Это его удовлетворило. Усыпив любимого питомца, мало кто долго убивается; примерно то же испытывал он в настоящий момент. Теперь все в прошлом. Почти то же самое.
Вечером, по окончании турнира по боулингу, он погрузит труп в машину, отвезет в Вибегорден и все уладит. Жена и двое детей-заложников должны быть уничтожены. И как только их тела растворятся и нефтяной бак очистится спустя пару недель, все будет в порядке.
Его теща получит от дочери слезливое прощальное письмо. Из письма станет понятно, что плохие отношения между матерью и дочерью повлияли на принятое решение об эмиграции и что, как только раны будут исцелены, с ней свяжутся.
А когда наступит время и теща начнет беспокоиться, а возможно, даже выскажет некие подозрения, он вернется домой и заставит ее написать собственную предсмертную записку. Ему не впервой пичкать человека снотворным.
Но для начала он уничтожит коробки, отремонтирует и продаст автомобиль и выставит дом на продажу. Затем отыщет в «Гугле» комфортабельный коттедж на Филиппинах, заберет Бенджамина и уверит сестру, что та по-прежнему будет получать от него деньги. А потом они с сыном через всю Европу доберутся до Румынии в какой-нибудь старенькой развалюхе, которую можно будет бросить на любой улице, зная, что вскоре ее разберут по винтику.
Билеты на самолет, выписанные на новые имена, никому не скажут, кто они такие в действительности. Нет-нет, никто ни в чем не заподозрит маленького мальчика и его отца, направляющихся из, скажем, Софии в Манилу. Подозрения могут возникнуть, если бы они решили поехать в обратную сторону.
Четырнадцать часов полета – и вот оно, будущее.
Он вышел в коридор и взял сумку для боулинга «Эбонит». В ней лежало оборудование, предназначенное для триумфа, – в победах не было недостатка на протяжении многих лет. Если ему и придется скучать по чему-то из прошлой жизни, то именно по боулингу.
На самом деле никто из товарищей по команде его не волновал. Некоторые из них настоящие идиоты, и он с удовольствием заменил бы их другими. Все они простые люди с незамысловатой фантазией и примитивными потребностями. С обычной внешностью и обычными именами. Да пусть будут кем угодно, главное, что они занимают престижное место в общей классификации, куда попадают лишь набравшие в среднем более двухсот двадцати пяти баллов. Звук десяти кеглей, одновременно падающих в аппарат, – это звук успеха, и так воспринимают его все шестеро.
Вот в чем вся соль.
Команда выходила на дорожку, чтобы победить. Поэтому он приезжал туда на каждый турнир. Приезжал ради самого турнира и, естественно, ради Папы, своего друга.
– Эй! – крикнул он, подойдя к барной стойке. – Сидите тут?
Как будто они собирались сидеть в другом месте.
Товарищи по команде подняли руки, и он хлопнул каждого по ладони.
– Что пьете? – поинтересовался он.
Это был своеобразный пароль-приветствие для собравшихся. Как и товарищи, перед соревнованием он предпочитал минеральную воду. Чего не скажешь о противниках. И это было их ошибкой.
Несколько минут они обсуждали слабые и сильные стороны команды, против которой им предстояло играть, а также оценивали свои шансы на победу в чемпионате, назначенном на Вознесение.
И наконец он произнес это вслух:
– Обстоятельства сложились так, что вам придется подыскать вместо меня другого игрока к предстоящему соревнованию. – Он развел руками в извинительном жесте. – Я сожалею, парни.
В их взглядах читалось сожаление о предательстве. Некоторое время все молчали. Свен активнее, чем обычно, жевал резинку. Они с Биргером не скрывали злости. Оно и понятно.
Нарушил молчание Ларс:
– Рене, как-то неприятно это слышать. Что случилось? Опять из-за жены? Как обычно?
Все поддержали высказанное предположение.
– Нет. – Он позволил себе усмехнуться. – Нет, на самом деле сейчас причина не в ней. Нет-нет. Меня назначили управляющим директором в совершенно новую компанию в ливийском Триполи, специализирующуюся на выработке солнечной энергии. Но не волнуйтесь, я вернусь через пять лет, дальше мой контракт не продлят. И тогда вы, конечно, возьмете меня в команду старичков, а?
Никто не засмеялся, да он и не рассчитывал на смех. То, что он делал, называлось святотатством. Наихудшее, что можно было сотворить против команды прямо перед началом состязаний. Ибо слова, засевшие в голове товарищей, отнюдь не способствовали верному направлению пускаемых шаров.
Он сожалел о неудачном моменте для сообщения новости, однако понимал, что по-другому уже быть не могло.
Он уже был одной ногой за пределами сообщества. Как и хотел.
Да-да, он прекрасно знал, каково им сейчас. Боулинг был их отдушиной. Ни у кого из них в перспективе не маячил пост директора в зарубежном филиале. Теперь, когда он создал определенную дистанцию, они чувствовали себя как мыши в ловушке. Однажды и он испытал подобное ощущение, но это было давным-давно.
Теперь котом стал он.
44
Уже трижды она видела утренний свет, проникающий сквозь коробки, и знала, что больше не увидит его.
Иногда она плакала, но больше плакать не могла. Даже на это не осталось сил.
Когда она пыталась открыть рот, губы не разлеплялись. Язык присох к нёбу. Наверное, уже сутки миновали с тех пор, когда у нее перестало хватать слюны, чтобы изредка сглатывать.
Теперь о смерти она думала как об избавлении. Вечный сон, и никакой боли. Никакого одиночества.
«Пусть тот, кто стоит на пороге смерти, тот, кто знает, что она наступит через мгновение, пусть тот, кто наблюдает, как решающий миг, в который все исчезнет, обрушивается на него, пусть он поведает о жизни» – так однажды ее муж презрительно процитировал своего отца.
Ее муж! Сам никогда не живший, как осмелился он оспорить эти слова? Возможно, она сама через секунду умрет – судя по всему, так, – но она, по крайней мере, жила. Она-то точно жила. Разве нет?
Она пыталась вспомнить, когда именно, но все слилось. Годы превратились в недели, отдельные воспоминания перемещались во времени и пространстве, сливаясь в невероятные комбинации.
«Сначала умрет мозг, теперь я знаю», – думала она.
Она перестала замечать собственное дыхание. Оно стало настолько неглубоким, что она даже не чувствовала дрожания воздуха в ноздрях. Дрожали лишь пальцы свободной руки. Пальцы, которыми в предыдущие дни она процарапала дыру в коробке и нащупала что-то металлическое. В течение некоторого времени она пыталась выяснить, что это могло быть, но так и не смогла.
Пальцы снова задрожали, словно эти движения регулировались струнами, тянущимися от самого Господа. Они трепыхались и бились друг о друга, как крылья бабочки.
«Господи, ты чего-то хочешь от меня? – вопрошала она. – Таково наше первое соприкосновение, прежде чем ты заберешь меня к себе?»
Она улыбалась. Она никогда прежде так сильно не приближалась к Богу. И не ощущала ни страха, ни одиночества, а только усталость. Давление коробок практически больше не замечалось. Только усталость.
И вдруг боль кольнула в груди. Спазм оказался настолько болезненным, что она дико выпучила глаза в темноту. «Вот и кончился день. Мой последний день», – пронеслось у нее в голове за долю секунды.
Мгновение она слышала собственный стон, мышцы грудной клетки стянулись к сердцу. Пальцы свело судорогой, лицевые мускулы онемели.
«О, как больно. О Господи, дай мне умереть», – умоляла она снова и снова, пока предвестники смерти не ушли после спазма, едва ли не более сильного, нежели тот, с которого начались.
В следующие секунды она была уверена, что сердце остановилось. Действительно ожидала, что темнота придет раз и навсегда и поглотит ее. Затем ее губы разлиплись в отчаянной попытке сделать последний вдох. И этот вдох укоренился крошечной точкой в ее нутре, где сохранились последние капли инстинкта самосохранения.
Она почувствовала биение пульса в висках. И в голени. Тело еще слишком сильное, чтобы просто так сдаться. Бог не завершил свое испытание.
И ужас перед Его следующим шагом заставил ее молиться. Короткая молитва о том, чтобы не вернулась боль и чтобы все произошло поскорее.
Она услышала, как муж открыл дверь и позвал ее, но время, когда она была еще в состоянии произнести ответ, давно прошло. Да и к чему это?
Она ощутила, что указательный и средний пальцы с дрожью выпрямляются, повинуясь каким-то рефлексам, и проникают в проделанное в коробке отверстие, расположенное чуть выше; что кончик ногтя касается той самой металлической штуковины, обнаруженной раньше. Предмет оставался все таким же гладким и непонятным, пока она с приходом очередной судороги, от которой все пальцы выпрямились и окоченели, не почувствовала, что на ровной холодной поверхности есть небольшая выпуклость в форме буквы V.
Мгновение она пыталась размышлять рационально. Пыталась разделить ощущения, чтобы нервные импульсы от кишечника, приостановившего свое функционирование, от клеток, умоляющих о влаге, от кожи, лишившейся осязательной способности, не нарушали целостности образа, который, как она предчувствовала, ей необходимо было разгадать. Образа металлического предмета с крошечной буквой V.
Она слегка задремала. Вновь это ничто, продолжающее разрастаться в ее голове. Пустота, возвращающаяся к ней через все более короткие временные интервалы.
И вот на нее обрушился поток образов. Изображения гладких предметов, кнопка вызова меню с ее мобильного телефона, циферблат часов, зеркальце из ящичка в ванной комнате – все эти вещи появились откуда ни возьмись и замелькали вразнобой. Все гладкое, на что она когда-либо в своей жизни обращала внимание, боролось за место в ее сознании и жаждало быть признанным. И возникло то, что нужно. Предмет, которым ей самой не доводилось пользоваться, но который мужчины с гордостью извлекали из карманов во времена ее детства. Вот и ее муж в давно ушедшие времена отдал должное этому символу статуса, и вот она лежала тут – зажигалка «Ронсон» с гравировкой V, заброшенная на самое дно коробки, быть может, единственно ради того, чтобы сейчас она ее обнаружила. Ради того, чтобы натолкнуть ее на кое-какие мысли, даже, возможно, ради того, чтобы подсказать неожиданное и бесповоротное решение для окончания ее скупо отмеренной жизни.