– Мы говорили о твоём будущем, – сказала миссис Филдинг, и её голос, казалось, звучал слишком громко.
– Как я уже сказала, миссис Филдинг, боюсь, я не…
Экономка подняла руку:
– Знаю, ты хотела не этого. Да ты и не скрывала. Если бы вы с мисс Дарлинг нашли взаимопонимание, всё могло бы сложиться иначе и никто из нас не обижался бы на тебя за это. Но ты никогда не была здесь счастлива, не так ли?
Элеонора поёжилась.
– Но… ты юная, Элла. Тебе ещё только предстоит научиться добродетели терпения. А мастер Чарльз… он хороший мальчик, но после смерти матери его единственным примером для подражания остался отец. Чарльз на четыре года тебя старше и повидал уже немало в этом мире… и немало мирских вещей.
– Миссис Филдинг, я…
– Он купил тебе ту шаль?
Элеонора сглотнула:
– Он дал мне немного денег в знак признательности за то, что я помогала ему писать письма. Я купила шаль в лавке подержанных вещей, добавив денег с того, что мне заплатила мисс Дарлинг.
Миссис Филдинг снова поджала губы и замолчала. Как только Элеонора открыла свёрток, она знала, что ей понадобится какое-то объяснение, откуда у неё взялась шаль. Любой мог сказать, что Чарльз относился к ней по-особенному.
Девушка подалась вперёд:
– Миссис Филдинг, я обязательно подумаю над тем, что вы сказали. Но позвольте заверить вас, что ни мастер Чарльз, ни я никогда не вели себя ненадлежащим образом в отношении друг друга.
На лице экономки отразилось нескрываемое облегчение.
– Ты можешь идти.
Элеонора встала. Она не могла позволить себе выглядеть виноватой. В конце концов, она ведь не сделала ничего плохого. Она не кусала миссис Филдинг, а её отношения с Чарльзом скоро станут более чем просто подобающими. Никого не будет волновать, как они познакомились, когда они будут женаты.
Элеонора покинула комнаты экономки, зная, что та наблюдает за ней. Девушка держала спину прямо и ничем не выдала своего волнения: что же на самом деле знала миссис Филдинг?
В церкви было так холодно, что дыхание Элеоноры вырывалось облачками пара, но снаружи было ещё хуже. И хотя бы на этот раз служанок оставили в покое: сын миссис Кеттеринг вернулся из Индии с новой женой, и половина прихожан устроили бедной женщине настоящий допрос. Чарльз отбивался от второй половины паствы – сплетников и нетерпеливых матерей, тащивших за собой краснеющих дочек. Элеонора украдкой наблюдала, как Чарльза знакомят с девушками, одетыми в блестящие меха и бархатные манто, и ещё острее ощущала, какие грубые у неё руки и как сильно заштопана одежда. Неужели Чарльз женится на ней, когда в Лондоне полно хорошеньких девушек?
– Пойдёмте, – сказала миссис Филдинг, не дожидаясь, пока Чарльз выберется из толпы прихожан. – Нужно готовить воскресный ужин.
Дрожа, они пошли по улицам домой. У Элеоноры всё болело, а под ногами было столько льда, что девушка скользила по тротуару. Увидев собственное отражение в плену бурого льда, девушка покраснела, подумав, что мужчина, идущий следом, должно быть, видел её юбки. Впрочем, он был бы разочарован. На ней было столько слоёв одежды, что ему повезёт, если он разглядит хотя бы носок её ботинка.
Подняв взгляд, девушка поняла, что потеряла остальных из виду – она шла так медленно, что даже не заметила, как далеко они ушли вперёд.
В воздухе висела тяжёлая смесь запахов кофе, супа и дыма, и Элеонору тошнило. Лошади выдыхали пар, и нищие прижимались к их тёплым бокам, чтобы хоть немного согреться. Девушка увидела трубочиста и позавидовала ему – он был так сильно покрыт копотью, что та, должно быть, совсем не пропускала холода. Она уже собиралась продолжить путь, когда вдруг услышала голос:
– Элла?
Женщина, стоявшая перед ней, была кривая и уродливая. Казалось, каждая лишняя унция плоти была съедена голодом, кроме живота, который сейчас казался настолько раздутым, что его хозяйка вот-вот могла потерять равновесие. Кожа туго обтягивала кости. Большие глаза, губы потрескавшиеся и такие белые, словно она была привидением из историй Ифе. И только когда Элеонора разглядела клетчатую шаль, сейчас мерцавшую от покрывающего её инея, она узнала…
– Лея! О господи, я…
Лея сжала её локоть. Лихорадка в уголке её губ треснула, и из неё сочилась сукровица.
– Дай нам пенни. Этого хватит на миску горячего супа. Больше ни о чём не прошу.
– У меня нет денег. Всё осталось в доме.
Лея одарила её ужасной ухмылкой:
– Ну, хоть что-то у тебя должно быть. Хоть что-нибудь! На одну ночь в ночлежке. Пожалуйста!
Элеонора подвела Лею к ближайшей палатке с супом.
– У меня правда нет денег, – сказала девушка, когда хозяин прилавка отмахнулся от них. – Лея, где ты спишь?
Лея не ответила. Они остановились перед тележкой другого торговца. Там кипела кастрюля с супом, и от запаха лука Элеоноре стало плохо. Хозяйка палатки, индианка средних лет, закутанная в шали, оценивающе посмотрела на них.
– Мадам, – обратилась к ней Элеонора. – Не могли бы вы кормить эту бедную женщину тарелкой супа в день, пожалуйста? Она хорошая, просто переживает трудные времена.
Хозяйка прилавка скептически посмотрела на Элеонору. Её взгляд метался между её платьем и изысканной шалью.
– Шиллинг в неделю, – сказала она наконец.
Элеонора подумала о мистере Пембруке, валявшемся сейчас в постели пьяным и воняющим, и ненависть всколыхнулась в ней, яркая, словно молния. Ему-то не приходилось беспокоиться о том, когда он поест в следующий раз.
– Вы можете отправить счёт в особняк Гранборо, – резко сказала она. – И счёт будет оплачен.
Торговка вздохнула:
– Я могла бы догадаться. Хорошо, дорогая. Вернись завтра в это же время. Учти, я не хочу, чтобы ты слонялась у прилавка. Ты отпугнёшь моих постоянных посетителей.
Лея взяла плошку с супом, которую вручила ей женщина, и заглотила одним махом, фыркая, лакая, словно животное, слизывая брызги с грязных пальцев. Элеонору охватила смесь злости и стыда, и она поспешно отвернулась.
Дейзи была опозорена. Ей удалось убедить миссис Бэнбёри позволить ей испечь устричный пирог.
– Семейный рецепт, – сказала девушка. – Бабушка всегда его готовила.
Элеонора согнулась над ночным горшком, и её вырвало.
«Семейный рецепт, да», – с горечью подумала она, утешая себя, что, по крайней мере, не единственная мучилась.
Ифе была снаружи, прячась в кустах роз. Миссис Филдинг осталась в своих комнатах, сославшись на «лёгкую головную боль». Миссис Бэнбёри вяло ругалась на Дейзи в перерывах между рвотными позывами.
Мистер Пембрук посмотрел на бледные потные лица своих служанок и отправился в клуб.
– Простите меня! – причитала Дейзи. – Может быть, они были порченые?
Миссис Бэнбёри невесело рассмеялась.
Всем полегчало через несколько дней, но только не Элеоноре. Недуг словно так и не отступил. Хуже всего было по утрам, когда она улавливала сильный запах. И что бы она ни делала, она всегда чувствовала фоном этот запах – словно зловоние Темзы в жаркий день.
Чарльз сдувал с неё пылинки. В отсутствие отца он обыскал все комнаты и несколько раз сходил в ломбард, но не хотел оставлять Элеонору одну надолго. Чтобы компенсировать своё отсутствие, он кормил её кусочками карамелизированного имбиря, покупал ей тоники и настойки, которые, по его словам, должны были подействовать наверняка. Элеонора перепробовала несколько – большинство оказались просто подслащённой водой. Она всё равно их выпила, потому что Чарльз хотел помочь.
А после у неё было самое лучшее Рождество, какое она только могла вспомнить. Её вырвало шесть раз, и её парадная форма была слишком тесной, но это не имело значения. Когда служанки вернулись из церкви, они все заходили в гостиную и получали подарки от семьи. Всем досталось одно и то же – достаточно ткани, чтобы пошить новое форменное платье, и рукопожатие от Чарльза, пока мистер Пембрук храпел в углу.
Миссис Бэнбёри и Дейзи, которой теперь поручили нарезку овощей, устроили настоящий пир. Жареный гусь, огромные миски картофеля, палестинский суп[34], каштаны, колбаса, маринованные грецкие орехи и рождественский пудинг, щедро сдобренный сливочным кремом с бренди. Еды для мистера Пембрука и Чарльза было слишком много, поэтому, когда они прислали оставшееся на кухню, служанки набросились на блюда, объедаясь воздушным жареным картофелем и хрустящей золотой гусиной кожей.
Элеонора ускользнула, когда Ифе и Дейзи всё ещё урчали от удовольствия, поглощая ужин. Чарльз ждал её наверху.
Он вручил девушке подарок – голубино-серые лайковые перчатки, мягкие и нежные, точно шёлк. Элеонора вручила ему свой – книгу с сонетами, и этот подарок казался таким дешёвым в сравнении с его. Книжечка была маленькой, и синяя краска отслаивалась с переплёта прямо под пальцами. Но когда Чарльз прочёл посвящение: «Для Ч., с любовью», – он просиял, и все мысли о собственном убожестве покинули её. Его улыбка исцеляла все несовершенства, и когда он целовал Элеонору, она словно рождалась заново.
Январь тянул холодные руки по всему дому. Вода скапливалась на подоконниках, и занавески провисали от влаги. Запах сырости проникал внутрь, и Элеонора ощутила, как сжался желудок. Её стошнило в ночной горшок, и она проклинала всех устриц на свете. Никогда она больше не съест ничего, что происходило из моря! Всё дело было в рационе для слуг. У неё не было сил побороть недуг. Когда она была совсем юной, то ела всё, что ей нравилось, и никогда не болела – до самого первого кровотечения.
Элеонора отёрла губы и распрямилась. Её озарило.
Она испытывала постоянную усталость, и всё тело ломило. Платья становились всё теснее. Запахи заставляли её задыхаться, а каждое утро её тошнило, и она не сумела вспомнить, когда у неё последний раз шла кровь. Но это могло означать всё что угодно. Было много вещей, которые девушка не могла вспомнить – она научилась не полагаться на собственную память. Её ежемесячные кровотечения никогда не были регулярными. А платья становились теснее, потому что Чарльз скармливал ей половину своих ужинов. А от тех устриц плохо было всем: так разве удивительно, что она подхватила какой-то недуг, от которого всё никак не могла избавиться?