Когда Элеонора пришла в себя, она увидела Чарльза, сидевшего у её постели.
Очевидно, он провёл здесь уже немало времени. На бледном лице пробивалась щетина, а под глазами залегли тени. Ворот и манжеты его рубашки были расстёгнуты, жилет – распахнут, а шейный платок болтался на спинке стула. Зрелище вызывало тревожное чувство. Элеоноре уже доводилось видеть его обнажённым, но тогда он не казался настолько… уязвимым.
Она потянулась и взяла Чарльза за руку, и показалось, на это потребовалась целая вечность. Когда её пальцы вдруг стали такими тонкими, а руки – такими тяжёлыми? И если она коснётся волос – неужели пряди стали белыми?
Элеонора взяла Чарльза за руку. Он вздрогнул и заплакал.
К Элеоноре не допускались посетители, но Чарльз постоянно оставался рядом. В коконе морфия она мало что помнила, но он всегда был рядом. Ладонь Чарльза, прижимающая к её лицу холодную фланель. Голос Чарльза, мягкий, неспешный, когда мужчина читал что-то из сборника сонетов. Спина Чарльза в белой рубашке, когда он склонялся над умывальником или над камином.
Он не хотел рассказывать девушке, что случилось.
Но одно Элеонора знала наверняка: черноглазая женщина исполнила её желание. Это оставило после себя много боли и много крови, помимо прочего. Чарльз обнаружил её и послал за доктором Макреди, который и дал девушке морфий. Этого было мало. Живот всё ещё болел – морфий лишь смягчал муку.
Элеонора пожалела о содеянном, лишь когда увидела лицо Чарльза. Он пытался улыбаться и говорить спокойно, но маска то и дело соскальзывала, и выглядел он постаревшим и грустным. Иногда он прижимался губами к её руке и шептал, уткнувшись в пальцы: «Прости меня, прости». Это было похоже на молитву. И девушка думала о жизни, которую они могли бы прожить, если бы их не обнаружили. Эта жизнь была бы мягче и неторопливее, чем её мечты, и всё же – счастливая.
Не было смысла тосковать по тому, что могло бы быть, когда уже случилось совсем иное. Понемногу к Элеоноре начали возвращаться силы, и действие морфия становилось слабее. Но Чарльз всё равно не отходил от неё, взбивал ей подушки, забирал тарелку сразу же, как Элеонора заканчивала есть. Казалось, ему тяжело давалось даже просто встречаться с ней взглядом, и всё же, когда девушка потянулась, чтобы взять его за руку, он тотчас же подскочил к ней, словно боясь, что одно лишнее движение может сломать её.
– Твоей вины нет, Чарльз, – сказала Элеонора.
Мужчина покачал головой:
– Мне не следовало пытаться забрать кольцо матери. Не будь я так глуп, нас бы не обнаружили!
Девушка подалась вперёд, схватила его за ворот рубашки, заставляя посмотреть ей в глаза.
– Ты последний, кого стоит в этом винить.
– Но это – моя вина, – возразил он. – Если бы ты не пережила такой шок… если бы я был рядом, когда отец говорил с тобой… Но он сказал, что, если я не верну заложенные в ломбарде вещи, он предъявит мне официальные обвинения. А я не хотел оставлять тебя одну, Элеонора, чтобы ты растила нашего ребёнка, пока я…
В его глазах блестели слёзы. Девушка бережно отёрла их, желая хоть немного облегчить его бремя. Что бы она ни говорила, он всегда будет винить себя. В ней он по-прежнему видел бедную, милую девушку, которую жестокий мир вокруг обманывал раз за разом. Невинную девушку.
Очень хотелось рассказать ему всё. Чарльз считал, что она потеряла ребёнка, и не знал, что она сделала на самом деле. Тайна придавливала её к земле, точно тяжёлые кандалы. Элеонора никому не рассказывала о черноглазой женщине, которая прокрадывалась из каждой тени. Никто не знал обо всех тех ужасных вещах, которые совершила незнакомка, ведь её никто даже не видел. Если Элеонора расскажет ему правду, между ними больше не будет преград. Наконец-то она могла бы разделить с кем-то это бремя, и Чарльз узнал бы её по-настоящему, увидел её как есть.
Эта мысль ужасала.
Как она могла рассказать? Это было всё равно что рассечь себе грудь, распахнуть грудную клетку и показать ему пульсирующий внутри хаос. А что, если Чарльз отвернётся? Что, если из всех именно он посмотрит на неё с ужасом и отвращением, если она расскажет ему, что сотворила?
Он решит, что она сошла с ума. Или хуже того – поверит ей и будет считать убийцей. Шок, неверие, страх, может быть, даже ненависть… Нет, Элеонора не могла допустить, чтобы Чарльз испытывал к ней такие чувства. Во всех остальных аспектах она была хорошим человеком, и пусть Чарльз никогда не увидит другие её стороны. Черноглазая женщина убила всех этих людей и прекрасно знала, что Элеонора этого никогда не хотела. Элеонора по-прежнему была доброй подругой, которая кормила и одевала Лею, когда та голодала. Подругой, которая всеми силами старалась защитить Ифе. И женщиной, которая искренне любила Чарльза.
Элеонора знала, что она – не убийца, и не желала, чтобы Чарльз видел её такой.
И потому она ничего не рассказала, а лишь погладила его по волосам, прижала ладонь к его щеке и смотрела, как он прикрыл глаза. Он так нуждался в ней, что сердце забилось сильнее.
– Я люблю тебя, – сказала девушка.
Чарльз обнял её, устроил у себя на колеях, словно она была маленькой девочкой. Элеонора уткнулась лицом в его грудь, чувствуя, как его слёзы капают ей на лоб, когда он целовал её волосы.
– И я тоже люблю тебя, – искренне ответил он.
Чувство вины обжигало изнутри. Девушка была рада, что он не видит её лица.
Чарльз уснул в кресле, склонив голову на плечо. Огонь в камине чадил и отплёвывался в туман, просачивавшийся сквозь дымоход, но этого было недостаточно, чтобы разбудить мужчину. Теперь, когда он спал, Элеонора видела новые морщинки на его лице и то, как обвисла на нём рубашка, прежде так хорошо сидевшая. Он и слышать ничего не хотел о том, чтобы спать в своей постели. Ей с трудом удалось убедить его хотя бы нормально есть, но даже тогда он велел относить его еду к ней в комнату.
Умиротворение не продлится долго.
Пока что она была в безопасности. Она всё ещё приходила в себя, и, пока не встанет с постели, Чарльз будет рядом. Но когда она оправится достаточно, чтобы уехать, её отправят прочь. Миссис Филдинг посещала её только однажды и, посмотрев Элеоноре в глаза, поставила её саквояж в изножье кровати. Ифе прокралась в комнату сразу после ухода экономки. Лицо ирландки было бледным, а глаза покраснели.
– Ох, Элла, – прошептала она, бросив взгляд на Чарльза, спавшего в кресле у кровати. – Я так сильно буду по тебе скучать!
Элеонора взяла Ифе за руку:
– Не придётся. Ты отправишься со мной.
На лице Ифе отразилось недоверие:
– Что? Но я… а как же Мишель? Мне ведь нужно оплачивать его лекарства. Я не могу отсюда уехать.
– Меня отправят в дом подальше отсюда. И мне выделят горничную. Я просила, чтобы это была ты. Ты по-прежнему будешь получать плату за работу и к тому же будешь подальше от всего этого.
Глаза Ифе просияли:
– А Дейзи тоже сможет поехать с нами?
– Я не могу забрать вас обеих. Прости.
Ифе отняла ладонь и поджала губы, стараясь не расплакаться.
– С Дейзи всё будет хорошо, – успокоила Элеонора. – Она сильная. Миссис Бэнбёри будет задерживать её в кухне подольше, и к тому же у Дейзи по-прежнему есть то письмо с рекомендациями. Она справится.
Даже говоря эти успокаивающие слова, Элеонора чувствовала, что они окружены ложью. Жестоко оставлять любую девушку одну в особняке Гранборо, а она могла взять с собой только одну служанку. И Дейзи, проницательная, бдительная, циничная, имела гораздо больше шансов выжить в Гранборо, чем Ифе.
Ирландка кивнула на Чарльза:
– Значит, ты получила всё это из-за него?
Элеонора покраснела и отвернулась. Ифе никогда не поймёт правду.
– Он действительно собирался жениться на тебе, да?
Элеонора посмотрела на Чарльза, спавшего, уронив голову на грудь. Когда он проснётся, шея будет болеть. От этой мысли в горле внезапно встал комок. Такая мелочь, о которой она сожалела.
– Когда он вернулся, я думала, что нас грабят, – прошептала Ифе. – Мы все в ночнушках, и вдруг входная дверь с грохотом распахивается – и по лестнице для слуг раздаются шаги. Мы с Дейзи думали, что это… ну, они говорят, что убийца – не тот парень из лавки мясника, но мне он всё равно никогда не нравился. Ну и мы поднялись наверх, и там он был с…
Ирландка замолчала, потом добавила:
– После ухода доктора он заперся с тобой. Кричал через дверь на хозяина, когда тот пытался отослать тебя. Как думаешь, ты ещё будешь видеться с ним после того, как уедешь?
Бремя заключённой сделки душило Элеонору.
– Нет, не думаю.
Ифе обернулась через плечо:
– Что ж… раз уж я поеду с тобой, я ведь могу при случае вернуться и навестить Дейзи. И если ты захочешь ему написать, я могла бы передать письма.
Элеонора сжала руки Ифе. Надежда билась внутри, словно птица в клетке:
– Правда? Ты передашь?
Ифе улыбнулась:
– Ну конечно! Ты прочитала мне вслух столько писем, так чего мне стоит доставить несколько твоих.
Когда к Элеоноре вернулись силы, она постаралась держаться жизнерадостно. В саквояже у неё лежало письменное соглашение с мистером Пембруком, и вскоре она оставит позади особняк. Ифе поедет с ней и, главное, поможет сохранить общение с Чарльзом! А последнее желание девушки показало, что желания всё же можно контролировать. Да, черноглазой женщине придётся отнять чью-то жизнь, но, по крайней мере, Элеонора сможет удержать её от того, чтобы сеять уничтожение.
Нет, девушка была не настолько глупа, чтобы думать, что теперь она в безопасности.
Сейчас черноглазая пряталась в тенях комнаты. Сначала Элеоноре казалось, что в комнате пусто, но чехол от пыли принял форму юбок незнакомки, а ножки умывальника – складок её платья. Заметив, что Элеонора смотрит, черноглазая подмигнула.
– Итак, – пробормотал мистер Пембрук, – ты покончила с этим.
Он стоял в дверях, тяжело привалившись к косяку, в наполовину расстёгнутом сюртуке и жилете, воняя бренди. Элеонора бросила взгляд на черноглазую незнакомку, всё так же ожидавшую в тенях, и улыбка той стала шире. Мистер Пембрук проковылял в комнату, так и не заметив черноглазую.