Он на мгновение остановился и огляделся. Городок тихо и спокойно утопал в сумерках, когда каждый предпочитает другим занятиям задрать ноги на стол, не думая о минувшем дне.
«Интересно, можно ли в этом захолустье где-нибудь переночевать?» – подумал он, как вдруг за дверным стеклом зажегся свет.
Мальчонка лет четырнадцати-пятнадцати просунул в дверную щель серьезное и бледное лицо и молча посмотрел на Карла.
– Привет, – поздоровался Карл. – Мама или папа дома?
Тогда мальчик так же молча закрыл дверь и запер ее на замок. Лицо его выражало спокойствие: он отлично знал, что ему надо делать, и в круг его обязанностей явно не входило приглашать в дом нежданных гостей.
Затем прошло несколько минут, в течение которых Карл просто стоял, уставившись на дверь. Иногда подобное поведение помогало, при условии достаточного упорства.
Несколько местных жителей, прогуливаясь при свете уличных фонарей, припечатывали его любопытными взглядами: «Кто ты такой?» В каждом городке есть подобные преданные ищейки.
Наконец за стеклом показалось мужское лицо, так что выжидательная тактика сработала и на этот раз.
Это лицо, лишенное какого бы то ни было выражения, изучающе смотрело на Карла, словно глава семейства ожидал встретить определенного человека.
Затем дверь открылась.
– Ну-ну, – произнес он, ожидая, что Карл перехватит инициативу.
Тут Карл вытащил свое удостоверение.
– Карл Мёрк, отдел «Q», Копенгаген, – представился он. – А вы Мартин Холт?
Тот с явным неудовольствием взглянул на удостоверение и кивнул.
– Могу я пройти в дом?
– О чем идет речь? – спросил он тихим голосом на безупречном датском языке.
– Может, поговорим об этом внутри?
– Не думаю. – Он отодвинулся назад и хотел уже вновь захлопнуть дверь, но Карл ухватился за ручку.
– Мартин Холт, могу я обменяться парой слов с вашим сыном Поулом?
Хозяин на мгновение замешкался.
– Нет, – произнес он. – Его здесь нет, так что не получится.
– А где мне его найти, можно поинтересоваться?
– Я не знаю. – Он пристально посмотрел на Карла.
Чересчур пристально для такой реплики.
– У вас нет адреса вашего сына Поула?
– Нет. А теперь мы хотим, чтобы нас не беспокоили. У нас библейский час.
Карл вытащил записку:
– У меня тут выписка из Государственного регистра народонаселения с информацией о том, кто проживал по вашему домашнему адресу в Грэстеде на шестнадцатое февраля тысяча девятьсот девяносто шестого года, когда Поул бросил Инженерную народную школу. Как вы можете заметить, это были вы, ваша жена Лайла и ваши дети – Поул, Миккелине, Трюггве, Эллен и Хенрик. – Он отвел взгляд от листа. – Исходя из персональных номеров я предполагаю, что сейчас вашим детям тридцать один, двадцать шесть, двадцать четыре, шестнадцать и пятнадцать лет соответственно. Верно?
Мартин Холт кивнул и прогнал в дом мальчика, стоявшего позади и с любопытством выглядывающего из-за его плеча. Тот самый мальчик. Явно это был Хенрик.
Карл наблюдал за мальчиком. У него был безвольный, мертвенный оттенок во взгляде, свойственный людям, которые самостоятельно решают только одно – когда им опорожнять кишечник.
Карл поднял глаза на мужчину, который, вероятно, держал свою семью на коротком поводке.
– Нам известно, что Трюггве и Поул были вместе в Инженерной народной школе в тот день, когда Поула видели там в последний раз. Так что если Поул здесь не проживает, я хотел бы поговорить с Трюггве. Всего пару минут.
– Нет, мы с ним больше не общаемся. – Он произнес это абсолютно холодно и безэмоционально.
Фонарь над входом освещал его серую кожу, какая бывает у людей, изнуренных работой. Слишком много дел, слишком много решений и слишком мало позитивных событий. Серая кожа и тусклые глаза. И это все, что успел заметить Карл, прежде чем мужчина захлопнул дверь.
Через секунду свет над входом и в прихожей погас, но Карл знал, что хозяин все еще стоит по ту сторону двери и ждет, пока гость уйдет.
Карл осторожно потопал на месте, так что могло показаться, будто он спускается с крыльца.
В тот же миг отчетливо послышалось, как мужчина за дверью начал молиться.
«Удержи наши языки, Господи, от страшных неправедных слов, и праведных слов, не вполне соответствующих истине, и чистой правды беспощадной. Ради Иисуса Христа», – молился он по-шведски.
Он отказался даже от своего родного языка.
«Удержи наши языки» и «мы с ним больше не общаемся», сказал он. Черт возьми, что значат эти фразы? Им возбранялось говорить о Трюггве? Или он имел в виду Поула? Оба мальчика оказались изгнаны из-за того самого происшествия? Они оказались недостойны Царства Божьего? Все дело в этом?
В таком случае это никоим образом не касалось государственного служащего при исполнении.
«И что теперь?» – размышлял Карл. Может, позвонить в полицейское управление в Карлсхамн и попросить их о помощи? Но каким образом он аргументирует свою просьбу, будь она неладна? Ведь семья не сделала ничего противоправного. По крайней мере, насколько ему было известно.
Мёрк покачал головой, беззвучно сбежал по лестнице, сел в машину и, включив заднюю передачу, проехал чуть дальше до более удачного места парковки. Тут он открутил крышку своего термоса и констатировал, что содержимое остыло. Мило, подумал он, совсем не это имея в виду. Прошло по крайней мере десять лет с его последнего ночного выезда, причем и тогда это было совсем не добровольное предприятие. Промозглые мартовские ночи в автомобиле без нормального подголовника и с холодным кофе в термосе – совсем не к этому он стремился, поступая на работу в полицейское управление. И вот теперь он сидит здесь. Свободный от каких бы то ни было идей, если не считать идиотского настойчивого инстинкта, подсказывающего, каким образом следует понимать человеческие реакции и к чему они могут привести.
Этот мужчина из дома на пригорке реагировал неестественно, тут не может быть сомнений. Мартин Холт вел себя слишком уклончиво, бесцветно и бесчувственно, говоря о двух своих старших сыновьях, и в то же время не проявлял никакого интереса относительно того, что привело комиссара копенгагенской полиции в этот скалистый край. Дело, скорее всего, нечисто, когда люди не задают вопросов и отказываются от излишнего любопытства. И данный случай подтверждает это.
Карл посмотрел в направлении дома, скрытого за поворотом, и поставил чашку с кофе между колен. Теперь он медленно прикроет глаза. Восстановительные пять минут сна – вот эликсир жизни.
Всего на пять минут, подумал он и, проснувшись через двадцать минут, обнаружил, что содержимое чашки уже вовсю охлаждает его гениталии.
– Дьявол! – прорычал он, смахивая кофе с брюк.
То же ругательство он повторил секундой позже, когда свет автомобильных фар скользнул от дома и двинулся в направлении Роннебю.
Пришлось оставить кофе, который впитывался в сиденье, и схватиться за ручку переключения скоростей. Темнота была, хоть глаз выколи. Едва обе машины оказались за пределами Халлабро, Карл мог различать только свет звезд и огни фургона, мчащегося впереди на фоне скалистого ландшафта Блекинге.
Так они ехали десять-пятнадцать километров, пока фары не осветили кислотно-желтый дом, стоящий на холме настолько близко к дорожному полотну, что казалось, при малейшем порыве ветра жуткое строение развалится и дорожное движение превратится в полнейший хаос.
Во двор перед домом и свернул фургон – и теперь стоял там.
Карл вышел из машины на обочину и медленно стал подкрадываться к дому.
Только сейчас он заметил, что внутри автомобиля сидели несколько человек. Неподвижные темные силуэты. Всего четыре фигуры разной величины.
Он выждал пару минут, потратив их на то, чтобы осмотреться. Если не считать цвета, прямо-таки светившегося в темноте, этот дом не представлял собой веселого зрелища. Мусор, какие-то старые железки и древние инструменты. Создавалось впечатление, что это нежилое, давно заброшенное строение.
«Да, настоящий медвежий угол», – подумал Карл и проследил взглядом за конусами света от автомобиля, поспешно выехавшего из Роннебю. На секунду вспышка осветила заплаканное лицо матери, молодую женщину и двух подростков на заднем сиденье. Все присутствующие в фургоне находились под сильным впечатлением от происходящего. Они сидели молча, с испуганными лицами.
Карл подобрался к дому и прислонил ухо к гнилой дощатой стене. Теперь он видел, что только слой краски не давал дому развалиться на части.
Внутри обстановка была накалена. Очевидно, двое мужчин затеяли отчаянную дискуссию, и единство мнений явно исключалось в создавшейся ситуации. Оба громко кричали и не собирались уступать друг другу.
Когда они замолчали, Карл едва успел заметить мужчину, с силой хлопнувшего дверью и почти бросившегося на водительское место фургона.
Колеса взвизгнули, когда автомобиль семьи Холт задним ходом выехал на шоссе и умчался в южном направлении. А Карл сделал свой выбор.
Этот вопиюще страшный желтый дом словно что-то шептал ему.
А он слушал во все уши.
На именной табличке значилось: «Мамочка Бенгтссон», однако женщина, отворившая желтую дверь, едва ли была мамочкой. Двадцати с небольшим лет, светловолосая, с кривоватыми передними зубами и весьма прелестная, как сказали бы в минувшие времена.
Все-таки в Швеции что-то есть.
– Да, я исхожу из того, что мое появление здесь в той или иной степени ожидаемо. – Он показал ей свое удостоверение. – Я найду тут Поула Холта?
Она затрясла головой, но улыбнулась. Если происходивший здесь только что скандал действительно был серьезным, значит она держалась от него на расстоянии.
– Ну а Трюггве?
– Войдите внутрь, – коротко ответила она и указала на ближайшую дверь. – Трюггве, вот он и пришел! – прокричала она в гостиную. – Я пойду прилягу, хорошо?
Она улыбнулась Карлу так, словно они были давними друзьями, и оставила его наедине с парнем.