И это лучшая иллюстрация для тех, кто думает, что всё держит под контролем.
А мне оставалось только вызвать Кислого и отправить его за покупками. Чай, вода, алкоголь, закуски… И всё такое прочее, чем можно порадовать гостей под крышей, скрипящей от порывов ветра и грозящей на этих самых гостей обрушиться.
Декабрь показывал себя во всей красе. Гнездо Тьмы в кремле пало в начале ночи, ещё до дерзкого нападения на мой особняк. Однако на смену чёрным тучам Тьмы с севера пришёл буран. И обрушил на город мелкую снежную пыль, вместе с пронизывающим ветром.
В такую погоду хорошо сидеть дома, под крепкой крышей, рядом с горящим камином… А не ездить по городу, решая вопросы, которые никак нельзя отложить. Я даже немного завидовал Саше и Авелине, оставшимся ждать оценщика. К слову, приехать в такую погоду он согласился — и не постеснялся это сказать — лишь потому, что не желал расстраивать сразу и сиятельного князя, и цесаревну.
А ещё, когда я садился в «тигрёнка», имел шанс понаблюдать, как по землям моего особняка гуляет худой мужчина с длинным носом, на котором примостилась сосулька.
Вид он имел, конечно, жалкий. Однако считался лучшим архитектором во всём Ишиме. Его, вырвав из объятий крепкого утреннего сна, тоже вызвал сюда Дашков.
Ни я, ни Авелина князя об этом не просили. Но Дашков нашего мнения не спрашивал. Он решил отомстить градоначальнику за попытку ему подгадить. И делал это с поистине княжеским размахом.
Лучший архитектор для дополнительных построек и организации оборонных мер!.. Лучшая строительное предприятие города, лучшие материалы!..
И всё это Дашков собирался повесить на городской бюджет.
Восстановлением же самого особняка предстояло заниматься моим рабочим. Однако и тут половина расходов ложилась на городские власти. Я даже заикнулся о том, что раз уж пошла такая пьянка, то можно отозвать иск на отмену обременения, но Дашков возмутился. И потребовал не прекращать давление на городских охальников, пока из них пух и перья не полетят.
«Тигрёнок», повизгивая мотором, продирался через завалы снега на садовой дорожке, ведущей к воротам. Естественно, тем, которые открываются на нормальную улицу, а не на разрытую площадь. За рулём пришлось сидеть одному из «ирбисов». Рядом, на пассажирском сиденье, пристроился второй боец, вооружённый автоматом, пудовыми кулаками и очень серьёзным лицом.
А мы с Бубном устроились на пассажирском.
Я хотел поехать сам, но Давид упёрся. И был поддержан уважаемыми людьми Ишимского княжества, причём в превосходящем количестве.
— Прекратите вы, Фёдор Андреевич, один по городу рассекать… Не в вашем-то положении!
Примерно к этому сводились все названные ими аргументы. И, по большому счёту, возражений у меня не было.
Пришлось брать с собой охрану.
К слову… Вот уж чего-чего, а охраны на моих землях собралось до неприличия много. Ратники князя, особисты Тайного Приказа, прорывники полиции, боевики «темников» (Тёмного Приказа)… И даже охрана влиятельных лиц, приглашённых — далее цитата князя — «оценить последствия разгильдяйства на примере отдельно взятого исторического здания».
Ну и вишенка на торте — ратники царского войска, оцепившие земли вокруг особняка. Дело в том, что военных Дашков тоже позвал в свой оперштаб, чтобы люто отчихвостить. Потому что «терять списанное вооружение — это, знаете ли, какой-то позор».
Оставшаяся на хозяйстве Авелина слегка робела, однако виду не показывала. Она хотя бы знала, как себя вести в таком непростом окружении. А вот я бы точно понарушал все правила этикета.
В общем, даже хорошо вышло, что пришлось сбежать по делам — пусть и в такую мерзкую погоду…
Выехав за пределы участка, мы поползли по заметённым снегом улицам. Редкие прохожие зябко кутались в шубы и куртки, пряча замёрзшие носы в воротники. Машины ехали по улицам осторожно и неторопливо, стараясь не встрять в снежные заносы.
Голубое небо скрылось за белой колючей пылью. На моих глазах, Ишим превращался в царство холода и снега. Я взглянул на температуру, которую показывал термометр в машине… Минус тридцать четыре градуса, между прочим!
…И с тоской вспомнил жаркое морское побережье.
Жаль, в те края мне пока путь заказан. Пока не исполнена царская воля, пока не отдан родовой долг Покровских и Седовых, я был заперт в царстве холода.
Не сказать, чтобы я был любителем жары. Лучше уж комфортные двадцать градусов. Однако всё, что ниже минус тридцати — комфортным никак не назовёшь.
По пути я дозвонился до Марии Михайловны. И, извинившись за ранний звонок, попросил её нас с Бубном принять. Проректор вяло хмыкнула и обещала поставить чай. Правда, говорила это она так сонно, что я решил ещё и за то, что разбудил, извиниться.
Зато, когда мы подошли к её квартире, сна у Малой не осталось в одном глазу. Дверь Мария Михайловна открыла раньше, чем я успел коснуться звонка.
И ещё пару долгих секунд меня пристально оглядывала.
— Ну вроде бы целый… — с сомнением изрекла она, наконец.
— Да что мне будет, Мария Михайловна! — нарочито бодро отозвался я.
— От попадания артиллерийского снаряда? М-м-м… Да, пожалуй, ничего от тебя не будет… Не останется просто… — кивнула проректор и посторонилась. — Проходите, гости мои ранние, незваные, будем считать, что дорогие…
Кстати, очень непривычно оказалось видеть Марию Михайловну в домашнем халате и тапочках с помпонами. А главное — без строгого выражения на красивом лице. Видимо, Малая была из тех людей, которые не могут «включиться», пока ими не выпит крепкий утренний чай.
Впрочем, я это ещё по время погони за ромейским шпионом подметил. А теперь с концами удостоверился.
Посмотрев, как мы отряхиваем за порогом пальто и обувь, припорошённые снегом, Малая удовлетворённо кивнула и двинулась вглубь жилища.
— Ну и что это за сундук? — уточнила она, грациозно присаживаясь на диванчик в гостиной. — Ставь его сюда…
Сундук Лампы, хоть и с натугой, был водружён на низенький стол, а мы с Бубном заняли кресла напротив.
— Это один из сундуков, найденных в моём особняке, — объяснил я. — Внутри записи купца, который построил этот особняк. И каждый раз, когда сундук открывают, ощущается почти незаметное возмущение теньки. Бубен думает, что там пульсар.
— Пульсар… Думает… — госпожа проректор покачала головой. — Даже мне было бы тяжело навесить пульсар на какую-то вещь. Особенно такой пульсар, который двусердому сложно заметить.
— Уважаемая Мария Михайловна! — очень сдержанно парировал Бубен. — Вы, конечно, можете сомневаться в моей способности думать… Но зачем вот так сразу отбрасывать рабочее предположение?
— Ладно… Открывайте свой сундук! — величаво махнув ладонью, Малая снова уткнулась в чашку с чаем.
Я откинул крышку… И снова это почувствовал.
На самой границе восприятия. Где-то там, где заканчивается наука, и пробегает загадочный холодок по спине.
А вот Мария Михайловна, похоже, ощутила значительно больше. Глаза у неё как-то слишком широко раскрылись, игнорируя природный разрез, а чашка с чаем медленно опустилась на стол.
— Пульсар? — удивлённо проговорила она.
— Вот! Я же говорил! — обрадовался Бубен.
— Нет, дорогие мои, это не пульсар, а полноценный маяк! — Малая посмотрела на опричника так, что даже мне захотелось взять и заткнуться. — Эти волны аж на несколько тысяч вёрст разлетаются!.. Федя, давай! Все вещи из сундука на стол выкладывай!..
И я стал выкладывать. Три тетради, пара конвертов, писчие принадлежности, потёртая шкатулка…
Оторвавшись от дивана, Малая для начала осмотрела изнутри сам сундук, но всё-таки отрицательно покачала головой.
— Внутри слой хладного железа, — сообщила она. — Хорошо сделано, без стыков. Этот купец, как его там?..
— Евлампий Сергеевич Полотно, — подсказал я.
— … В общем, он помешан, похоже, был на безопасности! — закончила Мария Михайловна.
— С его незаконной подработкой-то? — хмыкнул Бубен. — Неудивительно!
— Сейчас найдём ваш маяк, — пообещала Малая, начав внимательно разглядывать каждую вещь на столе.
Она брала исследуемый объект в ладошки и, медленно прокручивая, подносила совсем близко к лицу. Как будто пыталась разглядеть что-то очень маленькое, размером чуть ли не с булавочную головку.
— Почему такие мощные всплески? — уточнил я, пользуясь моментом. — Мне казалось, что для такой мощности нужны накопители.
— Как ты видишь теньку, Федь? — не отрывая взгляда от очередного объекта, спросила Малая.
— Как хлопья, — с лёгким удивлением ответил я, ведь уж кто-то, а проректор-то была в курсе.
— Так её видят все двусердые, — кивнула Малая. — Однако не энергеты. Я вижу её всю. Вообще всю.
— Всю? — не понял я.
— Весь мир наполнен энергией. Тенька — только видимая её часть. Очень малая часть, к слову. Большинство энергий вообще нельзя увидеть, потрогать или пощупать. С ними никак нельзя взаимодействовать. Ну или мы не имеем возможности этого сделать. Например, энергия жизни, которую вырабатывают все живые существа, и которая используется лекарями. При этом она никому, кроме энергетов, не видна, Федя. Даже сами лекари её не видят, когда лечат людей.
Я попытался представить себе мир Марии Михайловны… И понял, что не могу. Мир, который видела проректор, был совершенно иным. Не таким, как привычный всем остальным.
— Пульсары, маяки и стяги используют энергию, которая обычным двусердым не видна. Они выпускают короткий, сильный и быстрый всплеск, который затрагивает лишь ближайшее к ним окружение. На такой всплеск не нужно много теньки. Достаточно того, что есть вокруг. Но этот всплеск пускает волну по энергетическому фону. Ну примерно как камень, брошенный в воду… Или что-то, летящее в воздухе.
На этих словах Малая как раз добралась до тетради, которую давеча листал Бубен. И почти сразу же вцепилась в неё так, что костяшки пальцев побелели, а нам сразу стало ясно: нашла!
— Сделать такое может только очень умелый… И очень рукастый энергет… Уж поверьте мне… А незаметно навесить плетение на объект, да ещё и быстро — это сложная задачка… И то, как её решили во времена этого Евлампия… Это дорогого стоит, я вам так скажу… — бормотала она.