Сейчас они с Ифе были в кабинете мистера Пембрука. Элеонора ненавидела находиться здесь. Воспоминание о той ночи, когда она отравила мистера Пембрука лауданумом, казалось, было выжжено внутри. Ифе ничего не заметила, вытряхивая влажные чайные листья на ковёр и напевая что-то без слов, выметая их, уже серые от пыли и пепла.
Выметя последние листья, Ифе выпрямилась.
– Пойду выброшу это, – сказала она, зевая. – Я ненадолго.
Элеонора как раз закончила смахивать пыль с одного из портретов и перешла к следующему. На нём был изображён мужчина в парике и расшитом сюртуке прошлого века. Когда девушка взобралась на стул, чтобы дотянуться до верха рамы, то узнала тёмные влажные глаза мистера Пембрука на нарисованном лице и вздрогнула.
Из коридора донеслись голоса.
– О, тебе нечего бояться. Это ведь совсем простой, ни к чему не обязывающий вопрос.
Элеонора услышала голос Ифе, и внутри всё сжалось.
– Пятнадцать, сэр.
– Пятнадцать! Мне следовало знать. Такое юное прелестное создание, почти ребёнок…
Отвращение, гнев и страх вскипали под покровом кожи. Элеонора спрыгнула со стула и выбежала в коридор. Мистер Пембрук стоял на некотором отдалении, склонившись над Ифе. Молоденькая ирландка держала перед собой сковороду с пыльными чайными листьями, точно щит.
Элеонора замешкалась. С той ночи в кабинете прошло больше недели, и с тех пор она ни разу не видела мистера Пембрука. Она забирала его бельё в прачечную, убирала бумаги, разбросанные по его столу, и заправляла ему постель, но самого его не видела. Пару раз она готова была поклясться, что слышала, как звук шагов внезапно обрывался, когда она проходила по коридору, но, оборачиваясь, никого не видела.
Нервы сжались в тугой комок. Вливать в него бренди тогда казалось хорошим выходом, но теперь, когда его массивная фигура преграждала проход к лестнице для слуг, это уже не казалось такой удачной идеей. Что он помнил? Как сильно накажет её?
– Элла, – пробормотал он, бросив взгляд на её пустые руки.
Элеонора заставила себя присесть в реверансе, стиснув зубы.
– Прошу прощения, сэр. Ещё пара минут, и вы снова сможете пользоваться кабинетом. Ифе, пойдём, помоги мне с ковром.
Девушка удерживала дверь открытой, и подруга поспешила войти. Мистер Пембрук поджал губы, глядя на Элеонору, и долго смотрел на неё. Большие руки сжимались и разжимались, напоминая судорожно дёргающихся пауков.
Через некоторое время Элеонора осторожно осведомилась:
– Я могу идти, сэр?
– Элла, – пробормотал он. – Я… кажется, я припоминаю, что у нас были какие-то разногласия.
На его лице отражалось сомнение, а взгляд казался умоляющим. Это был вопрос, а не утверждение, и Элеонора ощутила восторг триумфа, хоть и сохранила непроницаемый вид.
– Сэр?
– Ты… ты была…
– Вы хорошо себя чувствуете, сэр? Может быть, послать за доктором?
Его руки снова дёрнулись.
– Доктор? Нет, мне не нужен до… – Он осёкся, прищурился, вглядываясь в её лицо. – У тебя всегда были голубые глаза?
Элеонора пыталась сохранять спокойствие, хотя внутри её трясло. В памяти промелькнуло лицо черноглазой женщины, пустое, непроницаемое, если не считать усмешки. Может быть, он видел эту женщину в кабинете в ту ночь?
Элеонора заговорила медленно и размеренно, словно обращалась к обеспокоенному ребёнку:
– Конечно же, сэр, мои глаза всегда были голубыми.
Мистер Пембрук кивнул. Лицо его оставалось по-прежнему очень бледным. Он зашагал к главной лестнице и поспешно поднялся, почти бегом.
Элеонора боялась наступления воскресного утра. Далёкие часы пробили два, и она распахнула глаза. Пугающее осознание того, что этот день настал, обвилось вокруг сердца, точно змея.
Теперь она знала, что за женщина приходила к ней.
Демоница. Сам Вельзевул послал её, чтобы нашёптывала Элеоноре на ухо соблазны, и девушка попала в его ловушку. Нужно было догадаться. Разве не достаточно они выслушали проповедей? Она допустила ошибку Евы, поддалась искушению, а ведь холодные чёрные глаза женщины сами по себе должны были сказать Элеоноре о многом. Шёлк обещаний стал стальными оковами на запястьях девушки, и она отдала свою душу. И сегодня ей придётся пойти в церковь и столкнуться с содеянным.
Они пошли в церковь по двое. Элеонора старательно смотрела себе под ноги, видя только грязь и крыс, пока тень церкви не нависла над ней. Остальные прихожане уже вошли, пока девушка всё ещё медлила у ворот. Надгробия торчали из-под земли, словно острые зубы, готовые разорвать её на части. И пот, струящийся по рукам под перчатками, казался кровью. Она продала душу, свою собственную душу, и теперь Лиззи была мертва.
– Элла! – прошипела миссис Филдинг. – Идём!
То была вина Элеоноры, хоть и утопил Лиззи мальчишка-мясник. Вина сдавливала её, точно слишком тугой корсет. Она думала о том, что церкви стояли на освящённой земле. Так что же случится с ней, если она пройдёт через ворота? С другой стороны, на прошлой неделе она ведь уже побывала в церкви – и ничего не случилось, хотя сделку она на тот момент уже заключила. Но тогда всё было иначе. Теперь она знала, что именно совершила.
– Элла!
А преподобный Кларк сумеет ли определить, что случилось? «Конечно же, – ответила себе девушка. – Он ведь святой человек, он узнает сразу». Господи, а если он изгонит её из прихода? Что, если он начнёт кричать, как один из пуритан Кромвеля, и окрестит её ведьмой? Её арестуют? Сожгут на костре? Или, того хуже, передадут инквизиции? В Англии инквизиции никогда не было – по крайней мере, так думала Элла. Но мир теперь был гораздо меньше, чем прежде, и попасть на континент стало гораздо проще. Инквизиция всегда творила ужасные вещи. Когда-то девушка прочитала об этом книгу, и ей стало так плохо, что пришлось закрыть томик. Если бы преподобный знал, что она натворила, неужели передал бы её папистам?
– Элла!
Миссис Филдинг стояла перед ней, раскрасневшаяся и рассерженная. Кончик шрама выглядывал из-под высокого воротника её лучшего платья.
– Внезапно голова заболела, – быстро сказала Элеонора. – Наверное, мне лучше вернуться домой.
Миссис Филдинг схватила девушку за запястье и потащила за ворота. Элеонора взяла себя в руки.
Ничего не случилось. Преподобный Кларк посмотрел на неё, но не выглядел так, словно собирался бороться с пламенем и серой ада со своей аскетичной кафедры. Он был погружён в свои мысли и казался слишком толстым для своей мантии.
Миссис Филдинг втащила Элеонору в церковь. Девушка едва успела вспомнить историю, которую ей рассказывали, – про ведьму, которая пыталась войти в церковь, и стоило ей переступить порог, как здание рухнуло прямо на неё. В следующий миг она поняла, что ничего не случилось.
Миссис Филдинг повернулась, уже открыв было рот, чтобы отругать девушку, но дрогнула, увидев улыбку Элеоноры.
– Прошу прощения, миссис Филдинг, – сказала она. Облегчение распустилось внутри, словно цветок. – Я была сама не своя. Надеюсь, я вас не опозорила.
Она поспешила внутрь, прежде чем экономка успела сказать что-нибудь ещё, и заняла своё место на скамье. Ничего не случилось. Возможно, она не была такой уж нечистой, как ей самой казалось.
Слова проповеди омывали её, и девушка откинулась на скамье, слушая.
Мраморный пол блестел под тонкой плёнкой воды. Яростно скребя плиты, Элеонора увидела своё лицо в отражении, краснеющее с каждым движением. В воде вдруг замерцал другой силуэт, но когда девушка моргнула – тот исчез.
В дверь постучали. Элеонора поднялась, отперла и увидела на пороге инспектора Хэтчетта, возвышавшегося на пороге, словно непреклонный монолит. При виде её он снял шляпу.
– Доброе утро, мисс Хартли. Можно вас на пару слов?
Лиззи. Он, должно быть, заподозрил, что Лиззи убила Элеонора. Иначе зачем ему приходить сюда второй раз? Может, кто-то подслушал их ссору в ту ночь перед смертью Лиззи?
Как же несправедливо. Она не убивала Лиззи, хотя, разумеется, и запустила процесс, к этой смерти приведший. Но инспектор ведь не мог об этом знать, если только… У Элеоноры скрутило живот от страха. А что, если черноглазая привела инспектора сюда в ответ на попытку Элеоноры уклониться от их сделки?
Инспектор протянул руку, чтобы поддержать её.
– Вы точно хорошо себя чувствуете?
– Вы поймали его?
– Я бы предпочёл обсудить это внутри, если можно. Есть ли место, где мы могли бы поговорить наедине?
Элеонора выглянула на улицу. «Чёрной Марии»[17], покачивавшейся на колёсах, когда заключённые стучали в затемнённые окна, там не было. И никаких крепких констеблей у крыльца – всего лишь парочка любопытных детишек-попрошаек и оборванец. Инспектор пришёл не для того, чтобы забрать её.
Прислушиваясь к каждому звуку, Элеонора повела гостя наверх. Миссис Филдинг чем-то гремела в гардеробой у вестибюля. Ифе насвистывала какую-то песенку в коридоре второго этажа, а Дейзи и миссис Бэнбёри застряли на кухне, готовя безе и суфле. Убедившись, что их никто не заметит, Элеонора затащила инспектора в маленькую столовую, примыкавшую к кухне.
Когда-то это была любимая комната миссис Пембрук. Она писала здесь письма, просматривала меню и разрешала Элеоноре сидеть у неё на коленях, пока оплачивала домашние счета. Теперь ставни были наглухо закрыты, а на мебель натянули чехлы от моли, и портрет миссис Пембрук смотрел печальными затуманенными глазами. Элеонора притворила за ними дверь и осторожно смахнула пыль с нарисованного лица.
Зажигая свечу, она жестом пригласила инспектора внутрь:
– Здесь мы можем говорить спокойно.
Хэтчетт проследовал за ней к камину.
– Видите ли, мисс Хартли, – начал он. – Вопрос, с которым я пришёл к вам, по-своему… деликатный. Но прежде, чем задам его, я должен спросить, о ком вы говорили, когда только открыли мне.
Элеонора удивлённо моргнула:
– О том юноше, конечно. О помощнике мясника. Я думала, вы пришли сюда именно поэтому.