– Плачет? Как это? – Карл пожалел о своем вопросе: как можно спрашивать такую глупость? – Нет, Йеспер, забудь. Я не желаю ничего об этом слышать.
– Господи, Калле, не в том смысле! Она плачет всякий раз, когда в доме нет мужика, и сейчас его как раз не оказалось. Просто кошмар какой-то!
Сейчас не оказалось мужика? А что же случилось с поэтом, обладателем очков в роговой оправе, будь он неладен? Нашел себе музу с более толстым кошельком? Которая способна хоть иногда закрывать рот?
Карл посмотрел на промозглый пейзаж. GPS-навигатор советовал ехать через Рёдбю и Брекне-Хоби, дорога была извилистой и слякотной. Одному черту известно, сколько в этой стране деревьев!
– Поэтому она и стремится обратно в Рённехольтпаркен, – продолжал парень. – Там у нее будешь хотя бы ты.
Карл покачал головой. Дерьмовый комплимент получился.
– Хорошо, Йеспер. Ни при каких обстоятельствах Вигга не вернется домой. Послушай: я готов выложить тысячу, если ты ее отговоришь.
– Ну ладно. А как это сделать?
– Как? Найди ей какого-нибудь мужика, мальчик, неужели ты не справишься сам? Две тысячи, если ты устроишь это в ближайшие выходные. А еще в этом случае тебе можно будет вернуться, иначе никак.
Двух зайцев одним выстрелом. Карл был весьма доволен собой. Парень на другом конце провода совершенно растерялся.
– И еще одно. Когда вернешься, я больше не желаю слышать брюзжания по поводу того, что у нас живет Харди. Если тебе не нравится запах булочной, можешь оставаться в степном домике.
– Что-что?
– Ты понял? Получишь две тысячи, если уладишь все в эти выходные.
На мгновение Йеспер замолк. Новой идее нужно пройти через подростковый фильтр привычной лени и упрямства, смешанных с изрядной долей похмельной тупости.
– Ты говоришь, две тысячи? – наконец произнес он. – Хорошо, я дам объявление.
– Ну-ну.
Карл сомневался. Он скорее готов представить себе, что Йеспер соберет в летнем домике разорившихся художников, чтобы они собственными глазами увидели, какую чудесную и совершенно бесплатную студию могут заполучить с потрепанной хиппушкой в придачу.
– И что же ты намерен написать в объявлении?
– Да кто его знает, Калле. – Он на секунду задумался. Тут явно нужен был особый подход. – Что-то типа: «Привет. У меня симпатичная мама, которая ищет симпатичного парня. Унылым беднякам и убогим неудачникам просьба не беспокоить». – Он рассмеялся.
– Ну-ну. Возможно, тебе придется еще раз продумать все хорошенько.
– Отлично! – Йеспер вновь хрипло рассмеялся с похмелья. – Чувак Калле! Можешь отправляться в банк за деньгами. – И он положил трубку.
Карл слегка рассеянно посмотрел поверх приборной панели на пейзаж из красных домиков и пасущихся на моросящем дожде коров.
Никакие современные технологии не в состоянии устранить основополагающие элементы жизни.
Харди встретил Карла унылой улыбкой, когда тот вошел в гостиную.
– Где ты был? – тихо спросил он, пока Мортен вытирал картофельное пюре с уголков его рта.
– А-а-а, ездил в Швецию. Доехал до Блекинге, там и переночевал. Утром предстал перед основательным полицейским участком в Карлсхамне и постучал в запертую дверь. Они, кажется, работают еще хуже, чем мы. Пиши пропало, если преступление совершается в субботу.
Он позволил себе ироничную улыбку, однако Харди это совсем не показалось веселым.
На самом деле все было не совсем так, как рассказывал Карл. У двери участка висел домофон. «Нажмите „Б“ и изложите свою проблему» – гласила надпись на табличке, располагавшейся рядом. И он попытался, но не понял ни черта, когда дежурный ему ответил. Потом мужчина перешел на так называемый английский язык с жутким шведским акцентом, из которого Карл опять ничего не понял.
После чего он уехал.
Карл похлопал своего могучего квартиранта по плечу:
– Спасибо, Мортен. Давай теперь я покормлю. А ты не сделаешь мне чашку кофе? Только, пожалуйста, не очень крепкого.
Карл проследил взглядом, как зад Мортена продефилировал в сторону кухни. Он что, на протяжении последних нескольких недель питался исключительно сливочным сыром? Его зад больше напоминал пару тракторных покрышек.
Мёрк повернулся к Харди:
– Ты сегодня какой-то грустный. Что-то случилось?
– Мортен медленно и верно меня убивает, – прошептал Харди, тяжело дыша. – Он насильно кормит меня весь день напролет, как будто больше нечем заняться. Жирной пищей, от которой я постоянно сру. Я не понимаю, чего он хочет, он ведь сам потом убирает дерьмо. Ты не мог бы попросить его оставить меня в покое? Хотя бы на время? – Он затряс головой, когда Карл поднес к его рту очередную ложку. – И еще целый день эта его болтовня. Я схожу с ума. Пэрис Хилтон, и закон о престолонаследии, и выплата пенсий, и прочее говно. Какое мне дело до всего этого? Темы пролетают жирным, бессмысленным, нефильтруемым потоком.
– А ты сам ему не можешь сказать?
Харди закрыл глаза. Оʼкей, он, очевидно, уже пробовал. До Мортена не так легко было достучаться.
Карл кивнул:
– Конечно, Харди, я с ним поговорю. А в остальном как дела? – Он задавал этот вопрос крайне осторожно, чтобы ненароком не наступить на снаряд в самом центре минного поля.
– У меня фантомные боли.
Карл увидел, как кадык Харди совершает глотательные движения.
– Дать тебе воды? – Он вынул бутылку из держателя на краю кровати и аккуратно вставил изогнутую трубку в уголок рта Харди.
Если Харди и Мортен поссорятся, кто будет делать все это в течение дня?
– Ты говоришь, фантомные боли. А где именно?
– Мне кажется, в коленях. Точно невозможно сказать. Но болит так, словно кто-то стучит по мне стальной щеткой.
– Ты хочешь укол обезболивающего?
Харди кивнул. Мортен сделает ему инъекцию.
– А что с чувствительностью в пальце и плече? Ты все еще можешь пошевелить кистью?
Уголки рта у Харди опустились. Это был красноречивый ответ.
– Насчет фантома. Ты, случайно, не сотрудничал с полицией Карлсхамна по какому-нибудь делу?
– Что? Какое отношение это имеет к фантомным болям?
– Никакого. Просто ассоциация. Мне нужен полицейский художник, чтобы составить фантомный портрет убийцы, то есть фоторобот. У меня в Блекинге есть свидетель, который может его описать.
– И?
– Да, мне нужен художник, здесь и сейчас, а идиотские шведские полицаи так же торопятся закрыть свои местные полицейские участки, как и мы. Как я уже сказал, сегодня в семь утра я стоял перед огромным желтым зданием на улице Эрика Дальсберга в Карлсхамне и глазел на табличку: «Закрыто по субботам и воскресеньям. Открыто с 9:00 до 15:00 по будням», вот так.
В субботу закрыто!
– Ага. И что я могу с этим поделать?
– Ты можешь попросить своего товарища из Карлсхамна оказать отделу «Q» из Копенгагена услугу?
– А кто, черт возьми, сказал, что он еще работает в Карлсхамне? Прошло по меньшей мере шесть лет.
– Тогда он наверняка уже в другом месте. Я могу поискать его, только скажи, как его зовут. Возможно, он до сих пор шведский полицай; он ведь настоящий зубрилка, правда? А ты всего-навсего попросишь его снять трубку и позвонить эксперту по составлению фотороботов. Едва ли может быть что-либо проще. Разве ты сам не сделал бы этого для нашего шведского коллеги, если бы тот вдруг попросил?
Потяжелевшие веки Харди не предвещали ничего хорошего.
– Работа в выходные обойдется слишком дорого, – произнес он. – Если вообще рядом с твоим свидетелем найдется хоть один специалист, который пожелает этим заняться.
Карл взглянул на чашку кофе, которую Мортен поставил на прикроватный столик. С виду можно было подумать, что он взял кувшин масла и выпарил его в чем-то еще более темном по цвету.
– Хорошо, что ты пришел, Карл, – сказал Мортен. – Теперь я могу уйти.
– Уйти? А куда ты собрался?
– Поеду на погребальное шествие в честь Мустафы Хсоунэя. Оно начинается в два часа у станции Нёрребро.
Карл кивнул. Мустафа Хсоунэй – очередная невинная жертва борьбы за гашишный рынок между байкерами и бандами беженцев.
Мортен поднял руку и помахал флагом, вероятно иракским. И откуда только он его взял?
– Когда-то я учился в одном классе с парнем, который жил неподалеку от Мьелнепаркена, где Мустафа был застрелен.
Другой, наверное, промолчал бы, имея такой сомнительный аргумент для солидарности. Но Мортен не таков.
Они лежали почти рядом: Карл – в уютном уголке, задрав ноги на журнальный столик, а Харди – на больничной койке, его длинное парализованное тело повернуто на бок. Глаза его закрылись в тот момент, когда Карл включил телевизор, а печальные очертания рта, казалось, медленно сгладились.
Они походили на пожилую супружескую чету, которая после дневных забот наконец-то попала в неизбежное общество новостей и нагримированных телеведущих. Благополучно дремлющую субботним вечером. Для довершения картины им не хватало только держаться за руки.
Карл приподнял отяжелевшие веки и констатировал, что телегазета, которую он смотрел, неожиданно оказалась последней за этот день. Значит, пора было укладывать Харди на ночь и самому отправляться в постель.
Он пялился на экран: похоронная процессия Мустафы Хсоунэя медленно двигалась по Нёрреброгэде, преисполненная спокойствия и размеренности. Тысячи молчащих людей проходили мимо камеры, и на катафалк из окон падали розовые тюльпаны. Беженцы всевозможного сорта, но не меньше и этнических датчан. Многие держались за руки.
Ведьмовский котел сейчас перестал бурлить. Война группировок – это не всеобщая война.
Карл кивнул. Хорошо, что Мортен пошел туда. Там явно не так много народу из Аллерёда. По крайней мере, он-то сам не пошел.
– Вон стоит Асад, – услышал он тихий голос Харди.
Карл посмотрел на него. Неужели он все это время бодрствовал?
– Где?
Он обратил взгляд на экран и в тот же миг заметил круглую голову Асада, торчавшую из толпы, заполонившей тротуар. В отличие от остальных тот смотрел не на катафалк, а на шествующих за ним людей. Его голова еле заметно поворачивалась из стороны в сторону, словно он был хищником, выслеживающим жертву из густой чащи. Асад был серьезен. Затем картинка исчезла.