, которые только может предоставить многолюдная богадельня…»
Лея была жива, и её ребёнок тоже! Но как? Зима ведь была такой холодной, а Лея – такой худой. Но они были живы. Слава богу, живы!
Элеонора сжала письмо, уверенная, что сделала правильный выбор.
Кэб остановился на Ганновер-сквер, недалеко от работного дома имени Святого Георгия. Тень работного дома покрывала улицу. Вчерашнее письмо притаилось в сумочке, словно паук. Элеонора посмотрела на свои перчатки, на платье, на салон кэба, чувствуя, как длинные окна богадельни точно наблюдают за ней.
Её родители могли быть похоронены в братской могиле для нищих за этими самыми стенами. Она ведь так и не узнала, где их похоронили. Возможно, ей рассказали сразу после того, как это случилось. Но с тех пор, как кровать перестала трястись и Элис Хартли испустила последний вздох, всё, что помнила Элеонора, – это ожидание, чтобы хоть кто-то нашёл её, и запах.
Чарльз помог ей выбраться из кэба.
– Выглядит сурово. Полагаешь, здесь безопасно?
Конечно же, для него будет безопасно – любой бы сказал. Чарльз никогда не протирал обувь насквозь и не ел торопливо ужин, чтобы другие не выхватили еду. Элеонора располнела. Волосы у неё стали блестящими. Туфли не натирали, платье было аккуратно подогнано по фигуре, а перчатки были новенькими, такими тонкими, что их легко можно было порвать. Но стоило Элеоноре шагнуть в тень работного дома, как она со всей остротой осознала, насколько хрупкими были все эти вещи. Одна суровая зима или неудачное вложение денег могут забрать у неё всё – как если кто-то сорвёт листья со стебля розы.
Девушка глубоко вздохнула. Даже в мае в воздухе всё ещё стоял привкус дыма. Она смотрела на длинные тонкие окна и чувствовала, как те глядят в ответ. Элеонора взяла Чарльза под руку. Меньше всего ей хотелось войти в это место одной.
– Мисс Хартли?
Элеонора подняла взгляд на звук незнакомого голоса и увидела надзирательницу работного дома. Это оказалась ничем не примечательная женщина, усталая и полная. На бедре у неё громко позвякивали ключи. На фоне здания она казалась карлицей.
– Прошу, сюда, – проговорила надзирательница.
Элеонора бросила взгляд на работный дом. В окнах показались лица – словно тёмные пятна посреди копоти и мазков птичьего помёта. Входная дверь была выше, чем нужно, расположившись под вот-вот готовой обрушиться аркой. Элеонора почувствовала себя маленькой и незначительной. Неужели и Лея чувствовала себя так, оказавшись здесь, или ей просто приятно было оказаться в безопасности стен, в тепле и сухости?
Девушка проследовала за надзирательницей внутрь, в холл, отделанный дешёвой плиткой, где каждый шаг разносился гулким эхом. Тёмно-зелёное платье Элеоноры казалось неестественным среди всех оттенков коричневого и серого. Девушка думала, что оделась скромно, и, возможно, так и было снаружи, но здесь её наряд выделялся, словно свежий синяк.
Надзирательница провела их в комнатку с голыми половицами и выбеленными стенами. Перед ними тянулось ещё одно грязное длинное окно, выходившее на женский двор. Справа женщина возилась с ключами у маленькой двери. Слева расположилась дверь намного больше, закрытая на много засовов сверху и снизу, ведущая в мужское крыло. Элеонора не видела могилы и не уверена была, что хотела увидеть.
Меж тем надзирательница отперла дверь, и девушка вздрогнула от скрипа и лязга.
– Минуточку, – проговорила надзирательница и прошла внутрь. Элеонора услышала её окрик, прежде чем закрылась дверь: – Эй, вы все, во двор!
Девушка крепче вцепилась в локоть Чарльза, и он чуть сжал её руку в ответ.
Надзирательница вернулась, когда за дверью прекратилось шарканье.
– Сюда, сэр. Мисс.
Она придержала дверь. Элеонора вошла в большую комнату, такую же голую и холодную. На стене в рамке висела единственная вышивка. Посреди комнаты стояла молодая темноволосая женщина, и её лицо выражало безумную надежду.
Лея! Живая, в безопасности. Спустя столько времени Элеонора наконец нашла её!
Лея была худой, но не настолько худой, как раньше. На её лице появились новые морщинки, а плечи были постоянно опущены. Но всё же это была она, просто старше, жёстче. Элеонора вдруг ощутила тяжесть своей новой одежды, и стыд окутал её.
– Крошка Нелл, – тихо сказала Лея. – Какая же ты стала.
От знакомого прозвища в горле встал ком.
– Лея. Выглядишь… – Слово «хорошо» застыло на губах. – Как ты?
Лея бросила взгляд на надзирательницу, многозначительно молчавшую.
– О, благодарю, очень хорошо.
– А твой сынок?
Лицо Леи смягчилось:
– Растёт не по дням, а по часам. Разумеется, – добавила она, снова посмотрев на надзирательницу, – это ожидаемо, ведь теперь его прилично кормят.
По комнате пробежала крыса. Надзирательница топнула, и зверёк метнулся прочь. Элеонора вздрогнула, Лея – тоже. Запертую на засовы дверь за спиной она чувствовала так явственно, словно кто-то положил тяжёлую ладонь ей на плечо.
– Лея, – выпалила Элеонора, – ты не хотела бы поехать со мной и жить у меня?
– Ты…
– И Джозайю возьми с собой. У меня есть домик в Пекхэме, с садом. Я скоро выйду замуж, и этот домик может быть твоим, если захочешь.
Надзирательница кашлянула:
– Поблагодари леди, Уоллес.
Лея прижала ладонь к губам. В её глазах блестели слёзы.
– Ты… ты серьёзно?
Элеонора взяла Лею за руки. Они были все в пятнах, с треснувшими ногтями. Должно быть, её заставляли собирать кокосовое волокно, словно заключённую. Элеонора крепко сжимала руки подруги, думая обо всём том, что довелось пережить этой девушке за всё то время, которое Элеонора потратила на поиски.
Что ж, больше Лее не придётся думать обо всём этом. Элеонора даст ей дом, доход, профессию, если та захочет. Мистер Пембрук забрал у Леи будущее, но Элеонора могла вернуть его. Разве может она сожалеть о продаже своей души, если теперь у неё была сила сделать такое?
– Конечно же, я серьёзно.
Лея расплакалась.
– Благослови тебя Бог, Элеонора, – шептала она. – Благослови тебя Бог…
Чарльз тронул невесту за плечо.
– Позволь, я позабочусь о документах, дорогая, – тихо проговорил он. – Почему бы тебе не подождать в кэбе?
Элеонора кивнула. Прежде чем покинуть комнату, она заколебалась – может, спросить у надзирательницы, где похоронены нищие? Но в этом ведь не было никакого смысла. Без надгробия она не узнает, даже стоя на кладбище, что под её ногами гниют именно её родители.
Глубоко потрясённая этим визитом, Элеонора села в кэб. Наконец-то она выбралась. Тёплое солнце, птичьи песни, запах печёных яблок – всё казалось таким живым, ярким. Жара, музыка, запахи, фыркающие лошади, бродячие кошки, звон церковных колоколов вдалеке – ей хотелось сложить всё это в платок и прижать к груди.
Ей всё-таки удалось. Она заберёт Лею домой.
Бесси возражала против того, чтобы к ним переехала девушка из работного дома. Мол, они ведь респектабельные люди, так зачем приглашать беду в дом? Соседи будут шептаться, ребёнок будет плакать всю ночь напролёт, а Лея расскажет всем своим знакомым преступникам о глупой богатой девочке и её доме, который даже не охранялся.
На следующий же день Элеонора уволила Бесси. Возможно, это было глупо, но Бесси стоило бы помнить, что её хозяйка – не маленькая девочка.
А ещё Бесси стоило бы помнить, что ей может понадобиться рекомендательное письмо, но Элеонора не собиралась об этом напоминать. Какая разница, если Бесси не сможет устроиться на другую работу? Она была не слишком-то хорошей служанкой всё это время.
Элеонора поднялась к себе и в кои-то веки застелила пустую кровать. Рядом стоял комод – нижний выдвижной ящик прекрасно подойдёт для ребёнка. Затем девушка спустилась в кухню, чтобы заварить себе чаю. Это заняло больше времени, чем она думала, а заварка оказалась слишком слабой. Она, кажется, потеряла хватку – сказались все эти недели жизни настоящей леди. Изменились не только её руки. Казалось, словно весь цвет, вся сила были выпиты из неё, и она стала такой же мягкой и белой, как её пальцы. Хорошенькой. Податливой.
Что ещё она потеряла? Когда она в последний раз читала книгу – хорошую книгу, а не очередной романчик, полный подлых графов и молодых женщин, красиво умирающих в белых платьях? Когда-то слова цеплялись за Элеонору, словно виноградные лозы, – она чувствовала их силу, словно их корни уходили глубоко в землю. Теперь слова были скорее браслетами – пустыми блестящими вещицами, которые можно было надевать и снимать, когда заблагорассудится. До сих пор она даже не замечала, как изменились слова. Чего же ещё она лишилась?
И в самом деле – поступила ли она правильно?
Она бросила в чашку ещё несколько чайных листьев. Глупости. Ничего она не потеряла – просто изменилась! А беспокоиться о переменах было более чем естественно, ведь скоро у неё будет совсем другая жизнь. Наконец-то её судьба будет такой, какой она захочет! Она могла навести порядок в хаосе, принести свет во тьму. Как же в этом можно сомневаться?
Конечно же, были желания – те, что в самом деле изменили её. Горячий страх и удушающее чувство вины выжгли все сожаления и превратили Элеонору в нечто твёрдое и сверкающее. Теперь она превратилась в бриллиант.
Лея приехала на следующий день, прижимая к груди своего ребёнка. Работный дом забрал обратно её форму, и сейчас на девушке была шаль Элеоноры и платье, в котором она покинула особняк Гранборо, – вычищенные, пахнущие карболовым мылом. Но ткань была вся в пятнах и мятая после нескольких месяцев в кладовой.
Лея посмотрела на Элеонору, ждавшую на крыльце, и расплакалась.
Девушка провела подругу в дом и заварила водянистого чая. Она показала Лее новое жилище, болтая о всяких мелочах как ребёнок. Лея всё это время плакала, пока наконец не села на ступеньках, рыдая, уткнувшись в плечо ребёнка. Элеонора уложила подругу в постель. Голова шла кругом от этого триумфа – ей всё-таки удалось!