– Этого не может быть! – воскликнула она, обернувшись к Эалстану. – Что же с ним сделают, когда он такое поет?! Или он думает, что альгарвейцы не слышат? Или думает, что в зале не найдется доносчиков? Да он обезумел! – Но девушка улыбалась – в первый раз с начала представления. – Он безумец… да… но какой же храбрец!
– Я об этом не подумал, – признался Эалстан.
Но он-то не был каунианином – даже на четверть. Песня, в которой говорилось о том, что не так уж важно, какого цвета у тебя волосы, поразила Ванаи, точно разрывное ядро. И в Эофорвике она должна была произвести большое впечатление: здесь фортвежцы и кауниане вместе подняли мятеж против оккупантов.
Когда песня закончилась, Ванаи зааплодировала громче всех, то и дело поправляя сползающий капюшон. Потом обернулась и чмокнула Эалстана в губы.
– Ты был прав, – призналась она. – Я рада, что пришла.
С тех пор как Корнелю в последний раз был в Сетубале, настроения в местах его вынужденного изгнания изменились разительно. Тогда Лагоаш, конечно, воевал с Альгарве, но как-то понарошку. Могучий флот и просторы Валмиерского пролива защищали державу от вторжения, а корона с опаской поглядывала не только в сторону Сибиу и Дерлавайского материка, но и на восток, в страхе, что Куусамо ударит в спину соседям, излишне увлекшимся сварой с Мезенцио. Одно это доводило до бешенства и Корнелю, и его собратьев по изгнанию.
Теперь с этим было покончено. Лагоанская армия не принимала участия в сражениях на континенте – она вела тяжелые бои на Земле обитателей льдов. С Куусамо же страна определенно находилась теперь по одну сторону фронта – после того, что случилось с Илихармой, вздрогнул весь Сетубал. С тем же успехом альгарвейцы могли нанести удар по лагоанской столице. Если уж на то пошло, ничто не мешало им сделать это сейчас. Вот только собрать в одном месте побольше кауниан и…
– Приятно смотреть, как лагоанцы закопошились, – заметил Корнелю, обращаясь к своему товарищу по изгнанию, подводнику по имени Василиу, когда оба сидели в казарме, которую лагоанские военные выделили сибианским морякам, сумевшим бежать с захваченного архипелага.
– На испуганных лагоанцев поглядеть всегда приятно, – согласился тот.
Оба невесело засмеялись. Пока Альгарве не захватило Сибиу, Лагоаш сохранял нейтралитет в Дерлавайской войне. Это было обидно. И хотя Сибиу и Лагоаш сражались на одной стороне в Шестилетнюю войну, вражда и соперничество между ними уходили корнями в более давние времена – слишком похожи были две державы, чтобы сдружиться. Однако в последние пару столетий Лагоаш неизменно брал верх в этом противостоянии.
– Правду сказать, нам бы тоже следовало волноваться, – заметил Корнелю. – Если альгарвейцы ударят по Сетубалу кровавой волшбой, думаешь, мы уцелеем только потому, что родились на Сибиу?
– Все, что творит Мезенцио, идет на погибель добрым сибианам! – прорычал Василиу.
Лицо его было сходно с физиономией Корнелю или любого другого обитателя пяти островов к югу от альгарвейского побережья: длинное, мрачное, легче отражающее тревогу и злость, нежели счастье. Вот и сейчас подводник нахмурился.
– Мне другое интересно – что эти лагоанские разгильдяи делают, чтобы их столицу не постигла судьба Илихармы?
– А мне интересней, могут ли они сделать что-нибудь вообще, кроме как приносить людей в жертву, – отозвался Корнелю. – И если они начнут резать людей, чем они будут лучше проклятых чародеев Мезенцио?
– Чем?! Я тебе скажу, чем, силами горними клянусь: они на нашей стороне! – ответил Василиу. – Свеммель не позволил альгарвейцам безнаказанно себя молотить, так почему кто-то другой должен поднять лапки?
– К тому времени, когда закончится эта война, мы все превратимся в чудовищ. Если она закончится. – Корнелю резко поднялся с койки и по привычке, вколоченной плетьми за годы учебы в подводной школе, разгладил одеяло, так, чтобы ни единой складки не было. – Лагоанцы не могут резать кауниан, как Мезенцио, и не хотят убивать своих, как Свеммель. Что им остается?
– Большие проблемы, – ответил Василиу.
Корнелю прохаживался между койками – взад-вперед, взад-вперед.
– Должны же они что-то придумать. – пробормотал он, хотя и понимал, что это совершенно не обязательно: бывают – даже слишком часто – и безвыходные положения. Мысли о Костаке не давали ему покоя. С кем, интересно, из живущих в его доме альгарвейских офицеров она спит? Или сразу со всеми? И не придется ли ему встретить по возвращении в Тырговиште парочку ублюдков? Если он, конечно, сможет вернуться.
Василиу вернул его к реальности коротким и грубым вопросом:
– Например?
– Откуда же мне знать? Я-то не чародей! – отозвался Корнелю. – И если б я был чародеем и знал ответ, то пошел бы сразу к королю Витору, а не к тебе. – Он помолчал. – А я ведь был знаком с одним лагоанским чародеем, который может дать ответ… если сам его знает. Я привез его с Земли обитателей льдов на спине левиафана.
– Если после этого он откажет тебе в любой просьбе, значит, южная стужа заморозила ему сердце! – воскликнул Василиу. – Сколько мне доводилось слышать, это ужасные места.
– Я немного видел, но, по собственному опыту, не могу с тобой поспорить, – согласился Корнелю. – Что же, попробую поискать этого… Фернао.
После неожиданного возвращения из Тырговиште Корнелю довольно долго оставался для лагоанского командования лишним кусочком в штабной головоломке, и, пока начальство не решило, где хочет рискнуть жизнью подводника в очередной раз, тот мог распоряжаться своим временем свободно. Выходя из казармы, где жил с другими сибианами, Корнелю вздохнул невольно. Внутри остались родная речь и соотечественники. Снаружи поджидал иной, чуждый мир.
Даже вывески и таблички казались странными. Лагоанский язык принадлежал к группе альгарвейских, подобно сибианскому, но, в отличие от своих родичей, многое заимствовал из каунианского и куусаманского да вдобавок растерял большую часть склонений и спряжений. В результате отдельные слова Корнелю тут и там мог различить, но о смысле целых фраз ему оставалось только догадываться.
Подойдя к жандарму, подводник подождал, когда тот обратит на него внимание, и спросил:
– Гильдия чародеев?
Задать вопрос по-альгарвейски ему не составило бы труда, но тогда жандарм тут же арестовал бы его – как шпиона. А всякий раз, пытаясь говорить по-лагоански, подводник едва мог надеяться, что его поймут.
Жандарм нахмурился, потом просиял.
– Ах, Гильдия чародеев!
На слух Корнелю, он сказал то же самое, но жандарм, похоже, с ним не был согласен. Лагоанец пустился в пространные объяснения, из которых Корнелю понимал хорошо если одно слово из пяти.
– Помедленнее! – взмолился подводник с отчаянием.
Жандарм, к изумлению его, повторил медленно и внятно – как для дурачка. Может, это и было постыдно – Корнелю не имел ничего против. Со второго или третьего раза он понял, каким маршрутом городских караванов удобнее всего добраться до штаб-квартиры гильдии, поблагодарил, откланялся и двинулся дальше, в поисках остановки – три квартала вперед и один налево, как говорил… и говорил… и еще раз говорил жандарм.
В Сетубале и его окрестностях сходилось больше становых жил, чем в любой другой точке мира. Отчасти поэтому лагоанская столица превратилась в центр мировой торговли. Но Сетубал был купеческим городом еще в эпоху парусников и гужевого транспорта. Гавань его была великолепна, река Мондего связывала побережье с центром острова, а лагоанцы не имели привычки ослаблять державу междоусобицами.
«К несчастью, – подумал Корнелю. – Тогда Сибиу была бы сильнее».
К счастью, караван подошел вскоре – подводнику не хотелось бы продолжать столь мрачные раздумья. А так он забрался в вагон, бросил под бдительным взором кондуктора медяк в кассу и опустился на жесткую, не слишком удобную скамью.
Десять минут спустя он уже вышел из вагона напротив Великого чертога Лагоанской гильдии чародеев – величественного беломраморного здания в безжалостно-неоклассическом стиле. Вдоль фасада выстроились мраморные же статуи. Будь они, стены за ними, раскрашены, чертог смело можно было бы отнести к эпохе расцвета Каунианской империи.
Роскошь, которая встретила Корнелю за дверями чертога, лучше всяких слов говорила о том, что Гильдии чародеев успех сопутствовал давно и прочно.
Когда подводник спросил – как ему казалось, по-лагоански, – первого встречного волшебника, где можно найти чародея Фернао, тот непонимающе уставился на гостя и задал встречный вопрос:
– Сударь, вы говорите по-кауниански?
– Скверно, – признался Корнелю.
Ученые продолжали пользоваться древним наречием между собою, но моряк давно позабыл, чему его учили в школе. Хмурясь от натуги, подводник попытался задать тот же вопрос на старокаунианском. Он был совершенно уверен, что напутал с грамматикой изрядно, но лагоанский чародей не стал его поправлять и бросил:
– Вам лучше будет проследовать за мной.
Моряк не был уверен, что понял все правильно, но чародей уже повернулся, поманив гостя за собой жестом более древним, чем даже каунианский язык.
Вскоре Корнелю уже стоял в роскошной приемной перед запертыми дверями. В стороне, за столом, широким, как палуба небольшой яхты, восседал, перебирая бумаги, хитроватого вида чинуша. Чародей перемолвился с ним парой фраз на лагоанском и, обернувшись, сказал:
– Сударь, позвольте представить вам господина Бринко, секретаря гроссмейстера Пиньейро. Он вам поможет.
– Благодарю. – Корнелю поклонился.
Подводник произнес одно-единственное слово, а секретарь уже навострил уши.
– Вы сибианин? – спросил он. Моряк кивнул.
– Тогда вы, вероятно, владеете альгарвейским, – заключил секретарь, переходя на вражеское наречие.
Корнелю кивнул снова, и Бринко повторил его жест.
– Отлично. Тогда можно и поговорить. Я умею читать на вашем языке, но, боюсь, этим мои способности и ограничены, а у вас, кажется, трудности с лагоанским. Так что вам нужно от магистра Фернао?