– Как видите, – ответила девушка.
Мистер Пембрук порылся в кармане сюртука и швырнул ей пачку бумаг – документы на дом и первую часть пособия. Просматривая эти бумаги, Элеонора почувствовала, как внутри укололо болью. Ради такой мелочи она отдала так много.
Хозяин плюхнулся у изножья её кровати:
– Ты не жалеешь об этом?
– А вы?
Он взглянул на Чарльза, всё ещё спавшего в кресле. Даже во сне под глазами залегли глубокие тени. Элеонора поёжилась. Только взглянув на Чарльза, тонущего под весом своей вины и скорби, она подумала, что лучше бы никогда не соглашалась на сделку мистера Пембрука.
– Это вы назначили условия сделки, – проговорила она. – А я бы родила ребёнка.
Хозяин бросил на неё обжигающий взгляд:
– И навсегда связала бы себя с моим сыном. Я сделал то, что лучше для него, и однажды он поблагодарит меня за это.
Черноглазая женщина всё так же стояла в углу комнаты, улыбаясь. Мистер Пембрук прошёл прямо мимо неё. Уже несколько месяцев назад Элеонора поняла, что незнакомка выбрала форму, следуя воображению девушки. Неужели только в воображении она и существовала? И когда Элеонора взяла её за руку, почувствовала ли она в самом деле, как её ладонь сжимают холодные пальцы, или только вообразила то, что должна была ощутить? Была ли эта женщина на самом деле?
Элеонора собрала бумаги и разложила их по порядку, собирая мысли в порядок. Конечно же черноглазая существовала. Желания ведь сбывались: и как ещё они бы сбывались, если б их не выполняла незнакомка? Просто она предпочитала являться одной лишь Элеоноре. Ещё одна уловка, призванная вселить сомнения.
– Вы расскажете ему?
Мистер Пембрук не ответил. Оба снова посмотрели на Чарльза. Морщины на лице молодого мужчины казались глубже в меркнущем свете свечи.
– Не говори ему об этом ни слова, – тихо сказал он. – Если он узнает, это убьёт его.
– Не скажу, – согласилась Элеонора. – Вы разобьёте ему сердце.
Черноглазая медленно растворилась в тенях. Последней исчезла её усмешка.
Часть пятая
Когда Элеонора открыла глаза, то поняла, что уже не в Гранборо. На кровати вместо белоснежных простыней лежало выцветшее жёлтое одеяло. Свет струился сквозь бледно-зелёные занавески, словно вода в пруду. Полы были голыми, и пахло новой штукатуркой.
Чарльза рядом не было.
Элеонора приподнялась, садясь, и голова закружилась от видений морфия. Цвета искажались, становились ярче и снова таяли. Она наклонилась над подоконником и выглянула на незнакомую улицу.
Девушка оказалась среди аккуратных рядов домов, двухэтажных, окутанных дымом. По улице грохотали экипажи, а откуда-то неподалёку раздался свист паровоза.
Элеонора вцепилась в занавеску. Где же парки? Где шпили Вестминстерского аббатства, прорезающие туман? Где мюзик-холлы, унылые и тихие в утреннем свете? Церковный колокол пробил десять, и Элеонора вздрогнула. Это был неправильный звук.
Она больше не была в Мэйфере.
У изножья кровати стоял её саквояж. Поверх аккуратно сложенных вещей лежало письмо. Она сразу узнала округлый почерк Чарльза, и к горлу подкатил горький ком.
Набросив на плечи шаль, Элеонора спустилась по ступенькам.
В доме пахло так, словно его только отделали, – полиролью, штукатуркой, краской. Наверху расположились две спальни – для Элеоноры и ещё одна поменьше. Внизу – выложенный плиткой холл, гостиная в передней части дома и столовая в задней. Обе комнаты были оклеены дешёвыми обоями. Дальше расположилась кухня, откуда раздавался грохот кастрюль и шипение кипящей воды.
У плиты стояла невысокая темноволосая женщина на несколько лет старше Элеоноры. При виде девушки она усмехнулась:
– Здрасьте, мисс! Чайку́?
Элеонора вцепилась в дверной косяк.
– Где я?
Женщина кивнула:
– Мне сказали, что вам нехорошо. Тут ваш новый домик, а я – ваша новая прислуга. Бесси Бэнбёри.
Комната покачнулась.
– Я… что? А где Ифе?
– Кто?
Бесси взяла её под руку и усадила в кресло в гостиной. Не считая мягкого дивана и пустого книжного шкафа, в комнате было пусто – словно декорации, расставленные для незнакомой постановки. Казалось, стена того и гляди отъедет на колёсиках и Элеонора окажется лицом к лицу с публикой, услышит смех толпы.
Бесси вошла с чашкой чая и сунула её в ослабевшую руку Элеоноре. Тот пролился на колени девушки.
– Мы в Лондоне?
Бесси скривилась в гримасе.
– В Пекхэме[35], – ответила она. – Недалеко от станции.
– Как долго я спала?
Бесси пожала плечами:
– Ну, не знаю. Ты проспала всю дорогу сюда. Тётушка Мэри говорила, тебе рассказали.
Элеонора с грохотом отставила чашку. Никто ей ничего не сказал. Мистер Пембрук одурманил её морфием, связал, как тюк старых тряпок, и запер – с глаз долой.
– Он не может так со мной поступить!
Бесси приподняла брови:
– Как поступить? Подарить милый домик в пригороде? Ну, я прямо не знаю.
Элеонора хлопнула ладонью по подлокотнику кресла, расплескав чай.
– Ты не понимаешь. Мне никто не сказал, что я отправляюсь сюда! Я подам на него заявление в магистрат, за похищение! Он не может так со мной поступить!
– Похищение, мисс? Ну, какое ж это похищение. У вас милый домик и трудолюбивая, хорошо обученная служанка, уж не обессудьте, что я так о себе. Нет смысла обращаться в магистрат. Там только посмеются.
Элеонора откинулась на спинку кресла, всё ещё одурманенная, всё ещё кипящая от гнева внутри.
– Не унывайте, мисс. Через пару деньков полегчает.
Элеонора вскрикнула от отчаяния, но Бесси не обратила внимания.
Далеко не сразу Элеонора сумела прочесть письмо Чарльза. Поначалу все слова сливались воедино, закручивались друг вокруг друга, точно побеги чёрного плюща. И лишь когда она начала дрожать и вспотела, то узнала признаки морфия. Бесси оставила её поспать, чтобы последствия прошли, и обернула одеялом.
Когда Элеонора проснулась, в висках пульсировала сильная боль, а в венах билась тупая ярость. Мистер Пембрук опоил её наркотиками, чтобы избежать скандала, когда она уезжала. Особняк Гранборо разваливался, и с половиной служанок приключились там пренеприятные истории, но в центре скандала была она, Элеонора. Её нужно было отослать тайком, пока сам мистер Пембрук пропивал будущее своего сына и распускал руки с любой служанкой, оказывавшейся в досягаемости. Хуже всего, он оставил рядом Ифе. О боже… что же подумает Ифе, когда обнаружит, что Элеонора уехала без неё? Страх вонзил когти в сердце девушки. Что станет делать мистер Пембрук теперь, когда понял, что Ифе небезразлична Элеоноре?
Девушка отчаянно хотела вернуться, но руки у неё дрожали, даже когда она просто пыталась сесть ровно, а кости в ногах кто-то словно заменил ниточками, такими они казались слабыми. Как же она сумеет добраться до Мэйфера и обратно?
Элеонора утёрла глаза. Медленно она достала письмо и с шелестом развернула.
«Моя дорогая Элеонора!
Я пишу эти несколько строк в спешке, так мало мне дали времени, и знаю, что этих слов никогда не хватит. Любовь моя, у меня печальные известия. Я уговорил отца устроить для тебя комфортную жизнь, но взамен он требует, чтобы я с тобой больше никогда не увиделся. Разве я мог выбрать что-то иное, кроме твоего комфорта и безопасности?
Если бы я только знал, что отец организовал твой отъезд прямо сегодня вечером, я бы осыпал тебя цветами и драгоценностями. Но воспоминания о нашем времени вместе – ярче любого алмаза. Знать, что ты в безопасности, что о тебе хорошо заботятся, – лучший бальзам на сердце любого мужчины. Моя дорогая девочка, я всегда буду думать о тебе, но умоляю, не думай обо мне. Не хочу, чтобы ты пролила хоть слезинку по этому безнадёжно влюблённому дураку.
Всегда любящий тебя,
Чарльз».
Прикованная к постели, Элеонора кипела. Бесси кормила её пищей для больных – кашей, куриным бульоном и крепким говяжьим отваром. Эту пищу Элеонора когда-то пыталась приготовить для матери, когда та лежала в постели, задыхаясь от кашля. Запахи вернули девушку в детство, когда ей было девять, и она пыталась дотянуться до плиты, но сил не хватало, чтобы снять сковороду с огня. Элеоноре хотелось швырнуть такой обед в стену, но хуже всего – именно такая пища ей и требовалась.
Морфий остался в Гранборо, и Элеонора поняла, насколько слабой стала без него. Январь перетёк в февраль, но по её коже всё ещё пробегали мурашки, а пульс трепыхался, словно птица в клетке. Она умоляла Бесси, чтобы та приносила ей журналы, газеты и дешёвые бульварные романы, и старалась сосредоточиться на приключениях Джека Прыгуна и Дика Терпина[36], листая страницы дрожащими вспотевшими пальцами. Бумага была дешёвой и тонкой, но Элеонора нуждалась в своём щите.
Если б в её распоряжении не было этих брошюрок, оставалось бы только раз за разом перечитывать письмо Чарльза. Плакала она лишь поначалу, а когда перечитала – то была взбешена настолько, что чуть не разорвала письмо на клочки. Мистер Пембрук солгал своему сыну, позволил Чарльзу поверить, что домик для Элеоноры был его собственной идеей, и заставил Чарльза променять собственное счастье на это. Разве не достаточно, что она променяла своё?
Элеонора попыталась успокоиться. Она ведь могла и нарушить обещание. Пара месяцев, чтобы убедить мистера Пембрука, что всё забыто… а потом она снова сможет найти Чарльза. Ну а до тех пор она сделает из себя настоящую леди.
Это оказалось труднее, чем она думала. Глаза Элеоноры распахивались каждое утро в пять, и она испытывала странное чувство вины, просто сидя в кресле. Но теперь, когда еду не выхватывали из рук, когда больше не приходилось подносить и бегать по поручениям, все добродетели, которым научила её миссис Пембрук, понемногу вернулись. Манеры леди уже были при ней – теперь нужны были только деньги.