Ева никак не выразила сочувствия или сожаления. Она была не такой.
– Ты должен пойти к отцу, – строго приказала мать.
Ее волосы были растрепаны, платье перекрутилось на талии. Значит, отец снова до нее добрался.
– Зачем? – спросил он. – Мне нужно прочитать Послания к коринфянам к утренней молитве, отец сам так сказал.
В детской наивности он полагал, что она спасет его. Заступится за него. Отстранит от удушающих объятий отца и хотя бы в этот единственный раз оправдает его. Чаплин – это всего-навсего игра, которую он полюбил. От этого никому нет никакого вреда. Ведь и Иисус тоже играл, когда был ребенком, они же знали это.
– Сейчас же отправляйся к нему! – Мать сжала губы и толкнула его в шею.
Этот толчок столько раз предшествовал побоям и унижению.
– А я расскажу, что ты пялишься на нашего соседа, когда он снимает в поле майку, – заявил он.
Она встрепенулась. Оба понимали, что это нехорошо. Что даже малейшая вспышка свободы и мерцание иной жизни были прямой дорогой в ад. Они слышали об этом в общине, из обеденных молитв и из каждого слова, запечатленного в черной книжице, которая вечно была наготове в кармане отца. Сатана прятался во взглядах, которыми обменивались люди. Сатана скрывался в улыбке и в любой форме прикосновений. Вот что было написано в книжице.
Нет-нет, совсем нехорошо, что мать глазела на соседа, однако отцовские руки постоянно были распущены, они никому не позволяли извлечь пользу из сомнения.
И мать произнесла то, что навсегда разделило их с этого момента.
– Ах ты, дьяволово отродье, – холодно прозвучало из ее уст. – Поскорей бы Сатана забрал тебя туда, откуда ты явился. Пусть пламя чистилища спалит твою кожу и наделит тебя вечной болью. – Она кивнула. – Да, ты выглядишь напуганным, но Сатана уже овладел тобой. Отныне мы не станем больше о тебе заботиться.
Она распахнула дверь и толкнула его в пропахшую портвейном комнату.
– Подойди сюда, – приказал отец, обматывая спасательный пояс вокруг запястья.
Шторы были задвинуты, так что сквозь них почти не проникал свет. У письменного стола стояла Ева, в своем белом платье похожая на соляной столб. Видимо, он не бил ее, так как руки не были подняты и она была в состоянии контролировать свой плач.
– Так ты все еще играешь в Чаплина, – лаконично проговорил он.
В тот же миг он догадался, почему Ева избегает смотреть в его сторону.
Теперь будет действительно тяжело.
– Вот документы Бенджамина. Пусть они находятся у вас, пока он будет жить здесь. На случай болезни.
Он протянул деверю всякие свидетельства.
– Ты считаешь, он может заболеть? – с волнением спросила сестра.
– Это маловероятно. Нет, Бенджамин крепкий и здоровый мальчик.
Он уже понял по глазам деверя – тот хочет больше денег.
– Мальчики в возрасте Бенджамина едят очень много, – сказал он. – Одни только подгузники обойдутся в тысячу крон в месяц, – добавил он.
Если бы кто-либо поставил это под сомнение, они тут же нашли бы доказательства в «Гугле».
И деверь потер руками, как скупой Скрудж из «Рождественской истории». Пяти тысяч крон единоразово будет вполне достаточно, означал его жест.
Однако деверь их так и не получил. Они промелькнули и исчезли в кармане проповедника – из тех, кому безразлично, какая община и за что платит.
– Если возникнут какие-то проблемы с тобой или с Евой, наш договор будет пересмотрен, понятно вам? – предупредил он.
Деверь нехотя согласился, а сестра уже была далека от этого разговора.
Нежная кожа малыша тщательно прощупана неумелыми пальцами.
– Какого цвета у него сейчас волосы? – спросила Ева невидящим взглядом, полным блаженства.
– Такого же, как у меня в его возрасте, если ты, конечно, еще помнишь, – ответил он, отметив, как ее тусклые глаза потупились.
– И избавьте Бенджамина от своих чертовых молитв, понятно? – изрек он напоследок, перед тем как расстался с деньгами.
Они кивнули, но их молчание ему не понравилось.
Через двадцать четыре часа на него свалятся деньги. Миллион крон чудесными подержанными купюрами.
В этом он абсолютно не сомневался.
Теперь он отправится к эллингу и убедится, что дети чувствуют себя более-менее нормально, а утром, когда произойдет обмен, он снова приедет сюда и убьет девочку. Парня он накачает хлороформом и в ночь на вторник выкинет в поле неподалеку от Фредерикса.
Он скажет Самуэлю, что тот должен передать родителям: пусть знают, что похититель имеет сообщников и постоянно следит за семьей. У них есть еще дети, и он может поступить так снова, пусть не чувствуют себя в безопасности. А если у него возникнет хоть малейшее подозрение, что они кому-то о чем-то рассказали, это будет стоить им еще одного ребенка.
Все это должен передать Самуэль. У этой угрозы нет временных ограничений. Кроме того, они должны знать, что он маскируется. Того человека, которого, они видели, в действительности не существует, и в своих маскировках он никогда не повторяется.
Всякий раз это действовало. У семей была их вера, в которой они искали утешения и в которую погружались с головой. Мертвых детей оплакивали, а живых оберегали. История об испытаниях Иова служила им якорем.
А в кругу знакомых объяснение исчезновению ребенка сводилось к изгнанию. В данном конкретном случае такое объяснение казалось правдоподобным, ибо Магдалена была чересчур одаренной, а в их кругу это считалось почти пороком. Родители скажут, что ее взяла на воспитание другая семья. Тогда община не станет сильно беспокоиться, и он будет в безопасности.
Он улыбнулся.
Вот и еще на единичку меньше станет тех, кто ставит Бога превыше человека и отравляет мир.
Крах семьи священника случился зимним днем, всего через несколько месяцев после пятнадцатилетия сына. В то время с его телом стало происходить что-то странное, необъяснимое. Его начали преследовать греховные мысли, о которых предупреждала община. Случайно он увидел женщину в узкой юбке, которая за чем-то наклонилась, и тем же вечером при воспоминании об этом у него произошло первое в жизни семяизвержение.
Он обнаружил, как пятна пота стали молниеносно расползаться под мышками, а голос изменился. Шейные мышцы напряглись, волосы затопорщились по всему телу, темные и жесткие.
Он вдруг ощутил себя кротовьей норой, вздыбившейся посреди гладкого поля.
Он слабо узнавал себя в тех мальчиках общины, которые подверглись подобной трансформации раньше его, однако не догадывался, в чем дело. Ни в коем случае это не являлось темой, которую можно было затрагивать в доме, обозначаемом отцом как «богоизбранный».
В течение трех лет отец и мать обращались к нему, только когда была крайняя необходимость. Они не обращали внимания на его старания, никогда не замечали, когда он выкладывался в полную силу во время общих молитв. Для них он был лишь отражением Сатаны по имени Чаплин, вот и все. Чем он занимался и что придумывал, не имело значения.
И община провозгласила его иным, одержимым, и молилась, чтобы остальные дети не последовали его примеру.
Лишь Ева оставалась в стороне. Его младшая сестренка, которая от случая к случаю предавала его и под давлением отца докладывала, как он клеветал на собственных родителей и не желал подчиняться им и слову Божию.
После этого священник взял на себя вторую миссию – сломать сына. Бесконечные приказы без какой-либо цели. Ежедневная порция издевательств и брани, побои и психологический террор на десерт.
Поначалу в общине нашлись несколько человек, у которых он находил утешение, но затем и этому пришел конец. В той среде гнев и проклятия оказывались сильнее людского милосердия, и в подобной тьме истинно набожный человек одерживает победу как перед лицом Бога, так и над собой.
Они повернулись к нему спиной и решили не вмешиваться. В конце концов ему ничего не оставалось, как подставить вторую щеку.
В точности как предписывала Библия.
И в сердцевине этого дома теней, где нельзя было даже дышать, их с Евой связь медленно зачахла. Сколько раз она забывала попросить у него прощения? А он, в свою очередь, сколько раз оставался к ней глух?
В итоге у него не осталось больше и сестры, а в тот зимний день все совсем испортилось.
– Твой голос похож на поросячий визг, – заявил отец, перед тем как они уселись за обеденный стол. – Да ты и выглядишь не лучше. Как свинья. Только посмотри в зеркало, какой ты безобразный и неотесанный. Принюхайся своим уродливым рылом, и ты обнаружишь, как сильно от тебя воняет. Иди и отмойся хорошенько, скверное ты существо.
Именно так начинались унижения и приказания. Вот так коварно. Небольшими порциями. Планомерной вереницей. Такие мелочи, как приказ пойти помыться, постепенно разрастались до неимоверных размеров, и вскоре все стало предсказуемым. Завершив свою тираду, отец наверняка потребует отмыть все стены в комнате, чтобы избавиться от вони.
Почему бы сразу не перейти к сути?
– Я выскребу стены дочиста хоть щелоком еще прежде, чем ты закончишь раздавать свои сумасшедшие указания, понятно? Но все-таки чисти их сам, старый пень! – кричал он.
Тут отец начинал потеть, и в диалог вмешивалась матушка. Кто он вообще такой, чтобы подобным образом разговаривать с отцом?
Она попытается толкнуть его в угол, он хорошо знал ее. Станет орать, чтобы он убирался из их жизни, пока он, наконец сытый по горло всем этим абсурдом, не хлопнет дверью и не пропадет на полночи. Подобную тактику она часто применяла весьма удачно, когда ситуация накалялась, но теперь у нее ничего не выйдет.
Он ощутил, как напряглось его обновленное тело. Как участился пульс в шейной артерии и потеплели мышцы. Если отец подойдет со стиснутыми кулаками слишком близко, пускай почувствует его в деле.
– Исчадие ада, оставь меня в покое, – предупредил он. – Я ненавижу тебя, как чуму. Чтоб подохнуть тебе от кровохарканья, потаскун несчастный. Держись от меня подальше.
Видеть лицемерного человека, являвшегося их отцом, который столкнулся с потоком слов, подаренных человечеству дьяволом, оказалось для Евы чересчур. Робкая фиалка в переднике, погрязшая во всевозможных повседневных заботах, подпрыгнула и затрясла его изо всех сил. Пускай не разрушает их жизнь дальше, он уже и так достаточно натворил, орала она своему брату, пока мать пыталась разнять их, а отец подскочил к шкафу под раковиной и выхватил оттуда пару бутылок.