– Нет.
– Вот и правильно. Сдашь кровь из вены. Результаты придут сразу мне. Через три дня. Придешь ко мне к десяти, запиши ее. На пятницу, да. А пока придерживайся диеты. Без сладкого, без специй, без острого, без соленого. Разумеется, от алкоголя воздержаться. Жажда должна ослабнуть, но не обещаю, что исчезнет совсем. И старайся много воды не пить. Полощи рот, если что, и выплевывай. Если это диабет, так или иначе организм обезвоживается, но помочь ему галлонами воды ты не сумеешь. Только хуже сделаешь. Сладкого в рот ни-ни, поняла? И под сладким я имею в виду не только конфеты и шоколадки, но и хлеб, кетчупы с майонезами, картошку, некоторые фрукты и многое другое. Люба, дай ей памятку. Там все подробно описано.
Девушка приняла глянцевую брошюрку, коротко осмотрела, скомкала и небрежно сунула в задний карман, надеясь, что та ей не понадобится.
– Ничего мне сейчас не выпишете?
Врач недобро глянула из-под толстой оправы, приподняв словно нарисованную черным фломастером бровь.
– Сначала посмотрим на анализы. Держи, тут все записано, свободна. Люба, зови следующего. На пенсию уже хочу, прости господи, – заявила она и зашлась сухим удушающим кашлем.
Фаина забрала все бумажки и молча поднялась. Ее уже никто не видел и не слышал, полностью переключившись на следующего больного. Можно было не прощаться, да и не хотелось ни с кем разговаривать. В голове и так слишком много всего.
Девушка вышла в коридор и спустилась на второй этаж. У 211-го кабинета очереди не обнаружилось.
Сдавать кровь из вены не так противно и страшно. Никто не разминает каждый твой палец до красноты в надежде выудить хоть каплю крови из косточки, обтянутой бледной кожей. Никто не распечатывает на твоих глазах странной формы иглу, похожую больше на осколок старого лезвия времен Первой мировой. И нет этого омерзительного и всегда предательски болезненного укола во вспухшую багровую подушечку безымянного пальца и этой гладкой пипетки, которой все мало и мало твоей жидкой силы, и приходится прокалывать средний палец, а потом и на другой руке…
А потом тебе делается нехорошо до головокружения.
С детства Фаина ненавидела ситуации, при которых что-то чужеродное проникает в ее организм, будь то операция, прививка от оспы, укол от температуры или торчащий из земли штырь. Это ведь так противоестественно – протыкать кожный покров, чтобы забрать кусочек твоей плоти. Все эти иглы, скальпели, катетеры и прочая медицинская утварь вызывали стойкое отвращение.
Но кровь из вены – сносно. Можно не смотреть, если так не нравится.
Едва медсестра поднесла шприц, Фаина отвернулась, благодаря чему почти ничего не ощутила. Всегда бы так. Ничего не ощущать, просто отворачиваясь. Как будто то, чего не видишь, мгновенно исчезает.
Сегодня поликлиника трещала по швам. Редко появляясь в ее проспиртованных стенах, Фаина каждый раз заново удивлялась тому, как много людей болеет и нуждается в помощи и как много, помимо них, должно быть, сидит дома и лечится самостоятельно. Или вообще еще не знает, что заболел. Или знает, но закрывает на это глаза.
Как она.
Человек слишком хрупок для жизни в этом мире. Его организм буквально ни к чему не приспособлен – любая мелочь вызывает сбой, который может привести к летальному исходу. Это ошибка или намеренный путь эволюции? Для поддержания комфортной популяции, например.
Все эти бабули в порванных бахилах, с дрожащими жилистыми руками, ногами и подбородками; они уже плохо слышат и даже не знают, когда их очередь пройти в кабинет, поэтому просто сидят и ждут по инерции, ждут часами, то задремывая у стены, то тихонько переговариваясь с товарками по несчастью. Малые сопливые дети с пятнами зеленки на лице или едва режущимися на месте выпавших зубами, которые они стремятся показать всему миру вместе с белесой слюной. Беременные девушки с изможденными лицами держатся за поясницы, словно если бы они не придерживали ее, то надломились. Женщины и мужчины с уродливыми опухолями напоказ, кашель из-за каждого угла, детский визг, запах хлорки, грязный кафель и мятно-серые стены с совковыми плакатами…
Апогей хаоса человеческой жизни, страха и нездоровой плоти, наводящий тоску и мысли о неизбежности. Чем дольше пребываешь во чреве бесплатной медицины, невольно прислушиваясь и принюхиваясь к этому царству медленно умирающих, тем страшнее от осознания собственной схожести с ними.
Невозможно долго находиться там, где каждый второй носит в себе какую-нибудь инфекцию. Понимаешь, что у тебя-то шансов нет и подавно – ты тоже болен, только пока не выяснил чем. Не бывает полностью здоровых людей. Как будто мало того, что каждый из нас и так умрет. Необходимо дополнительное наказание – тысячи различных недугов, приобрести которые легче, чем щелкнуть пальцами.
Фаину уже тошнило от запахов и звуков этой обители отвергнутых и немощных. Запахнув пальто поплотнее и спрятав нижнюю часть лица в шарф, она вывалилась на улицу. Морозный воздух освежал тело и голову. Люди передвигались аккуратно, боясь поскользнуться на тонком коварном гололеде. Лестница, ведущая к входу, была устлана блестящей корочкой с такой изумительной равномерностью, на которую способна лишь стихия.
Неохотно сдавая позиции, зима выбрасывала свои последние пакости. На прощание. Это была очень холодная и жестокая зима, но и она наконец отступала. Потому что ничто не может длиться вечно.
В который раз Фаина пожалела, что забыла дома перчатки. Точнее, она их просто не нашла. У нее часто пропадали вещи. Немудрено, если жить в крошечном помещении, где предметы навалены друг на друга кучами, достающими до потолка.
Люди кругом копошились, не обращая никакого внимания на девушку, одетую не по погоде. Она нерешительно переминалась с ноги на ногу, размышляя над услышанным в кабинете врача и отогревая кисти в глубоких, но дырявых карманах. Все время забывала зашить. А когда вспоминала, ленилась.
Не есть соленого, острого… это еще можно стерпеть. Но воздержаться от сладкого и алкоголя? Зачем тогда вообще эта жизнь? Чем питаться с такой диетой?
Да, действительно, у деда по отцовской линии был диабет, да и у отца что-то такое когда-то находили. Значит, есть вероятность, что у Фаины предрасположенность. Чисто генетическая, от нее не зависящая. Но ничего еще не точно. Пусть сначала сделают анализ крови, а потом поговорим о диетах.
Фаина почти не помнила своего деда. Она слышала множество историй о том, как он ее любил и баловал, маленькую Фаю, но не испытывала к этому человеку абсолютно никаких чувств. Даже его лицо на старой фотографии не вызывало эмоций у взрослой Фаины. Он умер, когда ей было пять или около того.
Проблемы со здоровьем сейчас особенно не к месту. Фаина решила не расстраиваться раньше времени, отвлечься работой и постараться меньше пить. Последнее было таким себе обещанием, учитывая домашние запасы на черный день и привычку ежедневно прикладываться к горлышку ради одного-двух глотков. Для настроения. Потому что ничем другим его не стабилизировать, кроме как временным помутнением.
Есть хотелось так, что в желудке жгло. А жажда будто поутихла сразу же, как врач выписала диету. Так что Фаина пересчитала мелочь в кармане и зашла в ларек неподалеку. Из сытного на витрине не было ничего привлекательного: пирожки неизвестной давности с сомнительной начинкой, топорные бутерброды с котлетой, язычком сыра и неделю назад увядшим салатом, засохшие в камень слойки…
Фаина разглядывала «ассортимент», не скрывая эмоций. Разочарованный взгляд упал на сладкий рулет, какие она обожала в детстве. Со взбитыми сливками и джемом внутри. И стоил он дешево, как и много лет назад. Она купила его, заставив себя забыть, что сладкое ей нельзя. Что будет от одного рулета? Скорее всего, ничего страшного. Хотя бы настроение поднять и голод сбить. Может быть, это вообще последний.
Фаина шла домой и жевала нежный бисквит, держа покупку перед собой обеими руками. Пришлось отдать в жертву стихии свои ладони – холодный сухой ветер царапал их, они быстро покраснели, кожу покалывало. Но во рту был рай, так что оно того стоило.
Остатки былого снега хрустели, превращаясь в серую труху под высокими сапогами, которые напоминали военные. Никакой гололед с такой подошвой не страшен. Хоть что-то хорошее.
Мутное зимнее солнце светило едва-едва и почти не грело. Его лучи не дотягивались до замерзшей земли из-за рваных перистых облаков металлического цвета. Казалось, они висели так низко, что можно встать на стремянку, разогнать их руками и протереть солнце от белесой ледяной пленки. Привыкшая глядеть под ноги на ходу, Фаина редко посматривала на небо. Не хотела вновь видеть в облачном узоре нечто, чего не видят нормальные люди.
По-хорошему надо бы прийти домой, сразу накатить пару глотков, позвонить маме и рассказать, что у нее подозрение на сахарный диабет, а дальше уже вместе решать, как быть. Но нельзя. По многим причинам.
Начнем с того, что после обеда Фаине снова на работу – она взяла отгул на полдня, чтобы посетить врача. В офисе не оценят легкого перегара, несмотря на то (а может, как раз поэтому) что за несколько лет сотрудники видели Фаину в разных состояниях. Значит, отогреваться придется чаем. Как уныло.
Звонить маме – тоже не лучшая идея. Нельзя ей знать, что у Фаины проблемы со здоровьем. Новость породит панические атаки и в конечном итоге не позволит дочери спокойно жить и самостоятельно разбираться с проблемой. У мамы хватает своих забот, зачем ее тревожить? Тем более информация еще не подтвердилась. Как вариант – рассказать брату, но и это лишь в крайнем случае, для утешения совести.
Можно было, конечно, сразу пойти на работу, но Фаина решила отсидеть дома, в тепле, положенные часы. Поликлиника находилась на небольшом расстоянии от общежития, так что путь не был долгим, и тратить деньги на автобус не пришлось.
На первом этаже девушка подошла к овальному зеркалу во весь рост, сняла с себя мокрый шарф и поправила волосы. Сколько с ними ни возись, а выглядят как нечесаная копна почерневшего сена, которую остается только сжечь. Долгое время Фаина пыталась исправить ситуацию, а потом просто махнула рукой. Как и на многое в своей жизни.