Вернулись сотрудники, выезжавшие на дом к Пивниковой, и все внимание тут же переключилось с Разина на них. Зинаида Федоровна рассказала, что наткнулась на мальчика, который с отсутствующим видом сидел прямо на холодной мокрой земле, и «глазки у него были такие печальные, такие неземные», что она сразу поняла: это подарок небес. Стала спрашивать, кто он, откуда, но мальчик только молча смотрел на нее, а из глаз слезы текли.
— Пойдем со мной, — предложила сострадательная женщина, — обсохнешь, поешь.
Мальчик пошел с ней. Да так и остался. Не вполне здоровая Пивникова обрела наконец сыночка, о котором мечтала чуть ли не со школьной скамьи. На вопрос о том, не приходило ли ей в голову, что у парня есть родители, которые его ищут, отвечала искренне и не задумываясь:
— Какие же могут быть родители у небесного создания? Его отец — Святой дух, а мне доверили быть его земной матерью, заботиться о нем, растить, пестовать.
Сыщики качали головами, хихикали, отпускали шуточки атеистического толка.
— Это ж надо, чтобы так не повезло, — приговаривал один из них. — Наткнулся бы на парня любой другой человек, у которого с головой порядок, и сообразил бы, что надо его или в милицию тащить, или в больницу к психиатрам. Тогда и искать не пришлось бы, уже в четверг утром мальчишку отдали бы матери под расписку. Блин, одна сумасшедшая на тысячу нормальных, и надо было, чтобы именно она его нашла и присвоила!
В помещении было тепло и душно, и Гордеева неукротимо клонило в сон. Он накинул куртку и вышел на улицу проветриться. Через пару минут появился Коля Разин, достал сигареты, прикурил, щелкнув изящной заграничной зажигалкой.
— Все-таки мне интересно, это следак придумал или ты? — небрежно спросил он.
— А какая разница? Главное, что есть результат, Смелянского нашли.
— Теперь в справку попадешь.
Значит, Разин догадался, что идея принадлежала Гордееву, а не следователю Рыкалову. Можно, конечно, начать финтить и строить из себя целку, но какой смысл? Он и не собирался ничего скрывать от Николая, и непременно поделился бы с ним своими соображениями еще раньше, когда приехал в больницу, но потом состоялся неприятный разговор, Коля надулся, и Виктору расхотелось рассказывать.
— Не факт. Скорее, в справку ты попадешь, потому что нашел-то его ты, а не я, — равнодушно ответил Гордеев. — Девочку нашли без нас, мальчика нашел ты, а я, получается, вообще не при делах. И благодари свою сыщицкую удачу: Смелянского искали пять человек по адресам, и любой из них мог получить в работу адрес Пивниковой, а он достался тебе. Так что не гневи бога. Коля, давай уже не будем мериться этими самыми, ладно? Мы честно отработали, в полную силу. Дети найдены. Мы свою часть работы выполнили, дальше другие отделы будут пахать. Сейчас дождемся Смелянских, отдадим им Сережу и отправимся в Москву, по домам. Хоть поспим.
Ему действительно было все равно, попадет он в справку или нет. Главное — Сергея Смелянского вернут домой живым и здоровым. А это означает, что шанс на перевод на должность заместителя начальника второго отдела МУРа все-таки не совсем нулевой. Если, конечно, те высокие начальники, к которым обращались Смелянские, будут помнить о своих обещаниях и не обманут.
— Перескажи-ка мне еще раз свой разговор с Сергеем. Ну, когда ты его поймал, — попросил Гордеев.
— Зачем? Я уже сто раз пересказывал.
— В сто первый перескажи. Пожалуйста, — с мягким нажимом проговорил Виктор. — Я старше тебя, бессонные ночи переношу труднее, чем в молодости, от усталости внимание рассеивается. Мог что-то упустить, не услышать.
Коля вздохнул.
— Я его сначала похвалил за то, что быстро бегает.
— Какими словами? В точности можешь повторить?
— Да не могу я в точности! Чего ты примотался-то? Я в тот момент только-только спринт выдал на полную мощь, в голове сплошной адреналин. Сказал что-то типа «ты молодец, быстро бегаешь», еще про День бегуна что-то ввернул.
— Так, а он что?
— Сказал, что имел детский спортивный разряд, потом ушел из секции.
— А ты?
— Насчет похищения спросил.
— Что именно спросил? Какими словами?
— Ну… Я говорю: «Ты и от того мужика так же быстро драпанул? И он тебя догнать не смог?» Примерно так.
— Драпанул? Так и сказал?
— Ну да. А он удивился, мол, откуда я знаю.
— И что ты ответил?
— Ничего, сделал вид, что не услышал. Потом я спросил, почему он попытался от меня слинять. Он ответил, мол, побоялся, что узнают, задержат и домой вернут.
— А дальше что?
— Я спросил, почему он в молчанку играл и ни на какие вопросы не отвечал. Он ответил: «Потому что», и больше рта не раскрывал.
Как много может значить всего одно неверное слово… «Драпанул», «слинял». Жаргонизмы, подразумевающее трусливое бегство и несущие презрительный оттенок. Может ли для тринадцатилетнего мальчишки быть что-нибудь более унизительное и постыдное? Разве справедливо применять их к тем случаям, когда человек в ситуации смертельной угрозы спасает собственную жизнь? Тем более ребенок, мальчик-подросток. Ах, как права, оказывается, была Надюша, когда говорила о чувствах вины и стыда, которые в подобной ситуации могут задавить здравое мышление и нормальную рассудительность! Сережа Смелянский, поняв, что его все-таки нашли, готов был пойти на контакт, но два неосторожных слова все испортили, и он снова замкнулся.
И кто виноват? Молодой и недостаточно опытный Коля Разин? Да нет, конечно. Виноват майор Гордеев. Надо было поговорить с Разиным заранее, объяснить, предупредить. Виктор так и поступил бы, он же собирался, но потом разозлился на Колю за то, что тот контактирует с Носилевичем и подстилается под КГБ, настроение испортилось, разговаривать с коллегой расхотелось. Пошел на поводу у собственных эмоций, как дитя малое, честное слово! Непозволительно и непростительно так вести себя. «А еще в начальники захотел… — с неудовольствием сказал себе Гордеев. — Сидел бы уже тихо и не высовывался, раз такой обидчивый и не умеешь владеть собой».
***
Елена Андреевна Смелянская всю ночь просидела в комнате сына, смотрела на спящего Сережу, то и дело поправляла на нем одеяло, осторожно прикасалась пальцами то к щеке, то к руке. «Нашелся! Нашелся! Живой, здоровый, невредимый!» — пело у нее внутри. Она была так счастлива, что боялась заснуть и перестать чувствовать затопившие ее облегчение и радость.
Аленка тоже нашлась. Правда, о девочке, к сожалению, нельзя сказать, что она здорова и невредима, но ведь жива, а это главное. Теперь, немного придя в себя и сидя у постели нашедшегося сына, Елена Андреевна корила себя за то, что совершенно не подумала о Тане и Олеге, когда приехала вчера поздно вечером в Дмитров. Может быть, они все еще находились в больнице, и следовало заехать, поддержать их, поговорить? В любом случае, на ночь они должны были вернуться домой, в Москву, и можно было бы позвонить им, когда Елена с мужем привезли Сережу. Да, было уже очень поздно, ночь, но в такой ситуации телефонный звонок и разговор с подругой — вещь более чем нормальная. Однако Елене Андреевне было не до Татьяны, все мысли ее крутились вокруг сына. «Я поступила по-свински», — подумала Смелянская и с удивлением отметила, что не испытывает по этому поводу ни смущения, ни досады. Сережа дома! Вот что имеет значение. А Тане она успеет позвонить утром, часиков в восемь.
Да, позвонит. И что скажет? Как будет разговаривать с ней? А как будет разговаривать с ней Таня? Кстати, знает ли она, что Сережу нашли? Если знает, то что сейчас чувствует? Радуется за Лену или завидует, что сын подруги вернулся без единой царапины, здоров и прекрасно себя чувствует, в то время как ее девочка лежит в больнице в тяжелом состоянии? Если же не знает, то придется ей сказать. И неизвестно еще, как Таня отреагирует. Елена будет открыто радоваться возвращению сына, а Танечке этот счастливый звенящий голос будет как ножом по сердцу. Может, не звонить? Нет, выйдет только хуже, начнутся обиды: ты же подруга, как ты могла даже не поинтересоваться, не предложить помощь и все такое. Вообще-то такие выверты для Тани Муляр нехарактерны, она ни разу за все годы их дружбы ни о чем не попросила Елену Андреевну и никогда не давала понять, что раз Елена лучше устроилась в этой жизни, то обязана хоть изредка помогать своей давней подруге.
Навязчивые мысли о Татьяне и Аленке мешали Елене Андреевне наслаждаться собственным счастьем, таким острым и полным, что жаль было портить его невольными чувствами неловкости и стыда. «Я подумаю об этом завтра», — решила Смелянская, вспомнив слова героини своего любимого романа «Унесенные ветром».
Она вышла из комнаты, ступая на цыпочках, заглянула в спальню, где сладко и умиротворенно похрапывал муж, и устроилась на кухне. Нужно тщательно продумать завтрак, он должен быть вкусным и красивым, праздничным, торжественным, чтобы Сереженька сразу понял: его ждали дома и ругать не собираются, он не сделал ничего плохого. Во всяком случае, так утверждал майор Гордеев. Да и что плохого или предосудительного мог сделать мальчик, которого обманом завлекли взрослые преступники и похитили? В чем может быть его вина?
Елена открыла холодильник, придирчиво осмотрела полки, битком набитые всякими вкусностями и деликатесами, мысленно составила меню, прикинула, не завести ли тесто: к шести утра оно как раз подойдет, и к семи — началу восьмого можно будет поставить на стол пышную, прямо из духовки, кулебяку с мясом. Сереженька так ее любит! Да и Володя не откажется, съест с удовольствием. Вчера им привезли с рынка парную телятину, и Елена не стала класть ее в морозилку, оставила в холодильнике на полке, планировала вечером нажарить котлет на три дня. Вот и мясо для кулебяки, даже размораживать не нужно.
Она поставила опару, привернула к краю столешницы тяжелую чугунную мясорубку и принялась крутить фарш для начинки.
Стол следует накрыть нарядно, как для гостей, непременно с накрахмаленными белоснежными салфетками и серебряными приборами, поставить дорогой сервиз, английский, купленный за немыслимые деньги у жены знакомого дипломата. Одним словом, как говорится, патронов не жалеть! Господи, Сереженька нашелся, какое счастье! Он выспится, встанет утром, съест несколько кусков своей любимой кулебяки, и все будет, как прежде.