25/VII-42.
Немцы вторые сутки бомбят Сталинград, все уверены, что война окончится самое большее через месяц. Ходят слухи, что, как только Сталинград падет, нам будет предложена капитуляция – с границей по Уралу. Профессор считает, что Сталин никогда на это не согласится. Я тоже думаю, что нет. Немцы на Волге – это просто не укладывается в сознании!
Сегодня много ходила по городу. Жаль, что картины увезли и нельзя зайти в галерею, сегодня особенно хотелось там побывать. Многие находят утешение в музыке, я не могу сказать этого про себя (хотя вообще музыку люблю), а вот картины действуют на меня удивительно. Профессор разрешил пользоваться его библиотекой (при строжайшем условии ставить все на те же места), и, когда бывает очень уж тяжело, я теперь беру какой-нибудь альбом репродукций и сижу над ним, пока не засыпаю. Очень хорошо успокаивает.
Это банальная мысль, но когда смотришь на старые картины, то невольно думаешь, что все-таки до наших, дней дошло только это – радость и красота искусства. А все те «великие мужи», что когда-то добивались власти и могущества, заливая кровью целые страны, – что от них сегодня осталось? Только имена, которые до сих пор проклинаются людьми. Профессор много рассказывал мне об итальянском Возрождении, это ведь его специальность. Наверное, Цезарь Борджиа считал себя куда более великим, чем Рафаэль и Микеланджело.
Мне кажется, должен существовать какой-то закон природы, ставящий пределы всякому злу и очень скоро стирающий его следы.
29/VIII-42.
Сталинградский тракторный завод захвачен немцами. Город объявлен на осадном положении, население покидает его массами, но немцы говорят, что держат Волгу под непрерывным артиллерийским огнем и бомбят все переправы.
Можно представить себе, что там делается. Какой ужас!
Я не виновата, что попала сюда, но все равно мне стыдно за мое спокойное существование. Ведь бывают времена, когда человек просто не имеет права на благополучие. Танюша, родная, я очень много думаю о тебе в эти дни. Увидимся ли мы когда-нибудь?
14/IX-42.
Немцы начали штурм центральных кварталов Сталинграда.
Глава вторая
Из госпиталя Сергея выписали в конце сентября. Накануне отъезда его вызвал главврач и спросил, не родственник ли ему некий Николаев, генерал-майор танковых войск. Сергей сказал, что Николаев просто его знакомый, – если это тот Николаев, который был полковником.
– Ну это уж я не знаю, – хмыкнул врач. – Надо думать, всякий генерал был когда-то полковником. Словом, вот что – он сюда звонил, из Москвы, спрашивал насчет тебя и просил передать вот этот адрес и телефон...
Он вырвал листок из настольного блокнота и протянул Сергею.
– Держи! Ехать все равно будешь через Москву, позвони, узнай – там ли. Он сказал, что прилетел на несколько дней, может, застанешь.
На следующий день Сергей был в Москве. Позвонил он прямо с вокзала, и женский голос ответил ему, что Александра Семеновича нет, но если это говорит Дежнев, то пусть он прямо приходит, располагается и ждет. Сергей поблагодарил и сказал, что сейчас будет.
Он проталкивался к выходу, как всегда удивляясь количеству людей в гражданской одежде, разъезжающих по стране в военное время. Казалось бы, чего ездить? Сейчас не до гостеванья, не до курортов, работу искать тоже не приходится. Разве что в командировку? Но неужто столько командированных, мать честная...
Выйдя на площадь, он постоял, огляделся, подивился на низкое причудливое строение Казанского вокзала напротив. Был тихий теплый день, немного туманный, с неярко просвечивающим сквозь дымку солнцем, и какой-то очень печальной показалась Сергею эта огромная, обстроенная низкими домами площадь, кишащая желтовато-серой, одноцветной толпой. По насыпи и мосту ограничивающим площадь справа, за Ленинградским вокзалом, медленно двигались платформы, тесно уставленные зелеными трехосными грузовиками. Сергей всмотрелся, узнал американские «студебекеры», – их было уже довольно много в Ярославле. Машины что надо. А вот как проехать на улицу Кирова?
– Слышь, друг! – Он ухватил за рукав прошмыгнувшего мимо младшего лейтенанта. – Можно на минутку?
Младший – совесть, у него явно была нечиста, верно что-нибудь не то с увольнительной, – настороженно метнул глазом на Сергеевы петлицы и сразу приосанился, компенсируя проявленный испуг. Лет ему было от силы восемнадцать.
– Я слушаю, – сказал он небрежно.
– Понимаешь, какое дело... – сказал Сергей. – Ты в этом населенном пункте ориентируешься?
– Спрашиваешь, – ухмыльнулся товарищ по оружию. – Коренной москвич, родился и вырос на Таганке. Тебе куда?
– На улицу Кирова как проехать?
– А на фиг туда ехать, тут пешком два шага. Я бы проводил, да некогда – через час должен быть на Павелецком.
– Ладно, что я – сам не дойду...
– Здесь два шага, – повторил москвич. – Топай вон туда под мост, там такой переулок – Орликов. Пойдешь вверх по Орликову, выйдешь на Садовое кольцо – увидишь, широкая такая улица, садов там никаких уже не осталось, одно название. Пересечешь Садовое, возьмешь чуть влево и выйдешь на Кировскую. Где станция метро «Красные ворота ». Слышь, а это что – за ранение? – москвич уважительно посмотрел на Сергееву золотую нашивку. – Я только читал, что теперь будут давать... Ты что, из госпиталя возвращаешься? Где ж это тебя зацепило?
– В мае, на Юго-Западном, – нехотя ответил Сергей. – Знаешь такой городок – Харьков?
Москвич выразительно присвистнул.
– Это тебе повезло, – сказал он и спросил, героически преодолевая боязнь показаться необстрелянным новичком. – Ну а как там вообще?
– Тогда было хреново, – сказал Сергей, – а как сейчас – не знаю. Думаю, не лучше. Ну ладно, счастливо!
– Привет. Понял, как идти?
Сергей кивнул и пошел к мосту, неся шинель на руке и размахивая купленным в Ярославле маленьким дешевым чемоданчиком.
Он легко нашел Орликов переулок, миновал здание Наркомзема, нижний этаж которого был обшит тесом и обложен мешками с песком, и вышел на Садовое кольцо, пустынный проспект немыслимой ширины. Проспект был почти безлюден, он сбегал под уклон и снова поднимался, теряясь в легком тумане, словно широкая степная дорога. Там, вдали, крошечные человечки медленно вели по его середине большую, толстую, выпукло и серебристо лоснящуюся под неярким осенним солнцем тушу аэростата. Длинная молчаливая очередь стояла у заделанных фанерой витрин.
Оглянувшись налево, Сергей увидел на той стороне полукруглую арку с буквой «М », – очевидно, это и была та станция, о которой говорил москвич.
Через полчаса он добрался до нужного ему дома на улице Кирова, недалеко от почтамта, поднялся на третий этаж и позвонил у обитой клеенкой двери. Ожидая, пока откроют, он поставил на пол чемоданчик и отер лоб, – непривычная прогулка утомила его, как не утомляли раньше двадцатикилометровые переходы. Что и говорить, как бы хорошо машину ни отремонтировали, она все равно уже не та. Но этот парнишка прав, ему действительно повезло, – не многим тогда удалось ускользнуть из окружения, даже здоровым.
Пожилая женщина открыла дверь и сразу, ничего не спрашивая, пригласила его входить. Очевидно, она и говорила с ним по телефону.
– Придется вам подождать, – сказала она, провожая его по темному коридору, – Александр Семенович когда вернется – неизвестно, но велел, чтобы обязательно дождались. Если можете, конечно. Вы из госпиталя прямо, он говорил?
Сергей сделал вид, что не расслышал вопроса. Почему-то все считают нужным об этом спрашивать. Неужели так трудно догадаться, что человеку, который пролежал почти четыре месяца, нет никакой охоты об этом вспоминать!
– Я подожду, спасибо, – сказал он и попросил ее не беспокоиться, когда она заговорила о чае. Женщина привела его в большую светлую комнату, хорошо обставленную, но запущенную и явно нежилую сейчас, – видно было, что хозяева в отсутствии, и, пожалуй, не первый месяц. Свернутая постель лежала на стуле возле большого старомодного дивана, и тут же стоял чемодан – потертый, коричневый, чем-то знакомый Сергею. Может быть, он просто видел его когда-то у Николаевых. У них в передней стояли какие-то чемоданы, вероятно и этот был там. Он подошел к чемодану и провёл пальцами по исцарапанной фибре. Странное чувство охватило его – словно какую-то весточку от любимой получил он сейчас, трогая вещь, к которой прикасались ее руки.
Знакомые уже, шаркающие шаги женщины послышались в коридоре, и он смущенно, словно застигнутый за чем-то недозволенным мальчишка, отошел от генеральского чемодана.
– Идемте, я вам покажу, где помыться, – сказала она. – Помойтесь с дороги, а я тем временем чай поставлю. Особенно угостить вас нечем, а чайку попьем – одной-то мне скушно...
Сергей помылся, потом они сидели и пили чай с какими-то леденчиками. Он все время прислушивался, не щелкнет ли замок на входной двери.
– Что вы все слушаете, – сказала женщина, – услышите, как придет. Тут к соседям приезжал один, так тот все прислушивался – казалось ему, что самолеты летят. Он где-то под бомбежку попал, а тревогу объявить забыли, вот и стал с той поры прислушиваться.
– Понятно, – кивнул Сергей. – Что такое внезапная бомбежка – это мы знаем. Тут не то, что прислушиваться, заикаться начнешь. А часто вас навещают?
– Бог милует покамест. Тревоги-то чуть не каждую ночь, да ведь их не допускают сюда. Ну, бывает, конечно, прорвется какой шальной. Сбивают их много, в Подмосковье. Прошлый год привозили тут летом несколько штук битых, показывали – ну, страх такой. Лучше бы и не видеть.
Потом она ушла, собрав чайную посуду и оставив Сергею свежий номер «Огонька» и газеты. «Вы ложитесь, не стесняйтесь, – сказала она, – отдохните покамест, чего же так сидеть...»
Сергей не заставил себя упрашивать. Он полежал с закрытыми глазами, потом поправил под головой прохладный диванный валик и взял журнал. На обложке стояло: «66-я неделя священной Отечественной войны». Шестьдесят шесть недель!