А вот интересно, что теперь сделает бравый капитан КГБ? Скажет, что его миссия окончена, и отвалит от сотрудников милиции или продолжит «участвовать в оперативных мероприятиях» в надежде скрыть истинный объект своего интереса? Если первый вариант, значит, Носилевич уверен, что менты — тупые непрофессионалы и ни о чем не догадались. Если второй, значит, уважает. Ну, более или менее.
Гордеев усилием подавил невольную улыбку и продолжил задавать вопросы Татьяне Муляр.
***
Участковый Синицын после обеденного перерыва вернулся на рабочее место и первым делом поднял недавние ориентировки на розыск. Вообще-то про мальчика и девочку, пропавших 10 ноября в центре столицы, он и без всяких ориентировок помнил, потому как к работе своей относился вдумчиво, со всей возможной тщательностью, но освежить память не мешало бы. Проверил телефонограммы: нет, розыск Сергея Смелянского и Аллы Муляр не снят, значит, их пока не нашли. Если дети сбегают из дома, то либо пускаются в путешествия, либо где-то отсиживаются. В первом случае их чаще всего отлавливает транспортная милиция, во втором — местная, территориальная. Человеку нужно где-то спать и что-то есть, это без вариантов. А еду нужно добывать. То есть либо просить кого-то ее покупать, либо воровать. Излишне активно приобретаемые конфеты и колбаса вполне могли быть свидетельством того, что у старухи Лихачевой кто-то поселился. Может, гости нагрянули, родня какая-нибудь. Конфеты в огромных количествах говорят, скорее, в пользу детей и подростков, водка — нет, для оправдания водки нужны взрослые мужики. Так что вполне можно думать о родственном семействе с многочисленными чадами и домочадцами, дом-то у Лихачевой хоть и ветхий, но просторный. Можно подумать и о спекуляции, как подсказывает продавщица Раечка. А можно предположить, что конфеты и колбаса покупаются для детей, которые по каким-то причинам прячутся у бабки, а водка — на продажу. Как говорится, мухи — отдельно, котлеты — отдельно. Но проверить в любом случае надо.
Геннадий Синицын в свои тридцать три года все еще ходил в старлеях, потому как должность не позволяла получить более высокое звание, и мечтал о работе в уголовном розыске. Дружил с операми из райцентра и из поселкового отдела, присматривался, прислушивался, старался набраться ума и опыта. А вдруг когда-нибудь повезет! Вдруг его заметят и предложат перевод! К подвигам и славе Гена не стремился, его манила сама работа как таковая, с ее тонкостями и хитростями. Как добывать информацию? Как ее использовать? Как действовать, чтобы не спугнуть преступника раньше времени? Как поступать, чтобы потом не получить нагоняй от следователя, когда он ничем не может подтвердить те факты, которые ты с таким трудом и риском раздобыл? В общем, нюансов много, и все они были Синицыну безумно интересны.
Поэтому Геннадий подавил первый порыв отправиться к бабке Лихачевой самому. Отправиться-то можно, вопросов нет, участковый на то и поставлен, чтобы постоянно вступать в контакт с населением, проверять обстановочку по месту жительства, задавать любые вопросы и бдить, да только правильно ли это? Конечно, более чем вероятно, что никакого криминала там нет, но… А вдруг есть?
И старший лейтенант Синицын позвонил в уголовный розыск районного отдела внутренних дел.
***
Ольга Алексеевна Ермашова работала следователем уже два десятка лет. Сперва служила в следственном отделе РУВД, потом, когда производство по делам несовершеннолетних передали в подследственность прокуратуры, перешла в районную прокуратуру. Подростки-обвиняемые — дело морально тяжкое, потому что у всех, как правило, есть родители, которые или приходят и плачут, умоляя проявить милосердие к нечаянно оступившейся глупой деточке, или организовывают телефонные звонки либо «сбоку по диагонали», либо прямо сверху. И то и другое давно уже перестало нервировать следователя Ермашову, она привыкла и натренировалась не реагировать там, где можно, а уж где никак не получалось — научилась реагировать умно и тонко.
Однако такого, как сегодня, в ее практике пока еще не случалось. Ее вызвал начальник следственной части Краснопресненской прокуратуры и заявил, что нужно возбудить уголовное дело в связи с исчезновением двух подростков, которые пока еще не найдены, и что с ними случилось — неизвестно. Ольга Алексеевна даже поначалу решила, что ослышалась или поняла что-то не так.
— Есть основания предполагать убийство? — переспросила она.
— Есть, — ответил начальник, но как-то неуверенно.
— Какие именно? Трупы? Свидетели?
— Нет, пока ничего не обнаружили.
— Может, следы крови в месте, где детей видели в последний раз?
— Тоже нет.
— Тогда что?
Начальник вздохнул и укоризненно покачал головой.
— Ольга Алексеевна, дело надо возбудить. Ты меня поняла?
— Да не поняла я ничего! — вспыхнула Ермашова. — По какой статье мне возбуждаться? По сто третьей? По сто второй? Без трупов?
— Найди другую статью, какую хочешь. Но дело должно быть возбуждено. Есть указание.
Она грузно опустилась на стул, поставила локти на столешницу, оперлась подбородком на сжатые кулаки.
— Сергей Васильевич, вы знаете уголовный кодекс не хуже меня, а может, даже и лучше. Статью о похищении ребенка можно применять только в тех случаях, когда пропадает младенец или есть основания подозревать умысел на подмену. Что еще вы можете мне предложить? Развратные действия в отношении несовершеннолетних? А доказательства где? Хоть один факт есть?
— Может, незаконное лишение свободы? Если детей похитили, то их ведь где-то держат, — скучным голосом предложил начальник.
— А если их не похитили, а они сами сбежали? Под самовольное оставление подростком места жительства никакую статью не подвести, хоть тресни. У нас есть хотя бы один факт, намекающий на похищение?
Сергей Васильевич явно взбодрился.
— Один факт как раз есть. Перед исчезновением детей видели разговаривающими с двумя неизвестными мужчинами в подворотне. И свидетели имеются, все честь по чести. Они дали описание этих мужчин и их автомобиля.
Так, с этим уже можно работать.
— И свидетели видели, как пропавших детей затаскивали в машину?
Начальник снова поскучнел.
— Не видели, — признался он.
— Тогда о чем мы вообще разговариваем? — вздохнула Ермашова. — Не усматриваю оснований для возбуждения уголовного дела. Пусть милиция сначала найдет этих детей, потом будет видно, возбуждаться или нет и по какой статье.
— Ольга Алексеевна, ты меня не слышишь? — Голос начальника перестал быть скучным и начал возвышаться, набирая обороты. — Есть указание! Очень понятное и очень жесткое! Должно быть возбуждено уголовное дело, и должен быть следователь. Я сам не знаю, как выполнять такое указание, но ты должна его выполнить.
— То есть вы хотите, чтобы я нарушила закон?
— Нет, я хочу, чтобы ты придумала, как это сделать, не нарушая закона.
Ермашова поняла, что отказываться бесполезно. Но хотелось бы знать почему. Телефонное право сильнее любого уголовного и уголовно-процессуального кодекса, это понятно, но интересно, кто этим правом сегодня воспользовался.
— От кого хоть указание-то? — спросила она вполне мирным тоном.
— Не могу сказать.
— Да бросьте, Сергей Васильевич. Я же не фамилию спрашиваю и не должность, а так, в общих чертах. Сверху?
— Не совсем.
— По горизонтали, от коллег?
— По диагонали. От старших братьев.
Тут уж Ермашова взбеленилась так, что даже не сочла нужным изображать дипломатичность. Помочь коллегам из МВД — святое дело. Пойти навстречу «убедительной просьбе» откуда-нибудь из горкома партии или повыше — тут тоже особо не повыпендриваешься. А вот КГБ Ермашова воспринимала совсем иначе. Они не коллеги и не начальники, они — секретные контролеры и надзиратели, и сотрудничать с ними ей было противно. Особенно так сотрудничать, как это требовалось сегодня. Одно дело проявить некоторое лукавство, договориться со своим внутренним убеждением при оценке доказательств, усмотреть смягчающие или, наоборот, отягчающие обстоятельства там, где попросят, то есть действовать все-таки в рамках закона, и совсем другое — грубо нарушить закон и возбудить уголовное дело, когда для этого нет вообще ни единого основания.
— Что?! С каких это пор Комитет нам указания раздает?
— С таких. — Сергей Васильевич посмотрел ей прямо в глаза, и взгляд его не обещал ничего хорошего. — С недавних. Сама должна понимать, в какой стране мы теперь живем. Они и раньше нами командовали, уж тебе ли не знать. А теперь вообще все под себя подомнут. У них на все один ответ: государственная необходимость, а вам знать не положено. Так что утрись, Ольга Алексеевна, и сделай, как велено. И я вместе с тобой утрусь. Я уже позвонил в РУВД, опера подъедут к пяти часам, доложат тебе все материалы, вместе подумаете, как лучше выкрутиться. Времени тебе даю до завтрашнего утра. Утром постановление о возбуждении дела должно быть у меня на столе. Все поняла?
— У меня очная ставка на пять часов назначена.
— Перенеси.
Ермашова очень хотела громко и четко послать начальника, Комитет госбезопасности и вообще всю систему, но вместо этого молча поднялась и пошла к двери.
***
Кирилл Носилевич терпеливо отстоял в своем углу все время, пока Гордеев и вернувшийся Гога Телегин не закончили опрашивать свидетелей. Виктор злился с каждой минутой все больше и больше, ведь если он правильно угадал, комитетчику вовсе не нужны были подробности десяти дней жизни этих людей, он получил желаемое, когда явилась Татьяна Муляр. И теперь получалась какая-то нелепая игра, на которую тратились время и силы: Гордеев делал вид, что ничего не понял, и продолжал добросовестно выполнять указание и задавать совершенно бессмысленные, на его взгляд, вопросы, а Носилевич делал вид, что все это ему важно и интересно. Правило «ни в коем случае не засвечивать объект внимания», конечно, полезное, но иногда оборачивается против всех участников игры.