т и живи, не проси ничего у мамы с папой.
— Ну, скоро? — жалобно спросила она. — По-моему, уже все давно готово.
Алексей посмотрел на часы.
— Еще шесть минут, не ной.
— Ладно, буду терпеть. Слушай, а в прошлом году где была Школа?
— Понятия не имею, я в прошлом году еще был студентом-пятикурсником и даже не знал, что такие Школы бывают. У тебя какой-то подозрительно повышенный интерес к нашей Школе молодых ученых, подруга.
Настя махнула рукой и прикусила язык.
— Не обращай внимания, это от голода. Пытаюсь отвлечься.
Леша взял половинку яблока (другая половинка была искрошена в салат) и нож, отрезал дольку и сунул ей в рот. Яблоко оказалось сочным, кисло-сладким, и от этого яркого вкуса голод вдруг сделался просто нестерпимым. Настя схватила остаток яблока и жадно впилась в него зубами.
— Ну вот, — огорченно протянул Леша. — Взяла и все испортила, перебила аппетит.
— Прости, — промычала она с набитым ртом. — Я не завтракала, только кофе выпила. У меня еды не было, вчера забыла купить.
— Нашла, чем гордиться! И не ври, ты не забыла, а просто поленилась. Знаю я тебя.
Обед получился восхитительным и был съеден без остатка. Алексей развалился на откидной кушетке и уткнулся в книгу, а Настя уселась за письменный стол и взялась за превращение толстой тетради в ежедневник: красным фломастером выводила число и месяц, синим — день недели, слева в столбик — часы от 8 утра до 10 вечера. Получалось аккуратно и красиво. На настоящий ежедневник, какой она однажды в детстве держала в руках, походило мало, однако для использования вполне годилось.
И не давала покоя мысль о Школе молодых ученых. Папа, наверное, рассердится…
***
— Это что такое?
Начальник отдела, в котором работал подполковник Череменин, держал в руках запрос в Министерство культуры. Леонид Петрович приехал на службу прямо из аэропорта, знал, что начальник будет в министерстве, и хотел составить и подписать запрос, чтобы отправить его прямо с утра в понедельник.
— Это запрос в Минкульт по делу о восьми убитых мальчиках.
— Я вижу, что запрос, вижу, что в Минкульт, и вижу, по какому делу, — раздраженно проговорил начальник. — Я только не вижу, где у тебя голова, Леонид Петрович. Та голова, которой люди обычно думают, а не едят. Ты поставь себя на место чиновника, которому передадут такой запрос на исполнение. Что он подумает? И что скажет своим коллегам? А дома? А друзьям? Уже на следующий день поползут слухи, что в перечисленных городах в перечисленные даты что-то случилось, а если все эти города и даты указаны в одном запросе, значит, и дело одно. Еще день-другой — и заговорят о маньяке, который разъезжает по всей стране. И это сейчас, в такое сложное время! Удивил ты меня, Леонид, не ожидал я от тебя такой непредусмотрительности.
— Но информацию нужно собрать, — твердо сказал Череменин. — Я настаиваю. И откладывать не хотелось бы, потому что восемь эпизодов в любой момент могут превратиться в девять, потом в десять, пока мы не поймем закономерность.
— Да собирай свою информацию, кто тебе мешает-то? Но неофициально, потихоньку, без лишнего шума. Я тебя что, учить должен, как это делается?
— У меня нет доверенных источников в Минкульте.
— Так ищи! У тебя нет, у меня нет, а в УБХСС наверняка у каждого по два-три человечка есть там, где надо. Сориентируй их, они помогут. Отчет о командировке когда представишь?
— В понедельник, товарищ полковник, — ответил Леонид Петрович и неожиданно зевнул, не смог удержаться.
Начальник покачал головой, посмотрел сочувственно.
— Ты дома-то был?
— Никак нет, сразу из аэропорта сюда приехал, хотел вас застать на месте.
— Иди отдыхай. Результат командировки отличный, буду писать представление тебе на премию в размере оклада, но только при условии, что отчет сдашь точно в срок. Проволынишь — не будет никакой премии, понял? Давай поезжай домой, отмойся, отоспись, собери мозги в кучу. Завтра доложишь мне по делу Зафарова, а то у вас простой какой-то наметился, не двигаетесь совсем.
— Завтра воскресенье, — осторожно напомнил Череменин.
— А то я без тебя в днях недели запутался, — сердито отозвался начальник. — Знаю, что воскресенье. Но что преступления нужно раскрывать — тоже знаю. Дни идут, сроки текут, нас не спрашивают, а дело на личном контроле у начальника главка. Скажи еще спасибо, что не у министра, а то тебя и ночью на доклад могли бы вызвать.
Леонид Петрович вернулся в свой кабинет, сел за стол и уставился неподвижными глазами в окно. Вяло полистал справочник внутренних телефонов министерства, потом достал и покрутил в руках записную книжку, но даже не стал ее открывать и снова сунул в портфель. Подумал еще немного и набрал домашний номер Виктора Гордеева. Звонкий мальчишеский голосок сообщил, что папа на работе, и Череменин позвонил на Петровку.
— Вот уж не думал, что мне два раза подряд повезет застать тебя на рабочем месте, — сказал он, услышав в трубке знакомый басок.
— С приездом! — радостно отозвался Виктор. — Или ты еще там?
— Нет, я уже здесь. Ты очень занят?
— Как обычно. Всю неделю прокрутился, дела запустил, нужно разгребать, хотя бы писанину отоварить.
— Поговорить бы, Витя. Если я подскочу, сможешь оторваться?
— Да с удовольствием! Что угодно, только бы эти бумажки в глаза не видеть!
— Тогда жди.
Леонид Петрович зашел по пути в магазин, взял бутылку коньяку, две банки сайры в собственном соку и четвертинку черного хлеба. Конечно, закуска для благородного напитка не сказать чтобы соответствующая, но другую-то где взять? Икра, ананасы и изысканная дичь — это только в кино или в старых книжках. Икру нужно доставать по огромному блату, а ананасы Череменин попробовал пару раз в жизни, да и то консервированные, в сладком сиропе, из жестяной банки с голубой этикеткой. Настоящих ананасов, как, впрочем, и рябчиков он никогда даже не видел.
В субботний день обстановка в коридорах и кабинетах МУРа ничем не отличалась от обстановки в другие дни недели, только женщин в штатском попадалось поменьше: у неаттестованных сотрудников рабочее время регламентировалось Кодексом законов о труде, а не Положением о прохождении службы.
Гордеев радостно собрал разбросанные по столу бумаги, засунул в сейф, а увидев коньяк, с понимающим видом тут же запер дверь кабинета изнутри и достал из тумбочки стаканы, консервный нож и стянутые в столовой вилки.
— Наливай, — скомандовал он. — Только без фанатизма, по чуть-чуть.
Вскрыли банки с сайрой, разлили коньяк, выпили по глотку, всего по одному, зато большому, закусили.
— Удачно съездил? — спросил Виктор.
— Нормально. Обещали даже премию выписать. Витя, я обдумал твою идею насчет театров, — начал Череменин.
— И что? Думаешь, глупо?
— Как раз наоборот. Идея дельная. Нужно собрать информацию. Поможешь? Я хотел официальным путем, даже в министерство приперся сразу с самолета, знал, что начальник сегодня на месте, надеялся запрос подписать.
— Подписал?
— Ага, три раза. По рукам дали. Мол, нельзя напрямую действовать, чтобы не разглашать. А у меня в Минкульте голяк, никого нет.
— Понял, — кивнул Гордеев и потер ладонью свою обширную лысину. — Есть толковый человечек, попрошу, он все сделает. Напиши мне на листочке города и даты, я ему передам.
— Спасибо, дружище. А сам как? Что с пропавшими детьми? Дело двигается?
— Нашли обоих, теперь ищут похитителей. Давай еще по глоточку, чтобы между первой и второй муха не пролетела.
Череменин слушал рассказ Виктора и думал о неустроенности мелких бытовых обстоятельств. Вот два взрослых человека, разумных, далеко не юных, вполне состоявшихся в профессии. Оба семейные и вполне добропорядочные. Почему они выпивают на рабочем месте, разливая дорогой напиток в стаканы и цепляя вилкой рыбные консервы прямо из банки, а хлеб отламывая руками? Они ведь не алкоголики. Нормальные здоровые мужики, которым нужно поговорить. Тогда почему в кабинете, запершись, без нормальных рюмок, без тарелок с подходящей закуской, без приборов и салфеток?
Потому что больше негде. В ресторан, если нет блата, реально попасть только днем, к открытию, к двенадцати часам. После двух уже сложнее, после пяти — вообще нереально. С кафе та же история. Но даже если тебе сказочно повезет и ты попадешь в вожделенное место, то крайне маловероятно, что тебе с товарищем удастся нормально и спокойно поговорить. Вас двое, столы как минимум на четверых, и либо к вам подсадят совершенно посторонних людей, либо вас самих подсадят к кому-то. Для тех, кто заскочил просто поесть, это терпимо, но для людей, которые пришли в ресторан, чтобы пообщаться или побыть вместе, присутствие за столом незнакомцев сводит всю идею на нет. Пара, желающая поговорить о любви. Друзья, которые давно не виделись и стремятся рассказать о своей жизни такие подробности, какие пристало слушать только очень близкому человеку. Или те же оперативники, которым нужно обсудить что-то касающееся работы… Зачем им лишние уши? Шанс спокойно посидеть есть только в том случае, если администратор — свой человек и можно попросить его никого не подсаживать. А многим ли так везет, что и швейцар на входе «свой», и администратор зала тоже, и свободный столик нашелся?
Вот и приходится сидеть и выпивать где попало. Хорошо, если можно собраться у кого-нибудь дома, но жены обычно такие штуки не понимают и не поощряют, а если дома дети, то получается совсем уж неудобно. Разговор-то служебный, специфический, детей приходится отгонять, жену — просить посидеть в комнате и не суетиться на кухне, где «мужчины беседуют». Да и трудно объяснить женщине, почему такие разговоры нужно вести непременно под выпивку.
А уж если дома, на кухне, не получается, то остается только служебный кабинет. И никакой тебе сервировки, никакого «культурного отдыха», вместо тарелок — хорошо, если обычная писчая бумага, а то ведь и просто газетка.
Да уж, в заведениях общепита к людям относятся не как к гостям, а как к неодушевленному быдлу. Впрочем, общепит — не исключение. Взять хоть те же гостиницы, например. Леонид Петрович постоянно ездит в командировки и каждый раз, уезжая домой, проходит через унизительнейшую процедуру «сдачи номера» дежурной по этажу, которая приходит и проверяет, не спер ли ты графин для воды, стакан или пепельницу, полотенце или наволочку, не выкрутил ли лампочку из светильника, не сломал ли кровать или стул. Для них тоже ты не гость, а потенциальный вор и вандал. Где же то уважение к человеку, которое провозглашается с высоких трибун? С одной стороны, звучит лозунг «человек человеку — друг, товарищ и брат», а с другой — на каждом углу написано большими буквами «посторонним вход запрещен». Куда ни сунешься — ты всюду и для всех посторонний, хоть в ресторане, хоть в больнице, хоть в гостинице, хоть в театре. Тебе никуда нельзя, и для всех ты — тот, кто может что-то украсть или испортить.