немноголюдно из-за безжалостного ветра первых весенних дней – совсем не теплых, как хотелось бы. Близость водоема тоже не играла на руку.
Фаине нравилось гулять с Милой по многим причинам. Во-первых, это случалось редко. Во-вторых, Мила не требовала от нее много разговаривать и активно поддерживать диалог. Она слишком хорошо знала Фаину и довольствовалась кивками, односложными ответами, иногда и многозначительной тишиной.
Немногословность подруги ее не раздражала. Мила ясно представляла себе, как много мыслительных процессов, словно вкладок в браузере, одновременно происходит внутри этой странной девушки, как они сложны и как тяжело ей выразить их вербально. Молчание вовсе не означало, что Фаине нечего сказать, что она ничего не думает на этот счет, что ей с Милой неинтересно. Часто хватало одного жеста или выражения лица со стороны молчуньи, чтобы уловить суть ее мнения.
Фаина шла по пути наименьшего сопротивления. Зачем выдавать больше, если того же эффекта можно добиться минимумом? Она называла это «бритвой Оккама»[10], кажется.
Мила была в числе тех немногих, кто знал все подробности о состоянии здоровья Фаины. Как и прочих, ее возмущало наплевательское отношение к себе, с каким подруга привыкла жить и какое теперь привело ее к тревожным последствиям.
Весь вечер Мила посвятила тому, чтобы вливать в уши бывшей однокурсницы ценные наставления, советы и даже угрозы. Ее очень беспокоила судьба Фаины. Жаль, что саму Фаину это никогда особо не беспокоило.
– Пойми, Фэй, так нельзя. Ты молода, симпатична, уникальна. Я знаю, ты уникальна. Именно потому, что не стремишься быть «не как все». Именно потому, что ради этого ты даже не зевнешь. Ты вообще выпадаешь из известной мне системы взаимоотношений между людьми – выпадаешь, ничего для этого не делая. И не спорь со мной. Это противозаконно на твоем месте – так хреново к себе относиться. Представь, сколько событий и впечатлений ждет тебя впереди! Скольким людям ты могла бы чем-то помочь. Целая жизнь! Долгая и радостная! А ты от нее отказываешься. Я не понимаю почему. И не смотри так на меня.
– Долго и радостно люди с диабетом не живут, – мрачно отозвалась собеседница.
– Да плевать! Почему какая-то болезнь должна тебе указывать, как жить? – Всегда эмоциональная Мила сейчас особенно кипятилась. – Почему ты обязана ставить на себе крест? Поверь мне, если ты сделаешь все, что в твоих силах, болезнь отступит. Я могу тебе это гарантировать. Перестань пить. Перестань объедаться сладким. И не надо этих ухмылок, Фэй! Диабет – не рак. Ты ничего не делаешь для того, чтобы жить счастливой и относительно здоровой жизнью.
– Гены все сделали за меня.
– Да что ты говоришь?! Ты у нас все знаешь, ты все решила, и иначе события никогда не складываются. Только так, как тебе в голове придумалось. Ты меня раздражаешь. – Мила почти фыркнула.
– Я знаю. – Фаина звучала самодовольно.
– Ты не должна давать болезни почувствовать себя хозяйкой твоего тела. Понимаешь меня? Ты обязана бороться и воевать за по праву твои владения. Ты это можешь, просто надо сделать первый шаг. Ты очень, очень сильна. Нельзя сдаваться в самом начале пути, Фэй! Разве это так сложно понять?
– Уже давно не начало пути.
– Ты ошибаешься. Тебе с этим всю жизнь маяться, так что сейчас – как раз самое начало пути. Сражайся, мать твою! – Мила уже жестикулировала на ходу, изображая борьбу с невидимым противником. – Нельзя отдавать болезни юное тело. Нельзя. Да, я понимаю, что это не лечится. Но ведь живут другие люди с этим. И счастливо живут! Принимают меры, и болезнь отступает. Не навсегда и не насовсем. Но ее можно усмирить. Держать в узде. Не усугублять, как ты! Можно вести полноценный образ жизни, ощущая лишь временные неудобства. А ты позволяешь диабету уничтожать себя! Да как ты можешь? Ведь все это очень серьезно, как же тебе это вбить в твою чугунную голову?