«Ну, сволочи, – бессвязно повторял он про себя, до ломоты в суставах стиснув кулаки и глядя на радужно расплывающиеся контуры танков, – ну, сволочи, вы мне за все... сполна...»
В половине пятого, когда уже смеркалось, он вернулся на Пушкинскую и еще издали увидел стоящую у тротуара серую гестаповскую «татру». Он хорошо знал эту машину, – низкая, обтекаемой формы, с расположенным сзади мотором воздушного охлаждения и вертикальным килем на заднем скате крыши, она была единственной в городе. Подойдя еще ближе (он шел по противоположной стороне улицы), Володя убедился, что «татра» стоит у их дома.
Он продолжал идти вперед, замедлив шаги, неторопливо, словно прогуливаясь после работы. Пройдя несколько домов, он наискось пересек мостовую. План действий сложился у него в голове мгновенно, – он знал, что не имеет права этого делать, что как подпольщик он себе не принадлежит, но, видимо, он был плохим подпольщиком. Сейчас для него имело значение только одно: выяснить, ради него или ради Николаевой приехали сюда гестаповцы.
В доме шел обыск, – через открытое окно столовой было видно, как они роются на верхних полках буфета, швыряя вещи на пол. Высокий немец курил возле машины на тротуаре, покачиваясь на длинных ногах, левой рукой держась за пояс у кобуры. Володя остановился рядом и восхищенно посмотрел на «татру».
– Гут, – сказал он, обращаясь к немцу, и постучал по капоту. – Прима!
Немец затянутой в перчатку рукой с сигаретой сделал нетерпеливый жест, отгоняя Володю, и буркнул что-то сквозь зубы.
– А-а, ферштее, – сказал Володя, нарочито искажая произношение, – айн момент, битте...
Он торопливо полез в карман и подал немцу свой аусвайс. Немец, видимо удивленный, взял документ, просмотрел его и, пожав плечами, вернул Володе.
– Geh weiter! – рявкнул он. – Aber schnell![38]
Володя сунул аусвайс обратно в карман и пошел прочь. Все было теперь ясно: Николаева схвачена гестапо. Не помня себя, он ходил по улицам, пока не наступил полицейский час. Нужно было провести где-то ночь: он вспомнил, что поблизости живет Мишка-подрывник, бывший сапер. Мишка оказался дома.
– У Николаевой обыск, – сказал Володя. – Можно здесь переночевать?
– Ночуй, раз нужно, чего спрашивать-то, – ответил Мишка. – Выходит, ее тоже загребли?
– Боюсь, что да, – с трудом выговорил Володя. Как трудно оказалось произнести это вслух!
– Понятно, – сказал Мишка. – Хреновое получается дело. Как же теперь?
– Руководство переходит к запасному центру, ты же знаешь. Он и решит.
Мишка долго молчал, потом сказал:
– Не с того конца брался за это Алексей, вечная ему память. Рвать надо было сукиных сынов безо всякой пощады! А то погибли люди, а толку чуть...
– Ерунда, – сказал Володя. Он сам когда-то говорил это же Кривошеину, но сейчас почему-то не мог согласиться с Мишкой. – Критиковать легче всего. Попробовал бы ты руководить, когда на твоей ответственности живые люди! Алексей все делал как надо, задача подполья была не в том, чтобы заниматься диверсиями. Если бы мы с самого начала занялись диверсиями, никакого подполья не было бы.
– Так его, может, и так не будет.
– Будет, Мишка, всех не перебьют. Ты когда завтра встаешь?
– В шесть, как всегда. Слыхал? Немец вроде снова в наступление попер, на Курск...
– В шесть, это хорошо, – задумчиво сказал Володя. – Послушай, у тебя вроде был какой-то плащ?
– Ну, есть старый, милицейский, – удивленно сказал тот. – А что?
– Дай мне его завтра, ладно?
Мишка пожал плечами.
– Да бери, если надо. – Он посмотрел на Володю с недоумением. – А зачем тебе?
– Нужен.
– Бери, – повторил Мишка. – Я тебе его подстелю, помягче будет, а утром бери. Собрался, что ли, куда?
Володя ничего не ответил.
Позже, когда они уже легли и погасили свет, Мишка сказал:
– Вовка, слышь... Ты если чего задумал, давай лучше посоветуемся, а? Ты не думай, что я не доверяю тебе или там что другое... Я только помню, как мне Алексей говорил – помнишь, прошлым летом ангар подорвали? – так он мне сказал тогда, как шли, чтобы я за тобой приглядывал. Ты не думай, он ничего плохого про тебя не думал, а сказал в таком смысле, что, мол, хлопец горячий – как бы лишней беды часом не наделал...
Володя ничего не ответил – притворился спящим.
Как ни странно, ему удалось заснуть. Спал он, как камень, без сновидений, и проснулся очень рано, едва забрезжил рассвет за окошком. Сразу все вспомнив, он поднялся, обулся без шума, взял с полу постеленный Мишкой плащ. Мишка спал, ровно похрапывая. На столе лежали его часы – старые, большие, Кировского завода, с облезлой металлической решеткой, защищающей стекло. Поколебавшись, Володя взял часы и огрызком карандаша написал на полях газеты:
«Миша, извини, пришлось забрать твои часы. Очень нужно, иначе не взял бы. Будь здоров и передай привет ребятам. С комсомольским приветом!» Он машинально отметил стилистическую небрежность – два «привета» рядом – и тут же удивился, на какие мелочи обращаешь иногда внимание в самые неподходящие для этого минуты. Потом застегнул на руке истрепанный часовой ремешок, накинул на плечи шуршащий, остро пахнущий резиной плащ и вышел из комнатки.
Таню разбудили на рассвете. Переводчик вошел в кладовую с фонарем в руке и толкнул ее сапогом.
– Вставай! – крикнул он, злой со вчерашнего похмелья, а может и оттого, что пришлось встать так рано. – Разоспалась, стерва!
Таня испуганно вскочила, еще ничего не соображая. Потом сообразила. Потом ей опять показалось, что это не на самом деле.
– Где мне можно умыться? – спросила она робко, опасливо глядя на переводчика.
– Иди, иди! – крикнул тот, схватив ее за плечо и швыряя к двери – она едва удержалась на ногах. – Мыться ей подавай! Подожди, приедешь в гестапо – там тебя умоют...
В коридоре, тускло освещенном пыльной электрической лампочкой, ее ждали начальник шуцманшафта и пожилой усатый полицай с винтовкой. Они вышли на заднее крыльцо. Стоял тихий туманный рассвет, трава казалась седой от обильной росы, хорошо, по-деревенскому, пахло конюшней и горьковатым дымком горящей соломы. У крыльца смирно стояла понурая лошаденка, запряженная в рессорную одноколку «бидарку».
– Давай садись! – приказал Тане начальник шуцманшафта. Она, съежившись словно в ожидании удара, сошла с крыльца и с трудом вскарабкалась в тележку, – круглый железный приступочек был высоко, мешала узкая юбка. Таню с каждой минутой трясло все сильнее и сильнее – она была в одной тоненькой блузке, утренний холод пробирал до костей. Плащ и чемоданчик, где был жакет, остались в ее вчерашней комнате, – о них, видимо, забыли.
– ...Сдашь ее у комиссариате, – говорил полицаю начальник, – только швыдче езжай, бо справа спешная. Понял?
– Так точно, – ответил полицай, перекидывая через плечо карабин. – Мабуть, к обеду доедем...
– Ну, давай. Расписку только возьмешь!
Одноколка заскрипела и накренилась под тяжестью усевшегося рядом с Таней полицая. Он размотал вожжи, похлопал себя по карманам, устроился поудобнее. Таня отодвинулась от него в самый угол, узкое сиденье было холодным и влажным от росы. «Сиди, места хватит», – буркнул полицай, и они тронулись, покачиваясь на выбоинах.
Они обогнули дом. У парадного крыльца стоял с поднятым верхом большой темно-серый «майбах» имперского советника, стекла машины запотели, крылья и капот были покрыты бисером росы. Когда они проезжали мимо, на крыльцо выбежал переводчик.
– Стой! – крикнул он. – Давай-ка сюда, красавица!
Полицай натянул вожжи, Таня с заколотившимся вдруг сердцем спрыгнула на землю и пошла к крыльцу. «Вдруг это все было шуткой!» – мелькнула у нее сумасшедшая надежда.
Переводчик провел ее в комнату Ренатуса. Тот сидел за столом в теплой домашней куртке с гусарскими шнурами на груди, уже свежевыбритый, со своим обычным патрициански снисходительным выражением лица.
– Садитесь, – сказал он коротко, когда переводчик осторожно прикрыл дверь за Таней.
Она несмело подошла к столу, села.
– Вы думали над нашим вчерашним разговором? – спросил Ренатус.
– Нет, – тихо сказала Таня.
– Не успели? Или не сочли нужным?
– Не сочла нужным...
Ренатус смотрел на нее, иронически улыбаясь.
– Как трудно спасать человека против его желания! – сказал он. – А я ведь даже придумал новый, более удобный для вас вариант. Вам вообще не нужно ехать в Энск. К чему, в сущности? Все то, что вы должны были бы пообещать там, вы можете пообещать здесь, у меня достаточно полномочий для такой сделки, Я просто позвоню в Энск и скажу, что вопрос улажен. Подумайте, моя милая. Я предлагаю вам лишь то, что обычно предлагают сплоховавшим разведчикам. Пусть вас не пугает возможность разоблачения своими, это исключено. Если бы вас арестовали в Энске и потом выпустили, это насторожило бы ваших товарищей, я согласен. Но вас не арестовывали, вы уехали свободным человеком в служебную поездку и через неделю вернетесь как ни в чем не бывало. Ни одна душа не узнает о том, что произошло здесь. В моих силах обеспечить... надежное молчание всех этих людей, переводчика и ему подобных. Пусть все случившееся останется у вас в памяти как тяжелый сон. Скажите «да», и я распоряжусь...
Он поглядел в окно, где полицай, уныло сгорбившись на сиденье, натрушивал из кисета махорку в согнутый желобком обрывок газеты.
– ...чтобы этот бравый казак распряг свою колесницу и отправлялся на печку. А мы с вами позавтракаем, отдохнем от всех этих тревог и поедем дальше...
– Нет, – с трудом выговорила Таня. Ренатус поднял плечи и развел руками:
– Ну что ж!
Таня встала, глядя в стену поверх его головы.
– Скажите... вы производите впечатление начитанной девушки, – непринужденным тоном сказал Ренатус и взял из ящика на столе сигару. – Вам известно, кто был Понтий Пилат?
– Да.
– Прекрасно. В таком случае, вы поймете, если я скажу вам, что умываю руки. Переводчик!