Глава 6
С некоторых пор меня все чаще посещают странные видения. Иные из них смутны, как миражи в пустыне (я никогда не была в пустыне и не видела миражей, но знаю, что это именно так). Иные отчетливы как то, что видишь наяву. Часто я вижу огромные дворцы размером больше города, прекрасные сады и луга, чудесные леса. Людей я замечаю очень редко и всегда издали. Иногда я вижу жизнь каких то удивительных земель и стран, причем вижу ее глазами других людей. Я мало что помню из этих видений, еще меньше понимаю. Но я твердо знаю– все это где-то есть.
А бывает, мне представляется что-то совсем невероятное: сияющие, многоцветные шары, висящие в черной пустоте, наполненной холодными огоньками. И я знаю, (откуда?!) что это миры – подобие того, в котором я живу.
Ехавший впереди Оливье вдруг остановился, резко дернув поводья. На лесной тропинке возле трупа коня было распростерто тело нагого юноши. Во лбу чернела маленькая аккуратная дыра, пробитая арбалетным шкворнем. Кер по старой привычке прикинул, откуда примерно его могли выпустить. Похоже, стреляли почти в упор. Тревожно оглядываясь по сторонам, все трое двинулись вперед. Шагах в двадцати глазам их предстал скорчившийся на окровавленной траве седоголовый дородный мужчина. Ему перерезали горло уже после того, как нанесли смертельные раны в живот и голову. Нападавшие не побрезговали стащить с него окровавленную одежду, только разрубленная почти пополам шапка была брошена рядом. Позади, на обломанных ветвях кустарника подлеска, висело несколько клочьев холста. Под ними лежал втоптанный в грязь чепец сурового полотна. Тут же валялся женский башмачок из дорогого сафьяна. Невдалеке в зарослях Оливье наткнулся на третий труп, судя по скромной одежке, на которую не позарились нападавшие – слуга убитых. Затылок его был размозжен сильным ударом. Бедолага наверное пытался спастись бегством, когда его настигли. Все трое тревожно оглядывали обступившую их чащу леса, руки невольно сами тянулись к оружию.
– Давно они здесь? – обеспокоено спросил Артюр. – День, два от силы, не больше, – ответил Оливье. На такой-то жаре…
Картина была ясна как божий день. Маленькая группка бежавших от мятежа: двое дворян, похоже отец и сын, их слуга, и две женщины, видимо госпожа и служанка (вряд ли простой чепец носила хозяйка щегольского башмачка) – случайно наткнулась на людей Дьяволицы. Мужчин убили, добро забрали, а женщин уволокли с собой.
Это была не первая находка такого рода, встреченная ими за время пути.
Попадались сожженные и разрушенные дворянские дома и хутора, а раз или два – большие деревни, на пепелищах которых рылись несчастные погорельцы. Было непонятно – чьих это рук дело, но кто бы то ни был, встреча с ними не сулила ничего хорошего путникам. Последнее подтверждали болтающиеся на ветвях трупы, над которыми успели потрудиться вороны. Встречались и обугленные руины замков – следы недавнего наступления бунтовщиков.
– Надо бы похоронить их… – как-то неуверенно произнес лучник.
– Времени нет. Да и вырыть могилу нечем, – сухо заявил Артюр. – Авось мертвые не обидятся на нас.
– И впрямь, должно быть, конец света уже близок, – вздохнув, промолвил Оливье, когда они отъехали от жуткого места. – Все приметы сходятся: брат восстал на брата, нечестивцы побеждают праведников… Точно говорю – иссякает терпение Господа Бога…
– О конце света темные люди говорили уже не раз, при каждом бедствии, – возразил ему чернокнижник. – И, между прочим, с чего ты взял, что терпение божье может иссякнуть? Разве тебе, да и кому-нибудь другому могут быть ведомы его пределы? Ты слишком легковесно рассуждаешь о господнем промысле, а это грех, – наставительно произнес мэтр Артюр. У тебя могут быть из-за этого неприятности на том свете; возможно, ты даже попадешь в Ад. Простодушное лицо лучника выразило неподдельный испуг, и он принялся креститься. Колдун же отвернулся, как показалось капитану, пряча в бороде издевательскую усмешку.
Часа через полтора узкая ненаезженная тропинка вывела их из чащи. Вспугнув стайку мирно пасущихся косуль, они выехали на обширную всхолмленную равнину с несколькими молодыми рощицами. После короткого совещания, решено было сделать привал.
Вынув из седельной сумы холстинный узелок, капитан извлек оттуда каравай хлеба, головку сыра, несколько луковиц, достал кожаную флягу с вином и честно разделил все это на троих. Может, стоило бы поберечь провизию – во время последней переправы вброд Оливье ухитрился утопить остатки взятых в дорогу припасов, но до Руана был уже менее одного дня пути. Закончив трапезу, все трое расположились на отдых, расстелив плащи на траве. Тишину полдня не нарушали даже голоса птиц, только изредка всхрапывали расседланные кони, пасущиеся неподалеку.
Что, интересно, – подумал капитан, вдыхая напоенный смолистым духом и ароматом трав воздух, – сейчас поделывают его подчиненные, для которых его услали с важным поручением в один из мелких городов в Берри? Сидят в кордегардии, уминая наваристую похлебку, или же маршируют по двору Тампля, и коротышка Руссе уже затягивает любимую песню парижского гарнизона: «Был у нашего аббата жирный зад…»?
После сытной еды клонило в сон: несколько ночей, проведенных под открытым небом, давали о себе знать. Последний раз они ночевали под кровлей четыре дня назад, воспользовавшись гостеприимством хозяина небольшого хутора, лежащего как раз на той зыбкой границе, где власть короля сошла на нет, а власть Светлой Девы пока не установилась.
Хозяин – уже сильно немолодой, лет за пятьдесят мужик, с откровенной опаской косился на вооруженных людей, тем более, что мужчин на хуторе не оказалось – его зятья и сыновья, кроме самого младшего, худосочного мальчишки лет десяти, были на дальних вырубках. Наверное поэтому он только и делал что жаловался на бедность и расстройство дел, да ругал последними словами предводительницу мятежа, а заодно и тех дураков, что пошли – смех сказать, за какой-то сумасшедшей бабой. Ведь ясно, что рыцари рано или поздно все равно возьмут верх, и тогда уж воздадут сполна за все, что те натворили, при этом, само собой, не разбирая правых и виноватых.
Впрочем, похоже его больше беспокоил урон, нанесенный гостями его запасам а так же не полезут ли они, выждав удобного момента, под юбки его дочерям и невесткам.
И не зря беспокоился. Проснувшись на рассвете, Кер заметил, как из овина, где заночевал чернокнижник, украдкой выбралась средняя дочь старика – ядреная грудастая блондинка лет шестнадцати, в которой ясно давала о себе знать кровь викингов. Капитан еще удивился – когда это мэтр Артюр успел с ней сговориться, ведь все время он был на виду?
Ну да это не его дело, тем более, что, судя по выражению лица, та осталась вполне довольна. Капитан покосился на безмятежно дремлющего мэтра Артюра. Тот растянулся на разостланном плаще, надвинув обтрепанную шляпу на глаза и не забыв положить под голову свой мешок. Их спутник весьма ревностно относился к этому мешку, хотя ничего особенного, как уже убедился Кер, в нем не было. Кроме узла с одеждой там были футляр с хирургическими инструментами, с дюжину флаконов и маленьких бутылочек, плотно закрытых и даже запечатанных смоляными пробками, точно так же запечатанная деревянная фляга, колода гадальных карт, и старая, почерневшая от времени деревянная же чаша. Вот и все. Кроме этого была книга, которую мэтр Артюр иногда внимательно читал. Однажды, когда хозяин, оставив ее открытой, отлучился на несколько минут, Кер заглянул в нее: как-никак, он был обучен грамоте. Тонкие пергаментные страницы покрывали непривычно угловатые, изломанные латинские буквы. Они складывались в слова совершено неизвестного капитану языка, не похожего ни на латынь, ни на французский. Время от времени в тексте встречались строчки каких то тщательно выписанных красными чернилами знаков, напоминавших нормандские руны. Страницы украшали изящные буквицы и затейливые виньетки. Капитан пригляделся к их узору. Картинки, в которые они складывались, были настолько непристойны и омерзительны, что Кер невольно вздрогнул и поспешил отодвинуться от толстого фолианта подальше. Да, по всему видать и впрямь Артюр – доподлинный колдун.
Невольно он коснулся рукой висящей на шее освященной ладанки– оберега внутри которой лежали долька чеснока и сухой цветок клевера – средство, как всякому известно, незаменимое против оборотней, колдунов и чертей.
Неделю назад он как обычно в шестом часу поутру явился на службу.
Встретивший его капитан ночного дозора, старый Жюль ле Тарки, завел разговор о происшествии, случившемся вчерашним вечером.
Двое приказчиков с льняного рынка, между прочим давние приятели, уже запирая лавки, стоявшие бок о бок, повздорили из-за какого-то пустяка.
Кажется, речь зашла о девице, которую один увел у другого, или о чем то еще в этом роде. Ссора быстро перешла в драку, в ходе которой один схватился за бердыш, а другой – за меч – бастард, который прятал под прилавком.
К счастью, до прибытия патруля они не успели поубивать друг друга и даже серьезно ранить, хотя прежде чем вести их в тюрьму, пришлось сперва доставить их к цирюльнику. Теперь оба сидели в подвале Тампля, предусмотрительно рассаженные по разным камерам, имея прекрасную возможность поразмыслить о своей несдержанности.
– И что за времена пошли!! – вздохнул ле Тарки, закончив свой рассказ.
– Каждый таскает оружие, даже мужики в город без ножа или топора не едут.
Третьего дня своими глазами видел в Мулен-Руж, как мукомол среди бела дня по улице с арбалетом шлялся. Что за времена! – сокрушенно повторил он. Скоро из дому нельзя будет и днем выйти. Черт те что творится!
Он бы еще долго жаловался на жизнь и наступившие тяжелые времена, но тут в дверях кордегардии появился человек с сержантским жезлом, одетый в камзол с гербом Сентонжа.
Спросив, кто тут Жорж Кер, он передал личный приказ не кого – нибудь, а вице-канцлера и маршала Людовика Сентского – незамедлительно явиться в его распоряжение. Когда встревоженный Жорж, перебирая в уме – чем он мог вызвать неудовольствие столь высокой особы, задал вопрос: зачем? – то получил довольно высокомерный ответ, что не его, сержанта, дело, доискиваться до замыслов господина. Со все той же высокомерной миной, типичной для слуг знатных людей, искренне считающих, что положение их хозяев распространяется и на их, сержант удалился.
Отдав необходимые распоряжения Борю, капитан отправился на подворье герцога, гадая, что может означать этот вызов. Несколько лет назад, во время приснопамятной Аквитанской кампании, он был одним из лейтенантов в хоругви Людовика, тогда еще просто графа де Мервье, и был у него, помнится, на хорошем счету. Но неужели, столь высоко взлетев, тот еще помнит одного из своих солдат.
Вполуха выслушав приветствия, Людовик Сентский сразу же принялся расспрашивать его о давней службе в Нормандии. Выяснив у Кера, весьма обрадованного тем, что бывших начальник не имеет к нему претензий, что тот неплохо помнит эти края, а в Руане прослужил неполных два года, герцог на некоторое время глубоко задумался.
– Значит так, – наконец заговорил он, и по его тону капитан понял, что герцог перешел к сути дела. Я намерен дать тебе одно важное и небезопасное поручение. – Ты должен будешь проводить в расположение бунтовщиков; да, прямо туда, где остановилась сама Дьяволица… одного человека, – при этих словах лицо Людовика Сентского приобрело какое-то странное выражение.
– Идет он туда для…одним словом, для важного дела, о котором он скажет сам, когда доберетесь до места, если сочтет нужным. На все время пути ты должен будешь выполнять все его распоряжения, как если бы их отдавал сам коннетабль Франции. Ну а награда, в случае удачи, будет весьма высокой.
– А для начала, – в подставленную ладонь Кера лег увесистый мешочек, – тут пятнадцать ливров.
Машинально капитан спрятал золото за пазуху.
– Вы выходите уже завтра, так что у тебя есть один день, чтобы приготовиться.
– А моя служба? – ошарашено пробормотал капитан, отнюдь не испытывающий желания идти куда бы то ни было, а в особенности туда, куда его посылал герцог.
– Это я улажу, – махнул рукой Людовик Сентский, словно речь шла о ничего не значащей мелочи. – С тобой пойдет еще один человек, из моих, но старшим я назначаю тебя.
– И вот еще что… – на лице герцога возникло вновь это странное выражение. Он, конечно добрый католик, и верный королевский слуга. Но ты должен будешь за ним присмотреть…
Капитану сразу стало очень неуютно от этих слов.
– Осмелюсь спросить – за чем именно мне смотреть?
– Ни за чем тебе смотреть не надо, – вдруг холодно бросил де Мервье. – Я хочу сказать – береги его как зеницу ока. Можешь идти; завтра ты явишься в шестом часу, прямо ко мне.
С приказом не поспоришь, даже если это приказ корпорала, а не то что владетельного герцога и маршала. А раз так, то и зря себя изводить нечего. Придя к такому выводу капитан направился домой.
Мари хлопотала у очага, поджаривая рагу из кролика. Без слез и жалоб выслушала она сообщение мужа о предстоящей отлучке(куда и зачем направляется он ей не сказал). Было, однако, заметно, что тревога рвет ей сердце, и даже полученное золото ее не обрадовало.
Наскоро поев, он спустился в кладовую, где среди кадушек с овощами, капустой и солониной, мешками с углем, в широком плоском сундучке хранилось оружие, приобретенное им разными путями за время службы.
Он остановил свой выбор на легкой и прочной фламандской кольчуге и толедском кинжале. Кольчугу Кер добыл на последней войне в разгромленном обозе какого – то германского рыцаря, а кинжал в свое время забрал у главаря шайки наваррских разбойников Анри Труляля за час до того, как вздернуть его на суку. На обушке клинка стояло клеймо знаменитого мастера, и Кер мог бы выручить очень неплохие деньги, продав его. Он так и собирался сделать, но потом ему вдруг расхотелось расставаться с этим великолепным оружием. И не прогадал: этот кинжал, которым запросто можно было пробить кольчужный хауберк, не раз его выручал. Неплохо было бы взять еще и лук, но хорошего боевого лука у капитана стражи на данный момент не имелось, а арбалет не очень-то годится для тех коротких, стремительных схваток, которые им, в случае чего, предстояли в пути (тьфу-тьфу, сохрани Господи!).
Той ночью Кер постарался быть с женой особенно нежным – как знать, надолго ли они расстаются, и вообще – увидятся ли когда – нибудь.
Когда он шагнул за порог, Мари вдруг всхлипнула, но Слава Богу, быстро справилась с собой. Ну да ей простительно, за столько лет спокойной жизни могла и отвыкнуть.
Попрощавшись с женой и поцеловав детей, он отправился в отель герцога Сентского. Там его ожидала приятная встреча – герцог решил послать вместе с ним Оливье Руйо, с которым капитан когда-то служил и которого знал по прошлым делам как доброго вояку.
Тот уже был готов к походу. У пояса висел боевой топор – чекан, из за голенища сапога выглядывала рукоять ножа, за спиной торчал боевой лук со спущенной тетивой. Что особенно порадовало Кера, с собой его спутник тащил два полных колчана стрел.
Затем слуга с гербами Сента и Мервье на ливрее проводил их прямо в покои герцога.
Людовик представил им высокого чернобородого молодца, окинувшего их пронзительным взглядом прищуренных глаз, сообщив, что это мэтр Артюр, которого они и должны сопровождать. После чего приказал немедленно выезжать. В герцогской конюшне они взяли коней – их странный спутник показал себя сведущим человеком, выбрав неказистых на вид, но зато отменно выносливых лошадок, после чего, приторочив к седлам заранее приготовленные людьми герцога вьюки с провизией на дорогу, быстро покинули Париж.
Неподалеку от ворот им попалась похоронная процессия. Монахи в коричневых рясах несли гроб с телом костистого длинного старика. За ними тащились родственники.
– Кого хоронят? – машинально осведомился капитан у зеваки. Ответ весьма удивил его. В последний путь провожали не кого – нибудь, а одного из девяти парижских присяжных палачей, да при том – самого известного и опытного из них, Жако ле Бефа, по прозвищу «Людоед», еще третьего дня отдавшего концы. А он и не знал! Хоть Жорж Кер и был не слишком суеверен, но подобную встречу нельзя было считать сулящей добро. Оливье долго крестился.
…Вот уже семь дней они в дороге. Почти неделю делят они хлеб с этим подозрительным и не очень-то приятным человеком, оказавшимся, как выяснилось, ни кем иным, как самым настоящим чернокнижником.
Правда, надо отдать ему должное, Артюр был вежлив с ними, дал Оливье несколько дельных советов, как избавиться от одолевшей его ломоты в костях.
На привалах он не избегал черной работы, не брезгуя сам чистил свою лошадь или таскал хворост для костра. А когда Оливье подстрелил дикого поросенка, маг взялся его приготовить, и жаркое, надо сказать, получилось превкусное. Он охотно рассказывал о своих странствиях по самым разным землям. По его словам, за свою не столь уж долгую жизнь он побывал едва ли не во всех частях известного мира. Артюр изъездил владения европейских государей – от Кастилии и Лиссабона до языческой Литвы и дикой Валахии, плавал в Ирландию и Исландию – как он сам прозрачно намекал, в поисках древней языческой мудрости и колдовских книг. Побывал он и на Кипре, и в землях Восточного Рима. Но в этих его рассказах, да и вообще во всем поведении, был все же некий оттенок скрытого высокомерия: высокомерия умника, сверху вниз взирающего на неучей и простаков, которых легко одурачить. О своем ремесле он подробно заговаривать избегал, а когда Кер осторожно попытался завести об этом беседу, сделал вид, что не понял его слов.
Так же не заговаривал чернокнижник о деле, предстоящем им в стане Девы. Он только вскользь упомянул, что по прибытии им надо будет для начала присоединиться к ее воинству, а там видно будет…
Он вовсе не избегал наезженных дорог и людных мест, как это должен был бы, на взгляд Кера, делать идущий с тайной миссией. При этом колдун весьма подробно расспрашивал всех встречавшихся на пути о происходящем в северных землях. Три дня назад они встретили обоз, сопровождаемый десятком солдат. От них путники узнали, что без сопротивления пал Руан – немногочисленный гарнизон во главе с племянником герцога под покровом темноты оставил его, не дожидаясь, пока бунтовщики блокируют город. После этого Артюр сообщил спутникам, что они идут в Руан.
Время от времени, капитан принимался размышлять: зачем все-таки послали этого человека в логово мятежников? Шпионить? Непохоже. Шпион должен быть серым и незаметным, не выделяясь в людской массе ни лицом, ни одеждой, ни повадками. Или его послали затеять тайные переговоры с кем-то из приближенных Дьяволицы? А может… капитан даже поперхнулся – он должен будет навести порчу на предводительницу бунта?!
Тут Керу пришло на память случившееся с ними на исходе второго дня пути.
Их кони мирно трусили по заброшенной лесной дороге, когда из зарослей выскочило пятеро вооруженных оборванцев и, подбадривая себя громкими криками, устремились к ним. Капитан до сих пор не мог понять – что заставило напасть лихих людей, обычно избегавших драки, если они не имели хотя бы двукратного превосходства.
Колдун замешкался на несколько мгновений, и этого хватило, чтобы упустить время для отступления.
Оливье выхватил из-за спины снаряженный лук и вложил стрелу, но натянуть тетиву не успел – подбежавший разбойник рванул коня под уздцы с такой силой, что животное поднялось на дыбы, и лучник не удержался в седле. Но уже в следующую секунду он вскочил на ноги и схватился с нападавшим, встретив его рогатину своим топором. Мэтр Артюр проворно спрыгнул с коня и бросился в лес. Головорез, уже приготовившийся вонзить в него рапиру, устремился за ним, с устрашающими воплями размахивая своим оружием. Происходящее Кер зафиксировал краем глаза: все его внимание поглотил бандит, что бежал прямо на него, азартно потрясая пикой, которой всерьез намеревался проткнуть капитана. Возблагодарив Бога за то, что на нем надета кольчуга, Кер выхватил оружие и изготовился к схватке.
Навершие пики скользнуло по его боку, но не Кер почти не заметил этого, посылая коня вперед…
…Копье длиннее меча, но меч в умелых руках куда как более быстр. Нападавший понял это, наверное, только тогда, когда лезвие вошло ему сверху вниз в грудь. В то же мгновение, когда его бездыханное тело рухнуло наземь, на Жоржа налетел его товарищ, последний из шайки – уже седой бородач, вооруженный дагой. Но, увидя окровавленный меч, он тут же обратился в бегство, чтобы через несколько шагов встретить своей головой чекан Оливье, уже успевшего разделаться со своим противником. Все закончилось очень быстро.
Лишь мертвые тела на земле, да распоротый кафтан у него на боку, сквозь прореху которого виднелись разорванные звенья хваленного фламандского доспеха, напоминали о происшедшем несколько мгновений назад. «Вот черт, еще бы на ладонь левее, и прощай капитан Кер!»
Он помянул черным словом оружейника – неумеху. И тут вспомнил об Артюре.
Они переглянулись с Оливье и без слов бросились к зарослям, где скрылись Артюр и его преследователь.
Из лесу не доносилось ни единого звука, и это говорило само за себя. Со страхом Кер уже представлял, как явится перед гневные очи Людовика Сентского с докладом, что его человека, зарезал какой-то разбойник.
Через два десятка шагов они в радостном изумлении остановились.
Мэтр Артюр со сложенными на груди руками спокойно стоял, опершись спиной о ствол ясеня. У его сапог раскинув руки навзничь лежал «лесной работничек». Из зарослей орешника выглядывала рукоять далеко отлетевшей рапиры.
Когда Кер подошел вплотную, то удивился еще больше.
Не так уж много мест на человеческом теле, поразив которое клинком можно убить противника мгновенно.
Одно из них – горло сразу под нижней челюстью. И именно там торчал кинжал Артюра. Эта рана до сих пор не выходила из головы капитана. Чтобы нанести такой удар, нужна твердая рука и верный глаз; а самое главное – как их спутник смог проделать это с человеком, вооруженным рапирой? Нет, не хотел бы он числить мэтра Артюра среди своих врагов.
Хмыкнув при этой мысли, вновь Кер посмотрел туда, где расположился Артюр, и обнаружил, что тот уже поднялся и направляется в сторону недалекой стены леса.
…Взяв деревянную чашу, до того заботливо хранившуюся в его мешке, Мальери не оглядываясь, нырнул в гущу подлеска. Путь его лежал к родничку, замеченному им неподалеку, среди почти непроходимых кустов орешника.
У воды он расположился на глубоко ушедшем в землю плоском валуне, зачерпнул из родника и осторожно поставил полную до краев чашу рядом с собой на камень. Для таинства гадания, ради которого он сюда явился, было рано – солнце еще не перевалило за полдень.
Чтобы скоротать время, он извлек из-за обшлага полукафтана маленький невзрачный стилет и принялся в очередной раз разглядывать его.
Его рукоять из черного дерева в позеленевших медных узорах украшал маленький двуглавый орел. Византийское изделие…
Именно на это оружие, вышедшее из рук неведомого константинопольского оружейника, и сильно смахивающее на игрушку, да еще на свои способности и возлагал Артюр Мальери надежду на успех.
Кинжальчик этот обладал одним секретом. Достаточно было с силой надавить на орла, и скрытая в рукояти пружина дамасской стали, распрямившись, вытолкнет лезвие в смертоносный полет. На шести туазах оно пронзало доску толщиной в два пальца. Правда, чтобы поставить его на место, нужно было налечь на рукоять всем телом. Но дело было не только в этом.
Вдоль лезвия были прорезаны глубокие канавки. Совсем скоро их заполнит черное смолистое вещество – яд, купленный им в свое время почти за полсотни золотых дукатов. Перед самым выходом он проверил его действие на соседской кошке, слегка уколов ее иглой, конец которой был чуть-чуть смазан зельем. Она сдохла через полминуты. Не было не визга, ни мучительных конвульсий – животное просто уложило голову на лапки и затихло.
Такая же участь вскоре ждет и предводительницу мятежников.
При этом стоящие рядом увидят, что выстрелил один из его сопровождающих.
Суматоха и паника, которую он еще и усугубит, позволит ему беспрепятственно покинуть место убийства. В последний день перед выходом герцог все же попытался выяснить у него: что именно он собирается делать? Но Артюру удалось отделаться невразумительными рассуждениями о том, что демоны могут стать вершителями справедливости и воли Господа, и еще что-то о взаимной коньюнкции Юпитера и Марса, благоприятствующей этому.
И вот сейчас ему предстояло выяснить – какие опасности подстерегают его на выбранном пути и как их избежать.
Ни гадальные карты – таро, ни гадальные кости-тессеры, выточенные из берцовой кости казненного отцеубийцы, ни астромантия, требовавшая почти недостижимой точности вычислений, тут не годились. Оставался единственный способ – гадание на зеркалах, но к нему прибегать почему-то не хотелось.
Просто тот, кто обращается к этому гаданию, зачастую сам отдает себя во власть судьбе и уже не в силах избегнуть предначертанного.
…В одиннадцать лет, вскоре после того как отец – небогатый марсельский фармацевт, научил его бегло читать по латыни, Артюр Мальери прочел хранившийся в скриптории одного из городских монастырей ветхий свиток «Епископских заветов». И более всего поразили его слова о еретиках, верующих в то, что, кроме Бога единого и истинного, существуют иные божественные и могущественные силы. Именно тогда он и уверовал в эти неведомые силы всей своей детской душой, уверовал сразу и на всю жизнь. С ранней юности искал Артюр ключи к тайному знанию, которое даст ему силу, что вознесет его над прочими людьми на головокружительную высоту.
Но до этого было еще далеко, а пока он должен был обучаться аптекарскому делу и долгие часы проводить в молитвах – его мачеха была весьма набожна. Родную мать он почти не помнил, ибо она умерла, когда Артюру было три года.
Когда ему исполнилось пятнадцать, отец умер, и ровно через сорок дней он покинул родной дом и родной город.
Следующие годы были годами напряженных исканий.
…Он читал чудом уцелевшие запретные книги и беседовал со знатоками тайных наук, бывал на колдовских шабашах, сам не раз служил обедню святого Секария,[29] ночами бродил среди безмолвных друидических кромлехов и лапландских менгиров, сложенных в незапамятные времена.
Он постигал смысл наговоров и заклинаний деревенских колдунов и ведьм в лесных медвежьих углах, куда еще не дотянулись лапы инквизиции. В одиночку он посещал глухие места, пользующиеся дурной славой, о которых отваживались говорить только шепотом. Он побывал во многих странах на севере и юге, изучал магию и медицину в Александрии и алхимию в Валенсии.
Учился предсказывать свое и чужое будущее по снам у шотландского монаха, у хромого неаполитанского фокусника учился угадывать подлинные чувства и намерения человека по еле заметному движению лица.
У дряхлой сицилийской знахарки, любовником дочери которой был, сумел выманить рецепт приготовления любовного зелья, воспламеняющую кровь, рождающего безумную страсть, заставляющую забыть страх и стыд.
Всякое случалось на этом пути. Память услужливо извлекала из своих глубин эпизоды этой таинственной, зачастую опасной и одновременно притягательной жизни.
Ему шестнадцать лет. При свете ущербной Луны, повинуясь воле своего первого наставника в магических науках, он прокрадывается к виселице и, вдыхая смрад разлагающегося тела и вздрагивая от скрипа веревки, ищет в земле корень колдовской мандрагоры, сок которой позволяет видеть духов и обрести над ними власть.[30]
Вот он в Болонье в компании студентов – медиков, темной ночью выкапывает из могил свежих покойников, дабы вскрыв их, проникнуть в тайны человеческого тела. А вот он, уже в Тулузе, вместе с приятелем-алхимиком пытается приготовить целебный бальзам из все тех же мертвецов.
Вот он в комнатке, освещенной свечой, укрепленной меж двумя бычьими рогами, прикрепленными к пожелтевшему человеческому черепу– любимому украшению другого его наставника – неаполитанца, позже избежавшему костра только потому, что палач переусердствует и сломает на дыбе старику позвоночник. Старец рассказывает ему, что истоки рода человеческого – в неведомом, что были времена, когда на небе еще не было Луны и что мир не был никем создан, а существовал всегда.
Вот, в компании таких же как он, ступивших на темный путь магии водит хороводы, вокруг самодельного алтаря, на котором водружен потемневший от времени козлоголовый идол.
…Вот полянка в глубине дремучего саксонского леса. Он ведет в поводу коня, к седлу которого приторочены клетки с кошками, а в седле сидит юная девушка, почти девочка. Они разводят костер, произнося обращенные к полной луне заклятья. Девушка (ее зовут Эмма, но у нее есть и другое, тайное имя, которое она ему так и не открыла) бросает в костер пригоршню какого-то порошка, отчего полянку заполняет дурманящий, приторно сладкий дымок, а пламя приобретает сиреневый оттенок. Потом она выхватывает из клетки извивающуюся кошку, насаживает ее живьем на вертел и сует в костер. Потом еще и еще. Он спокоен – тагейрм, конечно, жуткий обряд, но, если он удастся, то даст власть над могучими демонами. Чад горелого мяса смешивается с дурманящим запахом ведьмовских снадобий, а истошный визг – с хриплыми заклинаниями, срывающимися с губ Эммы.
Потом когда над лесом занялась заря, а инфернальный костер обратился в груду тлеющих углей, молодая ведьмочка, утерев пот с испачканного сажей лица, вдруг с улыбкой шагнула к нему, на ходу стягивая через голову платье… Ее разные – как и положено колдунье, глаза – один карий, другой желто – зеленый, призывно смотрят на него.
Потом она притворно вздыхала, говоря что из-за этого обряд тагейрма мог произойти не так, как надо, но по мнению Артюра, все прошло как нельзя лучше.
Из своих поисков, длящихся вот уже почти полтора десятилетия, он вынес гораздо больше разочарований, нежели находок. Зловещие места по большей части оказывались просто выдумкой суеверных тупиц, в пещерах не было никого страшнее летучих мышей, а из книг хорошо если десятая часть содержала в себе хоть какой-то смысл. Демоны упорно не желали являться на его зов, несмотря на принесенных в жертву кошек и самые жуткие заклинания. Оставалось попробовать приманить их некрещеным младенцем, но к этому времени Артюр уже пришел к отдающему ересью выводу, что потусторонние силы не нуждаются в подобных лакомствах.
Он давно уже утратил окрылявшую его когда-то надежду, что сможет быстро отыскать нечто такое, что мгновенно вознесет его на вершину мира. Для обретения могущества требовалось отыскать иной путь, и тут неожиданно судьба вновь оказалась к нему весьма благосклонной.
…Зачатки этого таланта он обнаружил у себя еще в отрочестве.
Однажды, когда ему только исполнилось двенадцать лет, отец взял его с собой на рынок, за какими-то целебными травами. Впереди их ослика, загораживая собой почти половину узенькой улочки, важно шествовал грузный, низкорослый мужчина, тащивший под мышками две большие корзины со сладкими фигами. Артюр представил вдруг, как этот толстяк спотыкается на ровном месте и падает, растянувшись во весь рост. Он так явственно увидел это, что не сразу понял причину взрыва замысловатой итальянской ругани, и только подняв глаза удивленно уставился на неуклюже поднимающегося с земли коротышку. Рассыпавшиеся во все стороны фиги мгновенно расхватали вездесущие мальчишки.
Позже ему не раз удавалось проделывать нечто подобное, но ни для чего другого это странное умение, о котором он чуть не поведал на исповеди священнику, не годилось. Пока однажды не произошла встреча, все изменившая.
В то время он жил в Генуе, где состоял подручным у известного алхимика, постигая тайны этой науки. Увлекла его вовсе не мысль получить золото из свинца, а мечта об эликсире жизни. Он довольно быстро понял, что ничего не добьется на этом поприще, и уже собирался покинуть город.
Но как-то раз, бредя по улице, он вдруг встретил странный, наполненный непонятной силой взгляд, заставивший его остановиться. Взгляд, так удививший его, принадлежал еще молодой женщине, прогуливавшейся в сопровождении дюжего слуги и на редкость уродливой старой дуэньи.
Заметив внимательно разглядывающего ее Артюра, она буквально впилась в него взглядом, и теперь ему почудилась в нем скрытая угроза. Но все равно он не опустил глаза. Взор итальянки вдруг полыхнул недобрым огнем, и ему на какой – то миг захотелось бежать прочь. Артюру пришлось напрячь все силы, чтобы подавить это подступившее вдруг ощущение грозной опасности.
Женщина первая опустила глаза, и на ее лице возникло выражение глубокой задумчивости. Затем она вдруг улыбнулась и, повернувшись, быстро пошла прочь. Через полминуты она уже скрылась в толпе.
А на следующий день на пороге дома, где он жил, появилась уже знакомая дуэнья. Она принесла записку, в которой его приглашали прийти сегодняшним вечером в дом вдовы Джованини, на улице Сан – Пьетро. Так он познакомился с Анжелой, этой удивительной женщиной, дочерью богатого торговца и вдовой знатного дворянина.
Он стал ее любовником, и – одновременно – учеником. Ему было двадцать три, ей – тридцать пять. Своими способностями в искусстве любовных утех Анжела могла заткнуть за пояс любую куртизанку, но вместе с тем она обладала незаурядным умом, а ее познаниям в тайных науках мог бы позавидовать любой из тех колдунов, что приходилась встречать Артюру. Именно она научила его правильно использовать свой дар; и посвятила в тайну особых упражнений, с помощью которых он мог совершенствоваться в своем великом умении. Кроме того, она подарила ему рецепт приготовления особой микстуры, благодаря которой его сила могла, правда, только на короткое время, многократно возрастать.
Его дар действовал не на всех, а на тех, кто был подвержен внушению, воздействовал по разному. Однако, у четырех из пяти человек он мог начисто стереть из память какое-нибудь событие(например, заставить отдать деньги, а потом забыть о них, словно их и не было никогда), склонить к угодному ему решению, пробудить в женщине любовную страсть… С одними это было просто, других приходилось исподволь наводить на нужную мысль, а потом осторожно закреплять ее. Случалось, правда, что попытки применить это умение приводили к большим неприятностям. Стоило незаметно перенапрячься – и расплата, в виде сводящих с ума головных болей, против которых были бессильны любые лекарства, не заставляла себя ждать.
Кроме того опасность подстерегала и с другой стороны. Родственники обольщенной им купеческой вдовы (весьма небедной да, к тому же, красивой и молодой), золотом которой он рассчитывал завладеть с помощью женитьбы, обвинили его в колдовстве. Ему пришлось бежать из того паршивого тосканского городишки, спасаясь от внимания инквизиторов.
…Разумеется, он ничего об этом не рассказывал даже немногим собратьям по темному искусству. И уж тем более двум ничего не смыслящим болванам, сопровождавшим его сейчас, единственное предназначение которых – умереть, когда это потребуется, чтобы уцелел он. Интересно: кому из них Людовик Сентский поручил в случае чего всадить ему нож под лопатку? Скорее уж тому бородатому высокому крепышу с цепким взглядом. Второй – как его там – Оливье, выглядит дурак дураком. Правда, все может быть как раз наоборот, и он только прикидывается простачком. В любом случае это не удастся – Артюр догадается о его намерениях заранее.
Колдун усмехнулся вспомнив, каким недоумевающе глупым стало лицо гнавшегося за ним мужлана, уже предвкушавшего, как вонзит сталь в спину удирающего труса, когда бежавший впереди Артюр вдруг растворился в воздухе. И каким ужасом наполнились его глаза, когда бесследно сгинувший враг вдруг возник в двух шагах от него, а неведомая сила вмиг парализовала все члены.
…В итоге, после всех странствий, судьба забросила Артюра в Авиньон, где он и решил на некоторое время обосноваться.
Он понимал, разумеется, что попытка зарабатывать деньги с помощью колдовства будет (во всяком случае на первых порах) стоить ему смерти на костре. Чтобы добыть хлеб насущный, ему пришлось вспомнить отцовское ремесло. Довольно быстро его снадобья приобрели известность, и к нему стали обращаться лучшие лекари Авиньона.
А по ночам в заднюю дверь его дома украдкой проскальзывали другие посетители. Те, кому требовались иные, запретные травы и декокты. За них он, без разговоров, требовал столько, сколько его отец не всегда зарабатывал за год, и в немалой степени поэтому его средства считались особенно действенными.
Очень скоро большую часть его ночных посетителей составили женщины. Куртизанки, а то и жены знати и богачей, некстати забеременевшие в отсутствие супруга. Те, кто был недоволен холодностью и равнодушием мужчины или, наоборот, не знал, куда деваться от вызывающих отвращение ласк. Те, кто во что бы то ни стало хотели стать женой какого-нибудь гордеца и готовы был прибегнуть хоть к помощи Князя Тьмы, и те, кто хотел отвадить мужа от ненавистной соперницы.
Многие из них оказывались в его постели – кто-то повинуясь его магнетической силе, но большинство почти без всяких стараний с его стороны. Им, наверное, было любопытно узнать: какова любовь колдуна. Довольно скоро он приобрел заслуженную славу, сумев при этом не привлечь к себе внимание властей светских и церковных. И не столь уж удивительно, что вскоре, по рекомендации одной из клиенток, его взял к себе на службу не кто-нибудь, а именитый князь церкви – почти всемогущий кардинал Джованни Орсини. Стареющему священнослужителю нужен был человек, хорошо разбирающийся в средствах, укрепляющих мужскую силу.
Однако, очень скоро – когда его патрон понял, что ему можно доверять, Мальери стали давать и другие, куда более щекотливые и опасные поручения. К тому времени Артюр, как он думал сам, напрочь лишился всяких иллюзий относительно человеческого рода вообще и властителей, будь они светские или духовные, в особенности. Но и он был поражен, когда вплотную соприкоснулся с церковным миром. Все, что он знал до того о нравах клира, было мелочью в сравнении с изнанкой видимых глазу пороков. Подручные кардинала скупали в бедных кварталах еще не созревших девочек, а когда хозяину они надоедали, их выкидывали прочь за порог. Орсини приобретал и дочерей у бедных итальянских дворян – их привозили ему со всего полуострова. Он не пропускал в своих поездках ни одного женского монастыря, отдавая предпочтение совсем юным послушницам. При этом, он еще развлекался и с мальчиками, для чего подбирал себе немалый штат миловидных пажей.
К Орсини нередко приезжал его брат – тоже кардинал, приезжали другие члены его клана и сообщники из числа клира. Тогда за закрытыми дверьми устраивались оргии, на которые не допускали даже его, но о происходившем там маг без труда мог догадаться. Когда кардинал говорил о своих врагах – таких же высших иерархах церкви, как и он, в его голосе и в выражении лица явственно сквозила такая ненависть, что Артюр даже всерьез задумывался – действительно ли служит Христу его хозяин или, быть может, кому-то другому? С течением времени сомнения только укреплялись.
Однажды, сидя в кабинете кардинала, он зашифровывал послание одному из его клевретов (среди многочисленных умений, которыми к тому времени Артюр овладел, было и искусство тайнописи) и случайно наткнулся на секретный шкафчик, который хозяин, видимо, забыл запереть. Внутри он обнаружил кипу доносов, присланных его патрону за последние годы. Письма были буквально со всей Европы – от Ирландии до стоящей на границе сарматских лесов Мазовии, хотя больше всего было посланий из Франции и итальянских государств. Бегло просмотрев их, чернокнижник был глубоко изумлен.
В основном это были доносы священников на своих прихожан, повествующие о грехах, открытых им на исповеди. В лежащих перед ним бумагах и пергаментных свитках подробно, даже со вкусом, описывались грехи богатых купцов, ростовщиков и бургомистров, грехи дворян и принцев крови. Признания в убийствах родных, в сожительстве с сестрами и дочерьми, в заговорах и государственной измене, в чернокнижье и содомии.
Тут были и доносы священнослужителей друг на друга, все с теми же обвинениями, звучавшими, надо сказать, весьма правдоподобно. Правда, в дополнение те обвиняли ближних еще и в ереси. Хватало посланий и от мирян: слуги доносили на господ, вассалы на сюзеренов, мужья на жен, жены на мужей и дети на отцов.
Особенно примечательны были рассказы о нравах италийского духовенства. Пиры с гладиаторскими боями, для которых использовались выкупленные с галер преступники и рабы – магометане; с возлияниями в честь древних языческих богов, были почти обычным делом. При этом открыто восхвалялся так же и Сатана – ибо он неустанно поставлял церкви жаждущих раскаяния грешников, не жалеющих денег за индульгенцию. В сравнении с этим подделка вышеупомянутых индульгенций, торговля фальшивыми святынями и присвоение церковной десятины, о чем доносили в каждом втором письме, выглядели безобидными проделками. Кое-что из этих бумаг князь церкви позже показывал ему и сам, когда требовался его совет как знатока магии. Как потом обмолвился сам кардинал, знание грехов сильных мира сего позволяет ему держать многих из них на ниточках, словно кукловоду – марионеток.
Кардинал платил огромные деньги за волосы, якобы принадлежавшие тем, на кого он собирался наслать порчу и полотенца со следами их крови (на самом деле, Артюр покупал все это за несколько дукатов у базарных цирюльников). Священнослужитель не гнушался лично участвовать в изготовлении восковых фигурок, которые потом сладострастно пронзал иглами. Во время колдовских обрядов он стоял рядом с Мальери и давал ему указания. В бесполезности подобных способов Артюр убедился еще в начале своей карьеры, но, разумеется, не спорил – выйдет себе дороже. Однажды, он получил от Орсини довольно странное задание – добыть белую мышь. Не считая, кардинал отсыпал Артюру пригоршню полновесных золотых монет, но потребовал, чтобы мышь была доставлена как можно скорее. Задача была не из легких – крысоловы, к которым он обратился, в один голос твердили, что белые мыши и крысы попадаются куда реже, чем белые вороны. Артюр даже подумывал о том, чтобы покрасить обычную мышь, но сразу же отказался, опасаясь разоблачения. Мышь в конце концов ему добыли, хотя пришлось отдать почти все золото, полученное от кардинала.
Две недели мышку откармливали освященными облатками, поили церковным вином, после чего в полнолуние кардинал лично окрестил зверька, привязав ему на шею прядь человеческих волос и дав ему имя, настолько громкое, что колдун сразу же предпочел его забыть. Затем он лично принес мышь в жертву по всем правилам черной мессы. Присутствовавший при этом Мальери не знал: то ли смеяться про себя, то ли молиться. Потом кардинал снисходительно объяснил ему, старавшемуся придать лицу испуганное выражение, смысл случившегося. За душой принесенного в жертву непременно явится посланец Ада, а поскольку у мыши души не имеется, то он заберет душу того, чье имя она получила.
То, что околдовываемые упорно не желали умирать, кардинала вовсе не смущало: рано или поздно, говорил он, заклятья подействуют, и его враги испустят дух в мучениях.
Все это и многое другое, заставляло Артюра все чаще задумываться о своей дальнейшей судьбе: известно, что посвященные в тайны сильных мира сего, редко умирают своей смертью. Кроме того, положение конфидента даже столь высокой особы его устраивало все меньше. Он хотел свободы и возможности располагать собой, как заблагорассудится. Он всерьез начал подумывать о том, чтобы незаметно исчезнуть, представив при этом дело так, чтобы окружающие считали, будто он переселился в лучший мир. Однако, случай решил все за него: кардинал Орсини скоропостижно умер во сне. Одни говорили, что от злоупотребления афродизиями, другие шептались, что его отравил подкупленный виночерпий. Насколько мог судить сам Артюр, у кардинала просто остановилось сердце, что и неудивительно, учитывая его весьма почтенный возраст – грешнику в мантии было уже под шестьдесят.
Без особого сожаления покинул он папскую столицу, на этот раз, решив попытать счастья в Париже.
А вскоре после прибытия он впервые услышал о странном мятеже и его еще более странной предводительнице и понял, что происходящее имеет связь с потусторонними силами. Его укрепило в этой мысли непонятное, хотя и тщательно скрываемое беспокойство, овладевшее теми немногими из известных ему адептов тайных наук, которые действительно что-то знали и умели. И тут чутье и подсказало ему – именно здесь он может найти свой шанс. А Артюр привык уже доверять своим предчувствиям…
Тогда и возник в его голове этот сумасшедший по дерзости план, в успех которого – услышь о нем из чужих уст – не поверил бы ни на минуту, но который властно заворожил его, как завораживает человека, стоящего на краю пропасти, ее смертельная глубина.
Теперь осталось совсем немного до того, как ему предстоит на деле проверить правильность задуманного. И что бы не предсказало гадание – он не отступит.
Если все пройдет, как было задумано, то него будет титул, защищающий от любопытства и произвола властей светских и церковных. Будет свобода от необходимости добывать хлеб насущный, тратя время и силы. У него будет и лаборатория, где он сможет спокойно, без посторонних глаз, заняться кое какими изысканиями.
А в ленных владениях наверняка найдутся красивые девушки, готовые без сопротивления угодить доброму господину. А он будет добрым господином и семь шкур с подданных драть не станет.
Можно будет вновь попробовать соблазнить знатную и богатую вдову, а еще лучше сироту. Почему бы и нет? Но все это потом…
Сейчас ему предстояло одно хотя и небезопасное, но совсем не сложное дело: оказаться вместе со своими спутниками на расстоянии чуть меньше сотни футов от Светлой Девы, прикрывшись магическим щитом незаметно извлечь из рукава стилет и после того, как дело будет сделано, оставаясь невидимым бежать прочь, предоставив этим двоим самим разбираться с разъяренными бунтовщиками.
Если же он в чем – нибудь ошибся… Думать об этом смысла не было.
Впрочем, вовсе не детали предстоящего, не в первый уже раз тщательно продуманные и выверенные вызывали его беспокойство.
И даже не то, исполнит ли Его Высочество герцог Сентский свое обещание. В последнем-то он как раз был уверен – не тот он человек, чтобы отказаться от рыцарского слова, да и то, что успел ему внушить во время их встречи Артюр, должно сыграть свою роль…
Нет, совершенно иные мысли беспокоили его уже не первый день. Да, пока все шло хорошо, но все-таки уже не впервые ощущал он смутную тревогу. И дело тут было не в картах, столько раз лгавших, не в гороскопах, туманно суливших угрозу. Совсем другое тревожило его.
Что, если Светлая Дева, кем бы она не была в действительности – не просто удачливая мятежница, которой до поры благоприятствует судьба, и даже не ведьма, обладающая даром подчинять себе людей, подобным тому, что был у него самого? Что, если она и впрямь – орудие Того (все равно – кого), кому возносил когда-то он сам молитвы на шабашах и кого под разными именами тайно чтили многие люди?
Однако, как бы там ни было, отступать было уже поздно. Да и слишком многое он узнал за прошедшие годы, чтобы слепо верить в то, о чем с одинаковым страхом говорили и святые книги, и самые зловещие гримуары. И потом… Мысль, что, быть может, ему придется столкнуться с силой, неизмеримо превышающей его собственную, вызывала у него некое азартное любопытство. Ведь разве не случалось слабому побеждать сильнейшего? Нужно только выбрать момент и нанести единственный удар в самое незащищенное место. И удача сама упадет в руки.
Постепенно, отбрасывая посторонние мысли, он сосредоточивался на серебристом кружке воды в чаше. Мир вокруг затягивала бледная дымка…
Информационно-логический блок АС-9008 – Голубой.
Ответственным исполнителям.
Зафиксировано возмущение в инсайт-поле. Приблизительные координаты – 9765 и 3287,34, точка, находящаяся в непосредственной близости от места дислокации фактотума. Мощность – 1,03 от порогового минимума. Направленность потока внимания – фактотум. Характеристики потока – немодулированный, веерно – рассеянный, зеркально-образующий. Спектральная окраска – фиолетовая, спорадически до синей. Длительность – 2 белых единицы времени. Анализ имеющихся данных позволяет идентифицировать его как человеческую особь предположительно мужского пола с повышенными сенситивными и квазимагическими способностями первого типа. Возможно наличие угрозы осуществляемым мероприятиям и, в частности, непосредственно фактотума. Рекомендации – активизация его защитных средств и усиление стандартных мер безопасности.
– Выходит, не всех колдунов еще сожгли, – пробормотал себе под нос Зоргорн. – Мне, конечно, приходило в голову, что рано или поздно они могут обратиться за помощью к паранормам, но что-то уж слишком быстро это произошло.
– Простите, почтенный Наставник, что произошло? – Кхамдорис, погруженный в собственные мысли, не слишком внимательно вслушивался в слова старшего Хранителя.
– Я имею ввиду, комавент, – уж слишком быстро они заподозрили постороннее вмешательство.
– Наставник, вы же знаете, что это за цивилизация. Им же всюду мерещится нечистая сила, на Дьявола они списывают все, мало-мальски выходящее за пределы их весьма ограниченного ума. Да они же его только что у себя под кроватью не ищут! – закончил он свою мысль, как ему казалось очень остроумной фразой. Да и потом, кто вам сказал, что этот ведьмак связан как-то с тамошними власть предержащими? Вполне может оказаться, что это – одиночка, пытающийся уяснить суть происходящего для самого себя.
– Все же необходимо принять кое – какие меры. Для начала расширить район сканирования инсайт-поля, задействовав дополнительные емкости каналов.
– Не думаю, чтобы это представляло какую-либо опасность, – уверенно заявил Кхамдорис.
Зоргорн не ответил ничего. По его сосредоточенному лицу было понятно, что он отдает мысленные команды исполнительным системам.
Когда туман перед глазами рассеялся, Мальери увидел перед собой колеблющееся зеркальце воды. И вздрогнул: на краткое мгновение оттуда на него глянул скалящийся человеческий череп…
Глава 7
…Помимо работы Хранителя, не столь уж многое вызывало интерес у Таргиза. В этом списке дворец Атх занимал едва ли не первое место. Впервые увидев его много циклов назад, он сразу влюбился в это удивительное, невероятное творение рук и разума. Арочные переходы, уходящие в синеву небес башни: ступенчатые и прямые как иглы, обвитые спиралями пандусов и гладкие, подобно стеклу. Отвесные стены колоссальной высоты и громадные угольно черные здания без единого отверстия сменялись светлыми ажурными постройками, сверкающими тысячами больших зеркальных окон. Каменные и металлические громады с узкими, глухими внутренними двориками чередовались с обширными парками, в которых соседствовали самые разнообразные породы деревьев.
Все это тянулось до горизонта, занимая площадь, едва ли не большую, чем крупный город на какой-нибудь из высокоразвитых из планет. Любой из городов того мира, на котором ныне было сосредоточенно все внимание Таргиза, не один, не два и даже не десять раз поместился бы внутри него. Нужно было потратить многие годы на то, чтобы осмотреть хоть малую его часть.
Закончив работу, Таргиз часто отправлялся блуждать по залам и бесконечным коридорам, не преследуя никакой конкретной цели, погружаясь в размышления или просто созерцая окружающее. Каждый раз в своих прогулках, он открывал что-нибудь новое.
Коридоры прихотливо изгибались, то завиваясь серпантином, то идя ломанным зигзагом. Временами проходы полого уходили вверх, чтобы так же плавно спуститься. Каменные плиты, устилавшие пол залов и коридоров, покрывали затейливые арабески и мозаики. Ему встречались залы треугольные, квадратные, пяти – семи– девяти – двенадцатиугольные, круглые и овальные, то идущие бесконечными анфиладами, то соединенные друг с другом узкими переходами, освещенные светильниками самых удивительных форм, или туманным пламенем, мерцающим в глубине полупрозрачных, или матовых стен. Встречались очень странные, с десятками входов и выходов, помещения неожиданной формы, стены которых сходились под невероятными углами, высокие залы, чьи стены уходили вверх, теряясь во мраке. Иные представляли собой копии дворцовых интерьеров с самых разнообразных планет, часть их даже была знакома Таргизу. На его пути оказывались запертые невесть сколько лет назад двери, на многих были начертаны совершенно незнакомые Хранителю символы. Другие были распахнуты настежь, словно приглашая войти. Таргиз переступил высокий малахитовый порог одной из них. Росписи на стенах обширного зала изображали странных существ, стартующие космические корабли, планеты, обращающиеся вокруг разноцветных звезд. Должно быть, создатели этой части дворца Атх позаимствовали эти покои с одного из тех ответвлений, обитатели которых достигли других звезд. Арки проходов были украшены необычного вида камнем: полупрозрачным, сине-зеленым с льдистым отблеском, пронизанным тончайшими солнечно-золотистыми прожилками. Наверное, его тоже привезли с неведомых планет. Таргиз перешел в следующий зал, имевший форму пятиконечной звезды, где сюжеты были совершенно иными. Мозаичные панно, выложенные из грубо отшлифованных самоцветов и блеклой смальты, представляли сцены из жизни каких-то богов или героев. Почти обнаженные женщины и мужчины, стоя на облаках, метали копья с наконечниками в виде синих молний. Каменными топорами они крушили горы, бывшие по колено этим гигантам. Поражаемые их оружием, падали с неба на землю уродливые, отвратительные существа, похожие одновременно на жабу, червя и летучую мышь. В некоторых местах камни мозаики уже успели осыпаться, и было видно, что к стене их крепили расплавленным свинцом. Кое-где стены покрывали мелкие странных очертаний знаки. За дверьми следующего помещения его встретили яркие фрески, изображавшие фантастических животных. Многоногий мохнатый дракон, сражающийся с быком; обезьяны высотой два-три человеческих роста дубинами избивающие разбегающихся прочь людей; какие-то закованные в чешую создания, переползающие между грудами костей.
Однажды в одной из комнат подземных этажей, в противоположном конце дворца, Таргиз наткнулся на меч, лежавший на яшмовом столе. Необычной волнистой формы лезвие, каких ему ни разу не приходилось видеть, было выковано из зеркально блестящей, отливающей зеленью стали, его украшали узоры из прихотливо сплетенных квадратов, шестиугольников, ломанных линий и многолучевых звезд. Рукоять была из черного камня, покрытого иероглифами, вид которых наводил на мысли о каких то мрачных тайнах. Откуда он тут взялся? Кому принадлежал? Кто и зачем перенес его сюда? Еще одна загадка. Одна из многих.
Дворец Атх существовал с незапамятных времен. Большая его часть существовала еще в эпоху Первого Поколения, а самые старые постройки относились, как говорили, к еще более ранним временам. По какой-то непонятной причине он уцелел, когда после космической катастрофы, Мидр вернулся к первичному хаосу. Это было тем более удивительно, что никаких, даже небольших, хранилищ Сомы не имелось ни в самом дворце, ни поблизости. Впрочем, это была не единственная загадка, которую хранили стены Атх. Иногда, не так уж редко, путь ему преграждали плиты прозрачного материала, словно вросшие в стены. Случалось, что такие же плиты перекрывали вход в комнаты и залы. За ними скрывались, как можно было увидеть, в большинстве случаев заброшенные помещения, пустые и безжизненные, куда давным-давно никто не входил. Встречались залы, выглядевшие так, словно их покинули вчера. На рабочих столах в беспорядке лежали приборы и инструменты; казалось, их хозяева отлучились на минуту, да так и не вернулись. Попадались вычислительны комплексы и даже мыслящие машины, отключенные, с разобщенными модулями; какие-то установки непонятного назначения. Иные из них словно стали жертвами безумца – до того они были изуродованы, а рядом валялись обломки мебели и покореженные инструменты, бывшие, несомненно, орудиями разрушения. В некоторых помещениях словно бушевало высокотемпературное пламя.
Как-то, очень давно, Таргиз попробовал расспросить об этом Зоргорна, и тот, нахмурившись, ответил, что среди тайн дворца Атх есть немало таких, которые скрыты по воле Высших для блага Мидра и живущих в нем, поэтому пытаться их разгадать неразумно. После этих слов Таргиз интуитивно почувствовал, что его Наставник знает гораздо больше, чем может сказать. Возможно, он сам когда-то был причастен к подобным тайнам.
С невысокого холма открывался великолепный вид на Руан.
Именно его, как гласила молва, Дева избрала своей временной столицей.
По левую руку от них несла к морю свои воды Сена.
Прежде заполненная судами гавань была пуста. Одиноко торчала из воды мачта галеры, да чернел на берегу остов сожженного парома.
Состоялся краткий совет, на котором маг, ставший в последние несколько часов особенно серьезным, распределил обязанности. Следовало выяснить, что творится сейчас в Руане и прежде всего: когда Дьяволица прибудет в город и надолго ли задержится? Задачу эту Артюр возложил на Кера. Капитан не возражал, тем более что у него был свой резон – лет шесть назад он знал в Руане одну гостеприимную еще совсем не старую вдовушку и был не прочь попытаться возобновить знакомство, которое могло оказаться полезным во всех отношениях. Сам маг, в компании с Оливье, намеревался осмотреть город, лично оценив обстановку.
После окончания разговора маг тронул коня, и все трое, мелкой рысцой двинулись к городу.
Пропустив перед собой овечье стадо, они в толпе прочих стремящихся попасть в город прошли через распахнутые настежь ворота. Цепи, на которых был подвешен мост, были расклепаны, и их концы свисали в заросший ряской ров. Свежие выбоины на граните стен и обугленные обломки тарана во рву, напоминали о почти месячной давности штурме.
Охранявшие вход десяток оборванцев с алебардами и гизармами, не обратили на них никакого внимания. Похоже, они стояли тут исключительно для проформы.
Миновав темный душный тоннель надвратной башни, они оказались в городе.
За свою жизнь Артюру не разу не довелось побывать в Руане, и теперь он с любопытством оглядывался вокруг.
Сразу за воротами начиналась та часть города, где после случившегося полтора десятка лет большого пожара селились состоятельные буржуа – оружейники, суконщики, ювелиры… Вокруг стояли дома красного кирпича в два, а то и в три этажа, с резными деревянными коньками и крышами, крытыми крашенным охрой тесом, или рыжей черепицей. Улицы, по которым лежал их путь, были вымощены булыжным камнем, что и в Париже не часто встречалось. Лавки украшали яркие вывески.
На переполненном постоялом дворе они оставили коней. И хозяева, и постояльцы, сплошь небогатые торговцы, были мрачны, подавленны и явно обеспокоенные своей участью, равно как и участью своего добра. Хотя, надо сказать, как Кер уже успел выяснить, взявшие город войска, повинуясь приказу Светлой Девы, пока воздерживались от повальных грабежей. Как понял из разговоров Кер, повелительница мужиков, ненавидя знать, считала купцов полезными людьми.
После того как кони и скудный груз были пристроены, они разделились. Кер отправился в одну сторону, маг в обществе Оливье – в противоположную. Встреча была назначена вечером, тут же. Напоследок Артюр, как показалось Жоржу, не без некоторых колебаний, передал ему довольно увесистый кошелек, при этом посоветовав не особо транжирить его содержимое. Кер довольно быстро отыскал улицу Сен – Мартен, где жила его старая знакомая. Ни ее, ни ее жилища он не обнаружил; на его месте возвышался недостроенный дом, судя по виду принадлежавший какому-то богачу. От соседей он узнал, что вдова Лионель уже полгода как переехала, выгодно продав свой дом, в противоположный конец Руана. Узнал он и то, что незадолго до этого она выдала дочь замуж и теперь живет одна. Весело насвистывая, Кер отправился вниз по улице, прикидывая, как побыстрее добраться до нового места жительства своей старой знакомой, когда его окликнули. Капитан обернулся в ту сторону. В следующий миг он забыл и веселой вдове, и вообще обо всем на свете. На противоположной стороне узкого переулка стоял и тоже внимательно смотрел на него его старый знакомец, Альбер Жуви, лучник, лет пять назад уволенный за беспробудное пьянство. Его грязную бархатную шапку украшала белая повязка воина Дьяволицы.
«Вот незадача… – промелькнуло у капитана – что же делать??»
– Дружище Жорж, какая встреча! – распахнув объятия, кинулся к нему бывший сослуживец. Вот дела – и ты с нами! Это ж сколько лет мы не виделись, а?! – он с силой хлопнул его по плечу. Нет, по такому случаю надо выпить! – Пойдем, пойдем, – он потащил растеряно улыбающегося Кера за собой – тут как раз неподалеку подходящее местечко…
– Так я слыхал, Жорж, ты вроде даже до капитана стражи дослужился? Альбер пододвинул к себе полупустой кувшин и впился зубами в бок вареной репе. Они сидели в полуподвале кабачка, куда бывший лучник затащил своего знакомого. Несколько серебряных монет, извлеченных из кошелька Артюра, возымели волшебное действие, и слуга, клявшийся что для уважаемых гостей, у него не найдется ничего крепче колодезной воды, уже через пять минут принес отменно крепкого пива и закуску.
– Было такое дело, – стараясь придать голосу как можно большую злость, подтвердил капитан. – Выгнали меня.
– Да ну?! И что ж ты натворил?
– Эх, дружище, помнишь ту историю, ну, как я барона де Лале в плен взял? Я рассказывал тебе…
– Как же, помню, – рассмеялся Альбер. Ну и чего?
– Так достал он меня. Не забыл скотина, как я его землю есть заставил!
– И давно тебя погнали?
– Вот уже два года.
Про себя капитан молился, чтобы его старый знакомый не вздумал слишком дотошно расспрашивать его. Оставалось благодарить Бога, что его бывший соратник никогда не отличался умом и проницательностью.
– И как ты жил? – участливо осведомился Альбер.
– Да как… Нанимался в охрану к купцам, даже в Англию с ними плавать случалось. С голоду конечно не помирал, но, сам понимаешь, каждый су считать приходилось.
– Понятное дело, – Жуви хмыкнул – Купец, он за грош удавится. Я ведь этим делом тоже пробавлялся. Ну да мне полегче – я человек вольный… Как твое семейство поживает? Не боязно их бросать было?
Капитан мысленно перевел дух. Начался обычный разговор за жизнь.
Он принялся вспоминать эпизоды их совместной службы, пускался в пространные рассуждения о бабах, громко хохотал в ответ на незамысловатые шутки собеседника, мечтая дождаться того момента, когда его так некстати объявившийся приятель напьется, и можно будет незаметно уйти…
– Значит, ты хочешь вступить в наше войско? – через час бормотал осоловевший от выпитого, но к великому сожалению капитана, не утративший здравого рассудка Альбер. – Ну, так давай я тебя прямо сейчас и отведу. По пути он принялся рассказывать капитану историю, происшедшую на его глазах. Подосланный к Деве герцогом Нормандским наемный убийца сам явился к ней и, став на колени, покаялся в задуманном. Его хотели тут же растерзать, но Светлая Дева не позволила, и вместо этого приказала зачислить его в войско. Жилища, мимо которых лежал их путь, были украшены разноцветными полотнищами в честь победителей. Даже на убогих лачугах можно было увидеть какие-то ветхие выцветшие тряпки.
На перекрестке им пришлось остановиться – по улице шла колонна вооруженных людей. Большей частью то были крестьяне, обутые в деревянные башмаки, вооруженные вилами, самодельными копьями, суковатыми дубинами, рогатинами. Кое у кого за спиной торчали насаженные на длинные древки крючья. Редко кто имел настоящее оружие, да и то, в основном, старые мечи с выщербленными клинками и тяжелые, неудобные секиры, невесть сколько лет валявшиеся в арсеналах захолустных замков. Многие шли с женами и детьми, даже таща за собой скотину.
– А знамя наше водит Арно Беспощадный, – бубнил Альбер. Оо, скажу тебе – это вояка! Правая рука Светлой Девы, не кто-нибудь! Мы с тобой перед ним как цыплята. А моего капитана зовут Пьер Адвокатник…
– Адвокатник? Гм, странное у него прозвище, – Жорж решил поддержать разговор.
– Хочешь, дружище, знать почему мы его так зовем? Да просто все – как возьмем мы город какой, так он всех адвокатов и нотариев, каких поймать сможет – вешает. А жен их и дочек, сам понимаешь – нам на потеху! – Альбер загоготал как жеребец.
– А чего это он адвокатов так невзлюбил?
– О, тут такая история с ним приключилась: было время – жил Пьер на юге, в Ландах, и держал там харчевню. Ну и солью ворованной приторговывал. Загребли его стражники, а заодно и старшего его, само собой, в тюрьму. Жена нашла адвоката – тоже еще дура! А адвокат ему и говорит, мол, если дать судье ливров сто пятьдесят, тот тебя отмажет, все на дружков твоих свалит. Ну, Пьер, сдуру, – так прямо и говорит, что бес его тогда попутал, сказал тому про тайник, где он деньги прячет, триста ливров там было. Кер уже догадался, что произошло потом.
– Ну, адвокат, само собой, денежки все себе забрал, а Пьер со старшим сыном угодили на галеры. Жена с горя померла, младший сын на работе надорвался, дочки, сам понимаешь, на улицу пошли хлеб добывать…Сам то Пьер с каторги бежал, а сынок его под кнутом так и помер. – Так что сам понимаешь, дружище, адвокатов ему, стало быть, любить не за что, да и короля, величество наше – тоже, – закончил Альбер.
Пока они шли по прихотливо изгибающимся улицам, его спутник продолжал бубнить что-то о том, какая великая владычица Светлая Дева и какая честь служить ей, с насмешкой рассказывал про какого-то священника, которого они сперва хотели убить, но потом пощадили и отправили в обоз – выполнять самую черную работу. Капитан слушал его вполуха, раздумывая, как ему выпутаться из этой истории.
Они оказались возле большого особняка, еще совсем недавно принадлежавшего какому-то знатному обитателю Руана. Разграбление его, разумеется, начался не сию минуту, но внутри еще оставалось немало добра, привлекавшего желающих поживиться. Компания степенных горожан, покраснев от натуги выволакивала на улицу дорогую мебель, а когда кто-то из прохожих попытался стянуть у них инкрустированную слоновой костью скамеечку, на него дружно замахнулись бердышами. Тут же две темные личности, с так хорошо знакомым Керу хитрым и бесшабашным выражением лиц и поблескивающих глаз вытаскивали через окно объемистый сундук. Протолкавшись сквозь толпу, они свернули сначала в один переулок, потом в другой и, наконец, вышли на площадь перед главным городским собором – Нотр – Дам-де-Руа, где разместилось командование взявших Руан бунтовщиков.
Площадь была заполнена народом. Люди перебегали туда-сюда, размахивали руками, при этом галдя так, что из-за шума ничего нельзя было расслышать. У коновязи было не протолкнуться от лошадей, ряды повозок перегораживали площадь не хуже вагенбурга.[31] Тут же, прямо под ногами толпы расположились городские нищие, с воплями взывающие о милосердии, выставив грязные культи и гноящиеся язвы, и наметанный глаз стражника сразу определил, что почти все они – искусная подделка, дабы вызвать людскую жалость. На пепелище на месте дворца епископа рылись человек тридцать горожан. Они поднялись по ступеням на паперть, при этом Альбер оступился, и едва не увлек капитана за собой. Тут какая-то, надо полагать, лишившаяся последнего ума, старуха, упала перед ними на колени, и принялась лобызать сапоги его приятеля, называя его спасителем и благодетелем. По опухшему лицу текли слезы.
Их моментально окружила хохочущая толпа.
– Ты посмотри, Дровосек, какая славная невеста у парня!
– Вот так красотка! А ну-ка поцелуй ее!
– Зачем ты испортил невинную девушку?
– Да еще жениться отказывается, ха, ха!
– Матье, это не твоя ли прабабушка?!
– Гы-гы-гы!
Соленые шуточки и подначки сыпались со всех сторон, пока Альбер, с бранью отдирал от себя старую каргу.
Наконец освободившись, Альбер, а с ним и капитан вошли в распахнутые двери Нотр-Дам-де-Руа.
На полу храма, усыпанном обломками иконостаса и кусками разбитых статуй святых, сидели и лежали бунтовщики; их собралось тут не меньше трех тысяч. Завывал орган, на котором пытался играть пьяненький мужичонка, одетый в доспехи с золотой гравировкой. У подножия ведущей на верхние этажи лестницы мореного дуба, плиты пола были взломаны; снизу, из ямы, доносился лязг заступов и брань.
– Ищут спрятанные епископом сокровища, – пояснил с многозначительной миной Альбер.
В поисках начальства они заглянули в алтарь, где в куче сваленных на пол шелковых и парчовых облачений рылась босоногая женщина лет тридцати, одетая в бархатное платье явно с чужого плеча.
Время от времени Альбер принимался расспрашивать у окружающих, не видали ли они Пьера Адвокатника, но от него только отмахивались. Сам Жорж Кер между тем прикидывал – как бы ему отделаться от некстати подвернувшегося знакомого. Наконец, его спутник заметил ввалившихся в собор человек пятнадцать, нагруженных едой, и кувшинами, среди которых, должно быть были его знакомые. Он моментально потерял интерес к Керу.
– Ладно, приятель, чай, ты сам дорогу найдешь. Счастливо тебе! И он устремился к веселой компании.
«Чтоб ты люпену на обед попался!», – подумал про себя капитан, глядя в спину удалявшемуся бунтовщику.
Выждав несколько минут, он двинулся к выходу из собора, но тут его ожидало разочарование – буйно веселящаяся компания, к которой примкнул его старый знакомый, расположилась как раз неподалеку от дверей. Раздосадованный Кер вернулся вглубь собора, рассчитывая отыскать другую дверь. Он поднялся на хоры, несколько раз перешагивая через мирно дремлющих пьяниц, в поисках выхода прошел по галерее в самый дальний угол архитрава, поблуждал по верхним ярусам величественного здания. Храм, построенный более трехсот лет назад, скрывал в гранитной толще стен тайные ходы, каморки, кельи. Поминутно из полумрака появлялись люди и тут же исчезали в темных переходах. Чертыхаясь, он спустился вниз и, наконец, нашел дорогу. Едва не наступив на спавших в обнимку совсем юную девушку и парня, из расстегнувшейся сумы которого вывалилась пригоршня драгоценных камней, золотые и серебряные пряжки и медальоны, капитан через маленькую дверь выбрался на задний двор собора.
Неподалеку от ворот, у длинного кирпичного флигеля стояли, лениво переминаясь с ноги на ногу, человек шесть, одетых в кожаные куртки с нашитыми металлическими пластинами. Они как будто не обратили на него внимания, и Кер решил проскользнуть мимо них к боковой калитке. Но он просчитался.
– Что надо? – недобро осведомился один из них, судя по тону и выражению лица – старший. – Чего это ты тут гуляешь? – Мне это… я начальство ищу, – пробормотал капитан, всем своим видом изображая смирение.
– А, ну проходи, – милостиво разрешил тот.
Однако другой оказался настроен не столь благодушно.
– Это какое же начальство? – недоверчиво уставился он на Кера. – И зачем? Что-то я тебя, братец, не припомню.
– Мне нужен Арно Беспощадный, – сказал капитан первое, что пришло в голову, надеясь, что это имя благотворно подействует на караульных.
Они недоуменно переглянулись.
– Жак, проводи его, – бросил наконец старший. Его товарищ открыл дверь флигеля, пропуская капитана вперед.
На секунду Кер почувствовал страх. «Вот уж попал, так попал, – пронеслось в голове. Пальцем в небо, а мордой в говно». Он чуть замешкался, и Жак, положив ему на плечо ладонь, легонько подтолкнул вперед.
За столом в небольшой комнате сидели два человека, чью беседу они прервал своим появлением. Один – немолодой уже низенький горожанин, другой – высокий, широкоплечий, неопределенного возраста, с сединой в темных волосах, глубоко запавшими глазами и угрюмо сдвинутыми бровями. Несмотря на жару, он был в кожаной куртке с въевшейся смазкой от долго носимой брони. Оба с неудовольствием воззрились на вошедших.
– Прощенья просим, уважаемые, – этот человек говорит, что ему нужно к Арно Беспощадному.
– Ну я буду Арно Беспощадный, – с легким удивлением в голосе ответил высокий. Что тебе, человече?
– Хочу сражаться за Светлую Деву… то есть вступить в ее непобедимое войско, – севшим голосом пробормотал Кер. Тот, кто назвался Арно Беспощадным, недоуменно фыркнул.
– Ну, так и вступай, я что – не пускаю тебя? Подойди к любому из наших старших, тебя и примут.
– А чего ты умеешь делать? – вступил в разговор буржуа. Если оружейник или там кузнец, – к себе заберу.
– Я не кузнец, уважаемый, я бывший капитан королевских лучников, – словно его тянули за язык, вымолвил Жорж Кер, успев подумать, что отрезает себе путь к отступлению. Стражник за его спиной тихо охнул.
– Эге… – только и сказал коротышка, приподнимаясь.
– И кто может подтвердить твои слова? – с неожиданной заинтересованностью спросил Арно Беспощадный.
– Альбер Жуви, – прежняя твердость вернулась в голос капитана, – мой старый товарищ. Он сейчас десятником у Пьера Адвокатника.
– Ну и каким ветром тебя к нам занесло? Или король совсем жалование платить перестал? – рассмеялся коротышка. Слышь, Арно, этак скоро к нам и коннетабль прибежит, не будь я оружейный мастер!
– Погоди, Ги, – остановил его собеседник, – пусть и впрямь объяснит, почему пришел к нам, а мы послушаем. Он кивнул караульному, и тот поспешил захлопнуть за собой дверь. – Ты присаживайся, добрый человек, – в последних словах сквозила явная ирония, – присаживайся: в ногах правды нет.
Чувствуя, как предательски холодеет в груди, капитан, под немигающим взглядом Беспощадного, опустился на скамью.
Подумал, что если сейчас ошибется хоть самую малость, то, скорее всего, до вечера не доживет. Мелькнула и тут же пропала мерзкая мыслишка: что, если сейчас во всем признаться и сдать своих спутников – авось помилуют…
– История моя, мессиры… – он поперхнулся, осознав неуместность этого обращения здесь, среди бунтовщиков, на что, впрочем, сами бунтовщики внимания не обратили, – история моя вот какая…
Второй раз за этот день он рассказал историю своего давнего знакомства с бароном де Лале. Его слушали не перебивая, и капитан чувствовал, что каждое его слово внимательно изучается и взвешивается.
…И вот – было это два года назад, проверяю я караулы в Ситэ, – сглотнув давивший горло комок, перешел Жорж Кер к самой ответственной части повествования, которую лихорадочно продумывал в течении всего этого разговора. И представьте, носом к носу сталкиваюсь с этим бароном. Раздобрел, что твой боров, весь в золоте. Я его и не узнал сразу. А он меня узнал. Ну и началось…«Как стоишь?! Почему у тебя меч тупой да ржавый?! Да почему твои люди одеты, как бродяги – воруешь не иначе!» И так каждый день почти… Специально случая искал, чтобы помучить меня! – Припомнил, одним словом, он мне и плен, и веревку.
Короче, выгнали меня через два месяца, не выплатив жалования. Но мало того – я еще и оказался с женой и детьми на улице – дом-то у меня был казенный. – Скот!! – погрозил Жорж кулаком в пространство. Во рту его было сухо, как в пустом колодце, предательская испарина выступила на спине. «Не поверят! Я сам бы не поверил!»
– Так, выходит, если б не это, ты бы сейчас королю верой и правдой служил, и с нами воевал? – сухо спросил стоявший у окна оружейник.
– Я тоже мог служить королю, – негромко произнес Арно Беспощадный. Как знать – и ты тоже мог бы. Кузнец что-то буркнул себе под нос, но ничего не возразил.
– Ну и куда же ты его думаешь определить? – он сказал это так, словно бы Кера тут и не было.
– К лучникам, куда ж еще? Грех было бы не использовать такого, не каждый же день королевские капитаны к нам попадают.
– Так ты что, вместо Жюсса его поставить хочешь?.
– Нет, конечно, Ги, что ты – Жюсс ведь с самого начала с нами. А вот в лейтенанты к нему – в самый раз будет.
– Мэтр Ги, – в дверь просунулась чья-то лохматая голова – Там ребята бомбарду испорченную привезли, вы бы посмотрели, а? Кузнец поднялся.
– Пойдем, приятель, покажу заодно, где лучники стоят.
– Нет, – не оборачиваясь, вдруг сухо бросил через плечо Арно Беспощадный, – пусть пока останется, я тут еще поговорю с ним.
Лепестки дверной диафрагмы с шелестом разъехались в стороны, пропуская Зоргорна в его апартаменты.
Стены их украшали панели розового и эбенового дерева с перламутровыми и золотыми инкрустациями. Между ними висели декоративные занавеси из блестящих тканей, радужно переливающихся в свете трех льющих мягкий, розовый свет шарообразных светильников в филигранно выточенных серебряных оправах.
Убранство скупо меблированной комнаты дополняли картины, выполненные яркими эмалями на металлических пластинах в человеческий рост, изображавшие цветы и разноцветных бабочек.
Значительную часть кабинета занимал рабочий стол овальной формы, со множеством ящичков и шкафчиков, терминалом универсального селектора и аппаратурой прямой телепатической связи с мыслящими машинами.
Над ним на стене висела большая голограмма, изображавшая город, расчерченный узкими каналами с зеленой водой, застроенный высокими многоугольными зданиями неправильной формы из красного и серого камня. По мостам, переброшенным над каналами на разной высоте катилась пестрая, ярко одетая толпа, а над зеркально блестящими вычурными крышами парили воздушные шары.
За двустворчатыми дверьми располагалась его библиотека.
На ее полках стояли вперемешку толстые фолианты, спрятанные в металлические и деревянные футляры свитки, книги в ярких блестящих обложках, ветхие рассыпающиеся тома. Все это было скопировано для него Демиургами во многих мирах. Хотя обитатели Мидра уже давно фиксировали всю нужную им информацию на кристаллических носителях, тем не менее, у старинного способа оставалось немало поклонников.
Что до языков, на которых они были написаны, то овладеть любой известной речью можно было, при желании, за полчаса и безо всяких усилий.
Впрочем, сейчас книги не интересовали его.
Активировав терминал, он набрал код одного из хранилищ информации.
Сейчас, в часы предназначенные для отдыха, он мог посвятить себя давнему увлечению.
Большую часть свободного времени Зоргорн отдавал изучению уникальных цивилизаций.
Как известно каждому обитателю Мидра (это входит еще в курс первичного обучения), абсолютное большинство цивилизаций, даже принадлежащих к весьма отдаленным друг от друга историческим последовательностям, тем не менее схожи в основных чертах и проходимом ими за время существования пути.
Однако случалось, что по каким то причинам природного или социокультурного свойства развитие отдельного человеческого сообщества на какой-либо из планет шло совершенно особым путем.
Вот и сейчас, устроившись за столом, он вызвал из хранилища материалы, посвященные одному из таких миров.
В этом континууме основная планета совершенно не походила на Землю. Сама ветвь существовала чуть больше миллиарда лет, и ее развитие пошло совершенно другим путем, нежели предусматривался стандартной эволюционной последовательностью.
Пять шестых планеты покрывал океан. Из четырех имеющихся материков три самых больших лежали в полярных областях – один на юге и два на севере и были скованны километровым ледяным панцирем уже не первую сотню миллионов лет. Четвертый, величиной примерно с Австралию, располагался в средних широтах Южного полушарья. Только он, да еще разбросанные там и сям среди бескрайнего моря мелкие острова и были пригодны для обитания человека.
Океанские просторы принадлежали огромным, покрытым ядовитой слизью морским земноводным, электрическим гидрам (разряд самых крупных вполне мог бы убить небольшого кита) химерам, предки которых исчезли в земных морях еще в силурийском периоде, больше полумиллиарда лет назад, и другим, совершенно невообразимым существам. Сушу поделили между собой небольшие рептилии, происходившие от самых первых динозавров, и яйцекладущие млекопитающие, которые, в отсутствии конкурентов, развились во множество форм размерами от полевой мыши до крупного медведя и бизона. Среди них были и несколько крылатых видов, занявших на этой странной планете нишу отсутствующих птиц.
В подобном мире, естественно, не мог возникнуть человек, однако все же люди давно обжили этот мир, проникнув сюда в незапамятные времена по одному из случайно образовавшихся на короткое время межпространственных переходов.
Их потомки, пройдя обычный для всех миров путь, научились возделывать злаки и приручать животных, затем сменили камень на медь и бронзу.
Земля, на которой они жили, была не слишком гостеприимной. Климат северной части материка был сухой и жаркий, раз в десять-пятнадцать лет приходила жестокая засуха, которую переживало иногда меньше половины земледельцев. На юге вдоль почти всего побережья тянулись безводные пустыни.
Лишь между двумя горными хребтами, орошаемый текущими с них реками, расположился благодатный край – колыбель здешней цивилизации.
Море было для них враждебной, чужой и чуждой стихией. Именно оно посылало на землю ураганы и сметающие все гигантские волны – цунами. Именно оттуда приходили источающие смертоносный яд отвратительные твари, пожирающие целые деревни, именно там обитали чудовища, один вид которых заставлял трястись в страхе самых храбрых. Неудивительно, что на протяжении почти всей своей истории окружающий их со всех сторон океан считался обиталищем враждебных богов – владык вековечного зла, ждущих своего часа, чтобы поглотить ненавистную им сушу, истребив род человеческий без следа. Во всех здешних легендах и мифах, повествующих о конце света, мир должен был погибнуть во вселенском потопе. И очень долго в их космогонии господствовала идея, что мир – это огромный остров, плавающий в бездонном и бесконечном океане, где-то в неизмеримой дали переходящем в небо. Мореплавание оказалось под запретом на многие века.
Довольно скоро – через какую-нибудь тысячу лет, после того как здешние обитатели научились ковать железо, большая часть материка стала единой империей.
Объединенные единой волей люди орошали засушливые степи и осушали соленые мангровые болота крайнего юга. От горных отрогов в пустыни протянулись подземные кяризы, чтобы пройти иные из которых человеку требовалось несколько дней. Сооружались города, посреди которых возвышались величественные храмы, высеченные из целых скал.
Текли века. Цари, поэты, мудрецы, бунтари, великие художники и ученые сменяли друг друга. Развивались ремесла, росли умения.
Люди плодились и размножались, число их непрерывно возрастало, пока, наконец, вдруг не оказалось, что на всех не хватает земли и хлеба.
Через какое-то время голод и нехватка самого необходимого вызвали бунты. Их подавляли, но они вспыхивали вновь.
Императоры издавали жестокие законы, призванные сократить число едоков, солдаты врывались в села и города, истребляя «лишних» детей, убивая ставших бесполезными стариков, а заодно и всех, кто пытался им в этом помешать.
Но людей становилось все больше. Истощалась почва, пастбища превращались в пустыни, голод приходил все чаще. Во взбунтовавшихся провинциях поголовно истреблялось население, и на очищенные земли устремлялся поток переселенцев, но уже через два-три поколения голод становился там столь же частым гостем, как и в других местах.
Отчаяние и безысходность порождали ереси поклонников зла и тьмы. Приверженцы их утверждали: в океане людей ждут благодатные, незаселенные земли, и стоит только почтить морских богов обильными жертвоприношениями, и те откроют людям путь к ним. Еретиков объявляли вне закона, по одному только подозрению в принадлежности к ним было предано лютой смерти бессчетное число людей, но их ряды все не убывали. Случалось, им удавалось захватить власть, и тогда тысячи и тысячи мужчин, женщин и детей под пение молитв и заклинаний сбрасывались в море. Но боги оставались глухи…
Потрясения подтачивали власть, полководцы свергали императоров, чтобы самим в свою очередь быть свергнутыми подчиненными. Не успевал новоявленный правитель воссесть на залитый кровью предшественника трон, как его настигала смерть от яда, кинжала или удавки тайного убийцы – душителя.
Бунты множились, и наставал момент, когда власть уже не могла сдержать их.
Государство рушилось, опустошительные войны прокатывались по материку от края до края, оставляя после себя пепел и развалины.
Целые города и области вымирали подчистую, и человеческое мясо становилось самой доступной пищей.
Только когда оставался в живых один из десяти, тогда кошмар прекращался, и начинался новый цикл. Так происходило не раз и не два.
Но все же мысль человеческая не стояла на месте, и пусть по крупицам, но копились знания. Что-то сохранялось в памяти уцелевших, что-то было записано в книгах, сохранившихся в древних подземельях, в храмовых тайниках и монастырях.
Нехватка земли побудила, наконец, преодолеть извечный страх перед океаном. Первые настоящие корабли спустили на воду в третьей империи, и с тех пор каждый год они уходили все дальше и дальше от ее берегов. Возвращался один из десяти, редко – редко привозя весть об открытой земле.
Сражаясь с гигантскими акулами и тритонами, иной из которых мог без особого труда перекусить пополам их утлые суденышки, мореплаватели добрались, плывя от одного острова к другому, сперва до южного, а позже и до северных полярных материков. Увы – вожделенная земля оказалась непригодной для жизни. Лишь на свободном ото льда побережье южного материка, и то спустя тысячу с лишнем лет, в эпоху пятой империи, были заложены рудники и построены каторжные лагеря. Истощалась не только земля, но и недра.
Так, наверное, и двигалось бы человечество по бесконечному кругу, если бы не невероятный подарок судьбы.
К тому времени уже шестая по счету всемирная империя завершала свой путь.
Она оказалась самой высокоразвитой из всех существовавших.
Здешние мастера уже додумались до примитивных паровых машин, были у них и запускаемые с катапульт летательные аппараты, созданные по образу и подобию здешних крылатых хищников, – они не очень хорошо летали и еще хуже приземлялись. Пожалуй, самым удивительным местным изобретением был электрический телеграф – ток для его работы давали посаженные в специальные бассейны морские твари.
Что же касается селекционных и агрономических достижений этой эпохи, то им могли бы позавидовать многие, куда более развитые цивилизации.
Но все это разумеется не могло спасти империю – численность населения, несмотря на все усилия властей, уже почти вплотную подошла к роковому пределу, и в ближайшие полвека должна была с неизбежностью разразиться катастрофа.
И вот совершенно случайно в почти недоступной долине, в горах на севере обжитого материка, рудознатцы обнаружили великое чудо – стабильный и достаточно широкий проход в параллельный мир. То оказался мир, подобный Земле, но за одним важным исключением. Мир этот населяли разумные термиты. Их цивилизация, к тому времени насчитывала более двухсот миллионов лет. Она, разумеется, не имела ничего общего с человеческой: насекомые не занимались наукой, не размышляли о смысле жизни, не выплавляли сталь и не строили машин. Тем не менее, это была настоящая цивилизация, основу которой составляли большие ассоциации нескольких десятков тысяч семей – своего рода государств. Большая часть поверхность планеты уже не первый миллион лет была ими освоена, почти все прочие виды были давно истреблены ими либо вытеснены в непригодные для разумных насекомых области.
К неудовольствию Зоргорна, ему так и не удалось с точностью выяснить: как именно объяснили жрецы и ученые этой планеты свою невероятную находку. Зато по достоинству оценили открывшиеся перед ними возможности тамошние владыки.
Были мобилизованы все силы, и в короткий срок были построены десятки тысяч боевых машин. Порох еще не был им известен, однако голь на выдумку хитра, и в качестве оружия были использованы огнеметы, в которых струя сырой нефти выбрасывалась силою перегретого пара.
Что могли не знавшие ни металла, ни огня, пусть и мыслящие насекомые, могли противопоставить людям? К термитнику, без труда прокладывая дорогу сквозь тщетно пытающихся преградить ей путь обитателей, подъезжала боевая машина, своей тяжестью сокрушала хрупкое глиняное сооружение, после чего выжигала огнем все, что уцелело.
Война длилась уже пятнадцать лет, и люди уже овладели большей частью материка, соответствующего в других континуумах Северной Америке (именно туда выходил межпространственный тоннель) Не было сомнений, что через один – два века вся планета окажется в их власти, а бывшие хозяева, и то в лучшем случае, уцелеют лишь в тех районах на которые человек не позарится. Точно так же, когда-то, сами термиты изгнали в холодные районы и на недоступные острова других гигантских насекомых и только-только появившихся земноводных.
Два мира пересеклись, и один поглотит другой, как это неизбежно случалось почти всякий раз, когда соединялись континуумы.
Континуум этот не обращал на себя слишком пристального внимания исследователей, хотя и служил своего рода учебным пособием для начинающих Хранителей.
Немало учеников Зоргорна писало работы по здешней цивилизации.
А исследование нынешнего – Таргиза, посвященное ремиссии отрицательных социальных процессов в период XVI династии третьей империи, даже была включена в Реестр научных трудов.
Почему-то именно эта цивилизация едва ли не больше всех прочих привлекала внимание Зоргорна.
Дело было не только в ее своеобразной социальной структуре или в прихотливых зигзагах истории человеческого сообщества по капризу судьбы развивавшегося в таком неприютном и, в сущности, чуждом для человека мире.
Быть может, он его просто полюбил. Какая странная мысль – полюбить чужой, по большому счету не особо привлекательный мир, да еще тому, кому никогда не суждено увидеть его своими глазами.
Вслед за этим, на ум ему пришло нечто совсем другое, с предыдущей мыслью не связанное. Как было бы великолепно, окажись в их силах пробить такой же проход в любой из обычных миров. Хотя бы в этот самый, напрягающий все силы в борьбе с муравьиной расой, такой скудный и малонаселенный в сравнении с другими.
Даже той Сомы, что бесцельно рассеивается, теряется в пустоте, после смерти живущих там, за один год с избытком хватило бы Миру на долгие циклы…
Но что проку мечтать о несбыточном и немыслимом? Это так же невозможно,
как и раскрыть великую тайну Достигших…
…Бог не дал мне детей. Наверное, я повредила себе что-то во чреве за те годы, когда ложилась со всяким, кто мог заплатить. Но, быть может, давшие мне Силу вернут мне и способность рожать? Ведь, раз их воля такова, что я должна стать королевой всего мира, то должна же я буду оставить кому-то свой трон после смерти? Хорошо, если б это была моя дочь…
Глава 8
– Значит, говоришь, обидели тебя? Кстати, можешь звать меня просто – Арно. Беспощадный, упруго поднявшись, прошелся взад-вперед по тесной комнатенке.
– И ты, узнав о Светлой Деве, уверовал в то, что она послана спасти народ, и решил сражаться на ее стороне? И ты, стало быть, веришь, что король – сын Дьявола, а дворяне и попы – его слуги, как говорят наши люди? – Он испытующе и сурово взглянул в лицо капитану.
– Не знаю… люди зря не скажут, конечно… Жорж Кер запнулся.
– Понятно, – вздохнул его собеседник. – Выходит, ты просто хочешь отомстить?
– Конечно же хочу! – Кер обрадовался возможности выкрутиться из опасного положения. – Да сам посуди, почтенный Арно! Я два десятка лет, без малого, служил верой и правдой этому королю, чтоб он сгорел! – вырвалось у разошедшегося капитана. И меня вышвырнули вон со службы, как щенка! Выгнали вместе с женой и детьми из дому! И пусть я и впрямь был бы виноват, ну ладно…
– Да… – протянул Арно. Кого ни спросишь – всех обидели. Того кнутом отходили, другого податями зажали, этого со службы выгнали и денег не заплатили, – его лицо вдруг отразило глубокое презрение.
«Неужели все-таки почуял что-то?» – с неподдельным страхом подумал капитан.
– Извини, конечно, – он покачал головой, я ведь понимаю – у кого что болит… А теперь послушай, как обидели меня. Почти год меня держал в темнице своего замка человек, которого я дважды спас от верной смерти. Как дикого зверя, прикованного к стене, без надежды выйти даже после смерти – мне сказали, что когда я сдохну, меня зароют тут, как падаль. В моей тюрьме было одно единственное окошко под самым потолком, и солнечный свет проникал туда только на час. Меня кормили помоями, а тюремщик, издеваясь, мочился мне в лицо. А до этого… До этого у меня отняли все, лучник. На его лице застыла маска ярости и горя.
– Все, ты слышишь! Честное имя, ту, которую я любил, дитя, которое должно было у нее родиться… Осталась одна месть! Некоторое время он сидел в молчании, не отводя наводящий жуть взгляд от Кера.
– Ладно, ступай, – бросил он наконец. – Не надо было бы тебя сразу в лейтенанты, так ведь некого… Найдешь улицу Лудильщиков, там, в новом дворце герцога и стоят лучники. Скажи Гасконцу, что я тебя прислал. И завтра же принимайся за дело.
…Только отойдя за полквартала, капитан облегченно вздохнул.
Чувствовал он себя так же паскудно, как два года назад, когда, охотясь за Толстопузым Жако, со своими ребятами вломился в дорогой бордель, и вытряхнул из постелей визжащих девиц нескольких человек, оказавшихся епископом и аббатами, прибывшими в Париж на диспут по случаю какой-то папской энциклики. Сперва напуганный епископ принялся совать ему золотые, а потом разразился площадной бранью, грозя перетрусившему капитану всеми мыслимыми карами. Но тогда он мог лишиться разве что капитанского значка, а сейчас дело шло о его голове.
Ну ладно, все хорошо, что хорошо кончается. Даже лучше, чем хотелось: он зачислен в войско к Дьяволице и вдобавок на хорошую должность. Мэтр Артюр должен быть доволен.
«Интересно, – подумал он вдруг, – а если бы и впрямь со мной так поступили, как я перед этим Арно распинался, – пошел бы я за Дьяволицей? А кто его знает. Хотя, пожалуй, что и нет.»
Спросив дорогу до улицы Лудильщиков, Кер направился к новому месту своей службы. Вокруг него царила атмосфера богатой ярмарки или большого праздника. Буквально всех окружающих захватила в плен какая-то веселая суматоха: хором ревели песни, громко смеялись, о чем-то спорили. Хмельная бабенка под одобрительные возгласы лихо отплясывала на опрокинутой бочке бесстыдно задирая юбки, из ее разорванного корсажа выпрыгивали мечущиеся груди. Какого-то проигравшегося в кости толстяка со смехом секли тетивой от лука по заголенному заду; два повара громко бранились из-за того, кому резать быка, а предмет их спора мирно пожевывал сено. Народ явно радовался тому, что отныне находится под рукой новоявленной владычицы Франции. Путь его лежал через самый большой городской рынок. Там его глазам предстало довольно веселое зрелище – народ, видимо уже вполне опьянившись свободой и безнаказанностью, принялся громить торговые ряды. Торговцев, пытавшихся защитить свое добро, били палками. Из стоявших поблизости харчевен выносили еду и выпивку и тут же поглощали их под горестно-равнодушными взглядами хозяев. У лавки менялы вспыхнула драка – не могли поделить деньги; сам владелец валялся здесь же, зажимая руками рану на животе.
Капитан не без труда пробирался по запруженным отрядами улицам. Дева строго запретила своим людям занимать дома простолюдинов, так что многие из пришедших в Руан разместились в набитых до отказа церквах и часовнях, во дворцах и домах знати и бежавших состоятельных горожан.
Но большая часть ее ратников в итоге оказалась на улице, под телегами, под рыночными навесами и натянутыми на шесты рогожами или просто под открытым небом, постелив солому. Вокруг чадивших костров сидели вперемешку женщины и мужчины, матери, не стыдясь, кормили грудью младенцев, а у колодцев уже выстроились очереди с разнокалиберными сосудами. Под ногами то и дело чавкало и скользило. Вонь смущала даже ко всему привычного капитана.
«Ну и ну! – пронеслось в голове у старого служаки – И как их при таком порядке еще не раздавили?? И ведь побеждают же! Ну ничего, я в них вколочу… Они еще узнают у меня, что такое служба!» – бормотал про себя Жорж Кер, не замечая, что уже невольно причисляет себя к бунтовщикам.
Над людскими головами торчали стяги на длинных древках, воткнутых в землю. Чаще всего это были просто неровно обрезанные куски синей ткани. Дева на них больше всего напоминала ожившее огородное пугало, а благородное геральдическое животное королей и императоров – какую-то бледно-серую однорогую корову.
Свернув в узкий переулок, больше всего походивший на щель, он двинулся извилистым грязным проходом между тесно сгрудившимися домишками, благоухающим ароматом отхожих мест и хлевов.
Шагов через двести дорогу Керу преградила необъятная свинья, разлегшаяся в луже. Он не удержался, чтобы не пнуть ее сапогом; та в ответ недовольно всхрюкнула, но с места не сдвинулась. Высунувшаяся из-за ограды растрепанная старая женщина принялась визгливо браниться, что, мол, налезло в город всяких прощелыг, которые так и норовят обидеть бедных людей и их скотину, но вот она ужо пожалуется Светлой Деве, и тогда он узнает…
Оставив позади вопящую старуху, Кер направился туда, где над островерхими кровлями вздымались стены бывшего герцогского дворца. Именно там и располагалась искомая улица.
Уже возле дворца ему пришлось вновь остановиться, чтобы пропустить необычную кавалькаду из полутора десятков всадников.
Во главе ее на гнедом жеребце ехала женщина. Рыжие волосы ее были собраны в толстую косу, в которую была вплетена широкая синего атласа лента с приколотыми к ней золотыми украшениями. Непокрытую голову охватывала диадема тонкой работы с крупными серыми жемчужинами. На шее висела тяжелая золотая цепь, спускавшаяся на начищенный до зеркального блеска панцирный нагрудник. На ней было длинное платье зеленого бархата, из-под которого выглядывали сапоги дорогой кордовской кожи с золотыми шпорами. Короткий меч на бедре довершал ее убранство. В числе сопровождающих ее было и несколько женщин, при оружии и в доспехах.
Будь на месте Жоржа Кера кто-то более начитанный, он наверняка сравнил бы всадницу с королевой амазонок из рыцарского романа.
Но капитану, не обремененному книжной премудростью, показалось, что она смахивает на вырядившуюся шлюху.
При ее приближении люди, расположившиеся у дворцового фасада, низко поклонились. Не обращая на них внимания, женщина ловко спрыгнула с седла и скрылась за дверью.
Во рту капитана враз пересохло, когда он вдруг догадался, кто это может быть.
– Это она… Дева?? – спросил он сидевшего на телеге босого парня лет шестнадцати с двумя кинжалами за поясом.
– Ну ты сказал, добрый человек! – с нескрываемой насмешкой ответил тот. – Это Арлетт из Арраса – слыхал про такую небось?
Разумеется, Кер слышал о бывшей содержательнице борделя, командовавшей у Девы целым знаменем, и не раз громившей в пух и прах рыцарские дружины.
– Дева! – продолжил его юный собеседник, – Да разве ж она такая? Да если б ты Светлую Деву увидел, ты до сих пор бы на коленях стоял! Я когда ее увидел – только один раз это было… – он замолчал, не в силах выразить словами распиравшие его грудь чувства к повелительнице. Эх, – ну тебе говорить, дядя – как послужишь ей с мое – узнаешь! – он вновь рассмеялся.
– Щенок ты, – непритворно обиделся капитан, – да ты еще пешком под стол ходил, а я двумя сотнями командовал!
– Двумя сотнями это кого же – свиней или баранов? – гоготнув, спросил вышедший из-за телеги мужик, небрежно поигрывавший увесистым шестопером.
– Да нет, – хохотнул сопляк, – бери выше, не иначе волов: ишь какой гордый!
Сочтя за лучшее не вступать в конфликт, Жорж Кер отошел прочь, сохраняя достоинство.
В то время, как те, о ком было рассказано выше, входили в ворота столицы Нормандии, а Людовик де Мервье размышлял, как извлечь из того, что им предстоит, наибольшую выгоду, в одном из парижских подземелий встретились люди, которых так же весьма беспокоило все происходящее. Они спустились сюда через замаскированный люк в чуланчике книжной лавки, принадлежащей одному из них.
…Кроме Парижа, стоящего на земле, был еще один Париж – подземный.
Подвалы соборов и церквушек, отелей и замков, сторожевых башен старинных крепостных стен, забытые подземелья снесенных или сгоревших в многочисленных пожарах домов и складов, заброшенные тайные ходы, когда – то прорытые не то для обороны, не то еще для чего-то, погреба, пещеры, промытые водой…
Римские каменоломни и древняя канализация, убежища первых христиан и последних язычников, крипты, где галло-римляне прятались от франков и франки – от норманнов.
Тут можно было наткнуться на забитые доверху костями склепы времен Хильдерика и Людовика Толстого, покинутые винные погреба с заросшими плесенью бочками, языческие гробницы-колумбарии, еще хранящие хрупкие гипсовые и стеклянные урны с пеплом тысячелетней давности.
Возрастом и размерами парижские катакомбы могли поспорить с катакомбами Рима и Константинополя. Они росли все тринадцать столетий существования столицы. Их бесконечные коридоры и галереи уходили Бог весть на сколько ярусов вглубь земной тверди. Они охватывали город и предместья, проходили под улицами и площадями, под Лувром и аббатством Сен-Дени, под Дворцом Правосудия и Двором Чудес, под рынками, тюрьмами и особняками, даже под Сеной, оканчиваясь далеко за стенами города.
Как поговаривали, были люди, прекрасно знавшие эти подземелья и способные пройти по ним куда угодно, хоть и в королевский дворец.
Их отнорки вели к колодцам и к потайным дверям в подвалах домов и отелей, выходили где-нибудь на пустырях, маскируясь в неприметных ямах, заросших бурьяном.
В этих запутанных лабиринтах можно было легко скрыться от преследования, ибо стража не спускалась сюда. Но слишком многие опасности подстерегали здесь человека. На нижних ярусах, залитых зловонной водой, можно было легко задохнуться в спертом воздухе, тут очень просто было заблудиться – достаточно погаснуть факелу, и человек оставался навсегда замурованным во мраке. Не раз и не два отважившиеся спуститься вниз натыкались на скелеты тех, кому не повезло. Кроме того, о подземельях ходила зловещая молва, населявшая их то летучими мышами-оборотнями, то огненными призраками и привидениями, и даже бесами, будто бы прорывшими к ним ходы от самой Преисподней.
Несмотря на все это, подземный город вовсе не был покинут людьми. Одни его галереи облюбовали воры и грабители – и кто знает, сколько предсмертных криков и напрасных молений о пощаде они слышали?
Другие избрали своим приютом нищие и бездомные: тут же их и хоронили товарищи по несчастью. Какие-то были приспособлены обывателями под склады; по некоторым ловкие торговцы доставляли в Париж товар, минуя заставы, или проносили мимо загребущих рук портовых досмотрщиков привезенные на кораблях грузы.
Не было лучшего способа сохранить тайну, чем доверить ее этим подземельям.
И вот в одном из их закоулков и собрались те, о ком пойдет рассказ.
Чувствовалось, что помещение это очень старое.
Низкий арочный свод, опирающийся на массивные четырехугольные колонны, пол, выложенный истертыми и потрескавшимися плитами мрамора.
Быть может, оно было сложено еще руками римлян.
Тут было, против ожидания, достаточно сухо и тепло, воздух тоже был довольно чистый. В углу находился выложенный из старинного кирпича колодец, чьи стены, толщиной более фута, возвышались над полом примерно на столько же. Поверх него лежала железная решетка, позволявшая убедиться, что колодец уходит в темную глубину на десятки туазов.
Несколько толстых свечей белого воска разгоняли тьму. При их свете на низком своде было можно разглядеть какие – то замазанные известью изображения.
В нишах стен стояли сосуды из глины и мутного зеленого стекла, из-под неплотно прикрытых крышек которых шли острые запахи. На большом столе, изрезанном и закопченном, в беспорядке лежало великое множество разнообразных инструментов, алхимических приспособлений, связки каких-то трав и кореньев, позеленевшая бронзовая клепсидра и несколько зеркал разной формы и размера. Приоткрытая дверь шкафа позволяла увидеть дюжины две книг, видимо, самых ценных приобретений хозяина. На полу были вычерчены мелом полустершиеся письмена – вперемешку арабские, иудейские, латинские, греческие; замысловатые знаки, вписанные в круги и пентаграммы
Кроме люка в потолке, задвинутого сейчас деревянной крышкой, тут был еще один вход, закрытый основательной дверью из толстых ореховых досок, давно уже не отпиравшейся.
Четыре человека собрались сейчас в этом подземелье.
Первый – хозяин книжной лавки, прямо под которой находился этот зал – близоруко щурившийся пожилой толстяк, напоминавший безобидного хомяка. Немногие, близко его знавшие, могли лишний раз убедиться, как обманчива бывает внешность.
Второй – еще не старый человек с мягкими чертами лица в черном облачении и тщательно выбритой тонзурой.
Это был приор небольшого парижского аббатства Святого Мартина, магистр канонического права, которого частенько можно было увидеть в архиве капитула, изучающим старинные дела о колдовстве.
Третий – шателен Эмери де Виль, высокий, лет тридцати, одетый в отороченный вытертой белкой сюркот. Все знали его как алхимика – неудачника.
На четвертом, как и на канонике, была монашеская сутана, низко надвинутый капюшон которой почти скрывал лицо. Но манеры его подсказывали, что облачение святого брата он носит не по праву.
Эти люди давно и неплохо знали друг друга. Не пойманные, под разными именами фигурировали они во многих процессах и, случись выплыть на свет Божий хотя бы некоторым их делишкам, не миновать бы им костра, или, в виде особой милости, да и то при условии полного раскаяния – виселицы. Многие странные происшествия, темные дела и внезапные смерти прояснились бы, окажись эти четверо в умелых руках заплечных дел мастера.
Но едва ли не впервые собрались эти четверо в одном месте и в одно время, презрев обычную конспирацию, благодаря которой и были живы до сих пор.
В молчании они расселись в стоявшие тут деревянные кресла.
– Как ваши успехи, мессир? – начал разговор лавочник, обратившись к приору.
– Увы, сын мой, по-прежнему ни крупинки золота. Только пепел да все те же слитки похожие на дрянное стекло.
– По-моему, мы собрались тут не для того, чтобы обсуждать поиски философского камня, – прозвучал скрипучий голос лжемонаха.
Лавочник предпочел промолчать. Приор внимательно посмотрел на человека в сутане и тоже промолчал. Неведомо было, в самом ли деле он, чье настоящее имя было им неизвестно – командор таящихся от людских глаз последних храмовников, хранитель магического наследия ордена. Но в том, что касалось тайных знаний, он мог потягаться с ними вместе взятыми, а обиды прощал не лучше, чем любой из королей.
– Вам что-нибудь удалось выяснить, брат? – обратился между тем тот к де Вилю.
– К сожалению, нет, – с легким акцентом, изобличавшим в нем уроженца Франш-Конте, ответил тот. Некоторое время я даже подозревал, что все это – дело рук ваших братьев по Ордену.
– Я вначале и сам так думал, – сообщил его собеседник.
– Я тоже не понимаю, что происходит, – заявил каноник. Могу только сказать, что ничего подобного мне не приходилось видеть. Творится и впрямь что-то неладное. Нигде ничего похожего не описано. Стало особенно много бесноватых, а от знакомого инквизитора (при этих словах лавочник непроизвольно поморщился) я узнал, что пытаемые колдуны теперь часто не просят пощады, а грозят скорым возмездием.
– А не может ли это и в самом деле быть приходом… Антихриста? – выдавил из себя лавочник. Его тон и выражение лица дали слушателям понять, что эта мысль очень беспокоит его.
– Странно это слышать от вас, уважаемый, – пренебрежительная усмешка скривила губы священнослужителя. Такие мысли простительны глупым кумушкам, но вы…
– А что говорит королевский астролог? – донеслось из-под капюшона сутаны,
– ведь вы вхожи к нему?
– Что может сказать этот невежда? – пожал плечами приор святого Мартина. Как всякий профан напускает туману, но с тем расчетом, чтобы понравиться хозяину.
– А все-таки? – настойчиво спросил тот.
– То же, что обычно говорят: Луна в секстиле с Марсом, Меркурий и Марс в угрожающей связи с Луной.
– Луна в секстиле с Марсом… Действительно – зловещее сочетание, – пробормотал лавочник.
– Я вот думаю, не следует ли попробовать погадать на человеческих внутренностях? – изрек именующий себя магистром.
Лица троих его собеседников приобрели озабоченное выражение.
– Не очень-то это нам помогло прошлый раз, – буркнул де Виль.
– Гадать следует на печени девственницы, вошедшей уже в брачный возраст, и умершей ненасильственной смертью. А тогда это была совращенная и утопившаяся в колодце монахиня. – Кстати, – это уже к лавочнику, – вы не пробовали обратиться к духам? Ведь вы, кажется, из нас наиболее сильны в этих материях?
– Я уже пытался воззвать к Габориму…[32] – начал книготорговец.
Пламя свечей дружно качнулось при последнем слове, должно быть от налетевшего откуда-то сквозняка.
Все четверо замерли, нервно переглянувшись
– Тише, мэтр, не надо упоминать подобных имен вслух, особенно здесь, – свистящим шепотом сообщил храмовник. – Как-никак тут было святилище… —
он замолк, многозначительно приложив палец к губам.
Они еще долго вели свой разговор, полный недомолвок и многочисленных намеков, внимательно глядя в глаза друг другу. Успели догореть свечи, и на две трети сгорели зажженные им на смену. Только тогда они покинули подземный зал, чтобы больше уже никогда не встретиться.
Никто из них, разумеется, даже близко не смог подобраться к отгадке тайны того, что творилось сейчас в их мире. Лишь многие десятилетия спустя единственный из них, кто уцелеет в уже недалекой буре, будучи глубоким старцем прочтет книгу немецкого епископа. В ней клирик упомянет о возможности сотворения Богом других миров, подобных Земле.[33]
И тогда он вдруг задумается… Но догадка его будет слишком смутной и неопределенной.
– Ну что, брат Жорж, – крякнул командир стрелков, разливая по стаканам терпко пахнущую жидкость. – Причастимся?!
Хотя из погребка небольшого церковного подворья давно уже было вынесено все вино, однако тут осталось еще немало того, на что грабители не позарились: настойки из одуванчиков, бузины и даже медовая брага.
– Так что, выпьем напоследок за то, чтобы вздернуть твоего барона вверх ногами на воротах его отеля – ну самое, позднее, к осени!
– Так он подох уже, – сообщил капитан, на этот раз говоря чистую правду.
– Ну выпьем, тогда, за то, чтобы жариться ему в Аду на самой горячей сковороде! За это, разумеется, стоило выпить.
– На, закуси, – он пододвинул Жоржу ломоть копченой оленины и, словно спохватившись, торопливо вынув из-за пазухи маленькую золоченую коробочку. Открыв ее, щедро посыпал мясо перцем.
– Да ты чего?! – у капитана изумленно поползли вверх брови
– А что такого, брат?
– Он же в цену золота!
– Ну и что? – невозмутимо ответил его собутыльник. – У меня в мешке его полтора фунта. Ешь, не обижай старика.
Жюсс оказался маленьким, седым уже гасконцем. Левая рука его, на которой не хватало двух пальцев, плохо разгибалась, и он время от времени закладывал ее за отворот кафтана.
Узнав, кто перед ним и зачем его прислали, он вовсе не удивился, но весьма обрадовался. Со вниманием выслушав придуманную капитаном историю (тот уже в третий раз за сегодняшний день рассказывал ее), Жюсс тут же принялся многословно, как это и было принято в его краях, рассказывать о себе, время от времени сбиваясь на свой малопонятный капитану язык. Во время разговора он время от времени прикладывался к стакану и заставлял Кера делать то же самое.
Был Гасконец так же, как и Жорж, королевским лучником, правда на службе не французского, а английского монарха. Во время последней войны за Аквитанию Жюсс состоял корпоралом в войске герцога Кентского, наместника Гиени. Капитан тоже участвовал в той достопамятной войне, так что им обоим нашлось что вспомнить.
После того, как англичан разбили, Жюсс остался не у дел, да еще вдобавок с искалеченной ударом боевого цепа рукой. Дом его сгорел, все деньги, скопленные за четверть века службы, пропали. Ни семьи, ни даже близких родственников Жюсс не имел, на службу немолодого калеку никто брать, само собой, не хотел, и несколько лет бедняга перебивался, чем Бог пошлет. Приходилось даже просить милостыню. Начало мятежа застало его в Шампани, где он, чтобы не умереть с голоду, промышлял браконьерством.
– Однажды от смерти чудом ушел, – вспоминал гасконец, – егеря с собаками меня травили, чуть-чуть не разорвали.
К мятежу он присоединился, не задумываясь, одним из первых. При воспоминании о том, как впервые увидел Дьяволицу, он, не стыдясь, прослезился.
Теперь под его началом было почти полторы тысячи лучников и арбалетчиков.
Между делом, по ходу их беседы, в трапезной появлялись подчиненные Жюсса (между прочим, отныне и Кера) за распоряжениями. Гасконец коротко представлял им Кера, те приветствовали его, либо по привычке кланяясь, либо фамильярно похлопывая по плечу. Никто не задавал вопросов, даже не выказывал особого изумления, словно королевские капитаны приходили к ним ежедневно. Затем Жюсс вытащил его на улицу и повел показывать расположение отряда. На ходу он непрерывно тараторил, объясняя Жоржу его будущие обязанности.
– Прежде всего, брат, людей обучать надо. Храбрости нашим не занимать, а вот умения мало. Если б не Дева, да не Божья помощь – смяли бы нас королевские псы. В отряде, поверишь ли, двое из трех вообще лук или арбалет только сейчас впервые в руки взяли, а настоящих солдат раз-два и обчелся. Да и какие это солдаты, – жестикулируя, распространялся гасконец. – Никто, как следует, поправку на ветер взять не может! Поверишь ли, десятками браконьеры командуют, вроде меня!
Капитан хотел было уже упомянуть о двух своих спутниках, но что-то в последний момент удержало его. В самом деле, гораздо менее подозрительным будет, если он постарается пристроить их в войско мятежников позже и каждого порознь, не афишируя своего знакомства с ними. Вместо этого он рассказал о встрече с Арлетт Арасской, не скрывая своего глубокого удивления ее успехами.
– Ба! – усмехнулся гасконец. – Да у нее четыре с лишним сотни девок воюют. Увидишь сам – стрелы пускать научились не хуже нас с тобой. До чего дошло – уж и мужиков к себе не подпускают, хоть кое-кто и был… – он рассмеялся, сопроводив смех недвусмысленным жестом, – шлюхами базарными.
– Как хочешь, Жюсс, а по мне бабам на войне не место, – заявил уязвленный услышанным капитан. Хоть даже она будь какая ни есть храбрая да умелая, а баба – она и есть баба!
– Вот так храбрец объявился! – послышался у них за спиной высокий голос.
Кер обернулся. Несомненно, перед ним была одна из тех самых четырех сотен женщин, состоявших под началом бывшей хозяйки веселого дома. Это же подтвердил и Жюсс. Как-то странно переменившись в лице, он отвел глаза, пробормотав себе под нос что-то вроде: «А вот и их командирша».
Он, пожалуй принял бы ее за невысокого юношу, если бы не голос, да еще не ладонь, лежавшая на поясе, белая и узкая, хоть и сильная, несомненно принадлежавшая женщине.
На ней была легкая, тонкого плетения кольчуга, доходившая до середины бедер, мужские штаны в обтяжку и короткие сапоги с загнутыми носками. На поясе висел длинный охотничий кинжал, а за спиной – боевой лук со снятой тетивой. Но не это все было главное, не на это обратил внимание капитан прежде всего.
Голову женщины скрывало что-то вроде колпака или капюшона серого полотна спускавшегося до плеч и закрывающего лицо и шею – похожую одежду носили вроде бы женщины неверных в Магрибе и Египте.
Сквозь небольшую прямоугольную прорезь были видны синие молодые глаза и молочно – белая кожа лба и переносицы. Лишь по этому признаку, да еще пряди светлых слегка вьющихся волос, выбивавшейся из под нижнего края маски, можно было догадаться, что стоящая перед ним еще молода: лет двадцати трех – двадцати четырех.
Что-то было в ней такое, из-за чего подвыпивший капитан проглотил ядреное солдатское словечко, готовое сорваться с языка.
– Это, хм, мой новый лейтенант, – как-то не слишком уверенно произнес Жюсс. – Ты из королевских, храбрец-молодец? – сухо спросила незнакомка. Ее речь выдавала в ней чужеземку, но было непонятно – какому народу мог принадлежать этот странный свистящий акцент? Капитан молча кивнул. – Сейчас увидим, какой ты храбрый… Медленно, словно нехотя, женщина начала стягивать с головы колпак. Краем глаза Кер заметил, как Жюсс подался назад, зажмурив глаза…
…В своей жизни капитан Кер повидал немало страшных вещей, и хоть и не принадлежал к той породе бывалых людей, что любят к месту и не к месту похвалиться своей неустрашимостью, все же не думал, что может так испугаться. Потому что лицо, что было скрыто полотняной маской, не было человеческим. Казалось, на него взирает кошмарный демон, попущением божьим обретший плоть и кровь. Серовато– бурый, неживой цвет изрытой рубцами и шрамами кожи. Белесый высохший хрящ на месте вырванного носа, отсеченные уши, рот с напрочь срезанными губами кривящийся в какой-то жуткой усмешке. И нежная кожа лба вместе с васильковыми чистыми глазами только усиливала кошмарное впечатление.
Лишь несколько прядей длинных волос росли на голой коже черепа, сплошь покрытой страшными бугристыми шрамами от ожогов. Такие следы оставляет горящая смола или кипящее масло.
Должно быть, лицо Жоржа Кера сильно изменилось, потому что женщина рассмеялась – не дай Бог никому увидеть подобное. Капитан со страхом и отвращением заметил, как в глубине изуродованного рта шевелиться язык, напоминавший сизого слизня.
– Неохота снимать кольчугу, а то бы я показала тебе, место, где раньше росли мои груди. И то, другое – до которого вы, мужики, большие охотники. Там, правда, все криво срослось, так что оно не такое соблазнительное, как было раньше…
Натянув колпак, лучница, не оглядываясь, ушла прочь.
– Кто ж это ее так? – спросил Кер, вытирая пот со лба.
– Она из-под Брюгге, – тихо ответил Жюсс. Только она из всего предместья и осталась жива. – Слыхал, поди, что там творилось, когда ваши последнее восстание давили?
Капитан не только слышал, но и видел все это своими глазами, но предпочел промолчать.
– А ты крепок, брат Жорж, – похвалил его гасконец. Я вот до сих пор привыкнуть не могу. Иные вообще в обморок падают по первому разу.
Так, беседуя о том – о сем, они вошли под своды дворца герцога Нормандского, который занимали лучники Гасконца. В залах и коридорах прямо на полу расположились бойцы. Многие спали, не обращая внимание на окружающий шум. Жюсс показал ему небольшую угловую комнатку на втором этаже с одним окном – то ли жилище прислуги, то ли кладовку, объяснив, что она станет его жилищем. Все ее убранство составлял рассохшийся шкаф с одной дверцей, узкая монашеская кровать, колченогий стол и табурет.
Оставшись один, капитан уселся на кровать и глубоко задумался – так ли уж хорошо, что он попал в число бунтовщиков? Да, это, конечно, может изрядно помочь, но ведь Артюр так ничего и не сообщил о своих планах. Что если у него были совершенно другие намерения относительно его, Жоржа Кера? Что если его присутствие будет колдуну необходимо, а он теперь связан своей новой должностью? Конечно, с другой стороны, у него не было выхода… И надо ж было помянуть этого Арно Беспощадного! Вот уж, не приведи Господи, ввязываться во все эти тайные дела! Чтобы отвлечься, Кер решил пересчитать содержимое отданного ему колдуном кошелька. Денег оказалось довольно много. Среди су разнообразной чеканки, талеров из немецких земель и кастильских мараведисов, было несколько золотых флоринов и дукатов, пара французских золотых экю с короной и агнцем и даже истертый имперский солид, которые перестали чеканить уже невесть сколько лет назад. От этого увлекательного занятия его оторвало внезапное появление на пороге Жюсса – Кер едва успел спрятать мешочек за пазуху. Обветренное лицо командира лучилось радостью.
– Вставай, друг, пошли!
– Что стряслось? – встревожено спросил Жорж.
– Да не беспокойся; ох, счастье-то какое! – Сама Светлая Дева в город прибывает, в нашем дворце желает остановиться!
– Здесь?! – капитан вскочил.
– Ох, ну конечно же! Или ты думаешь, чего это я тут бегаю?! Вот счастье-то!
Следующие полчаса были заполнены муравьиной суетой. Половина лучников убежала встречать повелительницу, другие просто бессмысленно метались в разные стороны, выражая свою радость громкими криками. Жюсс бегал туда-сюда, таская Кера за собой, и требовал, чтобы все немедленно очистили дворец.
– Все собрались у Парижских ворот, не протолкнуться! – просунувшись в дверь, сообщил какой-то парень, в помятой каске. Вскочив, Жюсс унесся куда-то. Кер уже совсем было собрался покинуть отель, но тут вспомнил, что оставил в каморке плащ. Мимо него торопливо пробегали последние мятежники, таща за руки и за ноги своих мертвецки пьяных товарищей. Когда капитан, забрав плащ, вышел за порог, дворец поразил его своей тишиной. Гулкий звук его шагов особенно громко отдавался в пустых коридорах. Все убежали прочь, и никто не проверил: не остался ли кто – нибудь внутри. Непорядок, ну да что с мужиков сиволапых взять? С улицы донесся нарастающий гул.
…Потом, даже много времени спустя он не смог объяснить себе – что заставило его тогда, вместо того, чтобы как можно быстрее покинуть это место, вернуться в комнатенку и прильнуть к окну. Площадь перед герцогским отелем в один момент до отказа заполнила огромная толпа. Горожане, крестьяне, мятежники – все вперемешку ожидали появления своей госпожи.
– Она уже здесь! – возбужденно выкрикнул кто то. – Хвала Богу Вышнему!! Спасительница!! – вразнобой подхватил народ. Слышался гул, как от растревоженного улья. Невозможно было разобрать отдельных слов, но Керу показалось, что толпа распевала какой-то приветственный гимн. Среди людского моря, окруженная немногочисленными всадниками, плыла небогатого вида карета, запряженная четверкой лошадей. Тысячеголосый крик взлетел над площадью, истошный крик надежды и радости.
– Дева!! Дева!! Спасительница!! Многие плакали от счастья, падали на колени, молитвенно простирая руки.
– Матерь наша!! Веди нас!! Веди!!! Спасительница!
Отскочив от окна, он быстро выскочил прочь из комнатенки, пересек коридор и, намереваясь побыстрее убраться из отеля, от греха подальше, вышел на галерею, огибающую замкнутый квадрат внутреннего дворика. Осмотревшись, он замер на пороге. Как оказалось, Кер был не единственный, кто не покинул отель. У самых перил стоял человек, неотрывно смотревший во двор. Возможно, этот мятежник желал поближе увидеть свою госпожу или же просто почему-либо замешкался, как и сам Жорж, а может он все это время дрых где нибудь в закутке. Он не обернулся, должно быть, даже не услышав шагов Кера. Длинные волосы цвета воронова крыла, спускались на плечи, обтянутые серым кафтаном – точно таким же, как у капитана. На плече висел лук и полный стрел колчан. Больше на галереях и во дворе не было никого. Ни один силуэт не мелькнул в окнах. Похоже, во всем дворце их осталось двое…Распахнулись ворота, впуская возок, спрыгнувшие с козел два панцирника тут же закрыли их. Кер замер: из возка вышла женщина в белом длинном одеянии и неторопливо пошла по разостланным коврам к распахнутой двери. Капитан, ощутив холод между лопаток, понял: «Она». До боли сощурившись, он смотрел на предводительницу мятежа, стараясь не упустить ни единой мелочи. Не видя издали ее лица, он тем не менее почувствовал, что она очень хороша собой, да что говорить – необыкновенно красива. Ее волосы светились темным золотом, движения были так грациозны, что у капитана еще сильней забилось сердце. Белое простое платье, из-под которого выглядывали носки белых же башмаков, узкий голубой поясок на талии. Никаких украшений на ней не было, точно так же, как не было видно ничего похожего на оружие. Она что-то спокойно говорила шедшим позади нее на два-три шага приближенным, среди которых Кер заметил и уже виденную им Арлетт. Какая-то неведомая, необычная, иная сила явственно чувствовалась в ней. Сила, непохожая на ту, к которой привык капитан. Он понял сейчас, что имел ввиду тот парень…
Она остановилась всего шагах в пятидесяти от него. Будь у него сейчас добрый лук или арбалет…
Лук?! У капитана невольно перехватило дыхание, сердце усиленно забилось. Это что же получается? Выходит он запросто может… Нет, слишком опасно…А вдруг получится? Ведь сейчас ее охрана наверняка расслабилась, и ничего не опасается. Жгучая волна прокатилась по всему телу, наполняя мышцы азартной силой. Он впился глазами в широкую спину стоящего впереди мятежника. Тот, похоже, при виде Дьяволицы совершенно забыл обо всем вокруг, впав в настоящий экстаз. Так, осторожно зайти сзади, прячась от глаз тех, кто во дворе, за спиной лучника… Нож под лопатку – этот и пикнуть не успеет. Затем, не дав телу упасть, сорвать с перевязи лук, на ощупь вложить стрелу (ну это то нам просто) одним движением натянуть тетиву, и уже через мгновение Дьяволица будет лежать на камнях двора с пробитым сердцем… Нет, лучше в живот – лук ему незнакомый, не пристрелянный, в живот целиться удобнее, а рана почти наверняка означает смерть… Лук конечно не боевой, а охотничий, ну да и такой сойдет. А уж промашки капитан не даст – недаром ему случалось в свое время, на пари, стрелой убивать сидевшую в десяти шагах муху. Рука капитана осторожно легла на кинжал, висевший на поясе.
Внимание! Угроза существованию фактотума! Степень реальности 0,6. Категория опасности 1 и 2. Время осуществления не ранее 200 секунд. Источники опасности: Категория 1 – 1 вооруженная человеческая особь мужского пола, снабженная метательным оружием с радиусом действия примерно 0,54 стадии и холодным оружием пригодным для поражения при непосредственном контакте. Дистанция между двойником и источником опасности – 0,22 стадии. Локализация: в зоне прямой видимости на территории сооружения, где находится фактотум. Защитные меры – защита фактотума силами обоймы прикрытия, сенситивное демобилизующее воздействие на источник, установка телекинетической защиты и оперативная ликвидация источника опасности.
…Остановившись вдруг как вкопанная, женщина резко обернулась в его сторону. Капитан замер, обратившись в камень. «Неужели почуяла?!» Потом в лицо ему как будто ударил ледяной ветер, наполнивший вмиг все его существо его мертвящим холодом. В воздухе вокруг нее возникла легкая рябь…или это помутилось в глазах от вдруг подступившего к горлу ужаса??!
Вот опять… Чувство смертельной опасности, образ направленной в сердце стрелы! И в следующий миг-знание о моих врагах, как это уже бывало. Их трое… один затаился на галерее собора с луком, а двое других еще где-то поблизости… Я напрягаю все силы, стараясь дотянуться до своего убийцы, там, на деревянной галерее под зеленой черепицей, одновременно подзывая охрану… Угроза исчезает… Внутренним зрением я вижу как сквозь туман их лица и приметы, место, где они находятся… полушепотом отдаю приказы своим людям…
…Категория 3. Два источника.
Источник 1. человеческая особь мужского пола, вооружение комбинированное, пригодно как для поражения при непосредственном контакте, так и на дистанции до 0,1 стадии. Опосредованная связь с источником опасности 1 категории. Время осуществления – неопределенное.
Внимание: источник обладает паранормальными способностями в степени, приближающейся к максимально возможным в континуумах данного типа.
Источник 2. Человеческая особь мужского пола, снабженная метательным оружием, имеющим дистанцию поражения приблизительно 1,45 стадии, и холодным оружием пригодным для поражения при непосредственном контакте.
Опосредованная связь с источником опасности 1 категории.
Вероятность, что все фигуранты задействованы в рамках единой программы действий – 0,9. Есть основание предполагать наличие активного противодействия со стороны властной иерархии территории.
Рекомендации: скорейшая ликвидация источников опасности.
…Весь дрожа, Кер отступил в глубь галереи, чувствуя, как ледяной пот струится по телу и от страха темнеет в глазах, проскользнул в дверь и сломя голову побежал по коридору. Скатившись вниз по винтовой лестнице угловой башни, он яростно рванул входную дверь – раз, другой. Та даже не шелохнулась – должно быть была заперта снаружи. Он едва удержался от того, чтобы не начать колотить в нее кулаками, или рубить мечом толстые липовые доски. Секунду-другую помедлив, он стремглав кинулся вверх по узким истертым ступенькам, к замеченному им ранее узкому окошку, навалился всей тяжестью тела, чувствуя, как хрустит под напором его плеча сосновый переплет и слюдяные чешуйки, и вывалился захламленный дворик. Не переводя дух, он подбежал к высокой каменной ограде, подскочив, ухватился за гребень стены, рывком подтянул тело вверх и буквально перелетел через забор. Приземлившись на четвереньки, он вскочил и как бешенный помчался по безлюдному переулку прочь, спотыкаясь, падая, вновь вскакивая, ежесекундно ожидая услышать за спиной яростный топот погони.
…Только за пару улиц от отеля он остановился, тяжело дыша. Оглядевшись, он увидел, что стоит возле покосившегося домика, с небольшим садиком, судя по выбитым окнам и сорванной с петель двери – необитаемого. Перебравшись через поваленный плетень, он ввалился в сад, состоявший из нескольких чахлых яблонь и груш, вбежал в дом и в изнеможении опустился на грязный пол. Ни на что другое сил больше не оставалось. Его бросало то в жар, то в озноб, сердце бешено колотилось, одежду – хоть выжимай. Навалилась усталость и изнурение, словно после целого дня перехода в полном снаряжении. Болели ушибы, полученные при падении, только теперь он обнаружил, что во время бегства потерял плащ. Смертельно хотелось пить, но кожаную флягу он раздавил, наверное, когда выбивал окно или падал. «Ведьма! Как пить дать ведьма! Почуяла таки! Или померещилось? Нет, точно почуяла!» – лезли в голову бессвязные мысли. Он вновь покрылся испариной при воспоминании о жутких мгновениях, когда его коснулась потусторонняя сила. На миг ему показалось, что когда она повернулась в его сторону, лицо ее на мгновение стало точной копией ужасного лика безымянной фландрской лучницы. Тупая, незнакомая раньше боль под левой лопаткой заставила его поморщиться.
Нет уж, пусть со всеми этими делами мэтр Артюр разбирается, или как там его по настоящему зовут. Его то авось черти не ухватят!
Спустя некоторое время, мимо домишки прошествовала возбужденно гомонящая толпа, но было непонятно – то ли это разыскивают неудачливого убийцу, то ли это просто веселящийся народ.
Лишь часа через два напряжение понемногу отпустило его, и он рискнул выбраться из своего убежища. Как бы там ни было, прежде всего он предупредит Артюра, расскажет ему все. Если кто-то в этом разберется, так это только он. Тут же ему пришло в голову, что лучше всего им троим бежать из города, и чем скорее – тем лучше. Пусть его не могли разглядеть (хотя с колдуньи, черт ее дери, всего станется), но наверняка убийц станут искать и, пожалуй, прошерстят весь Руан… Да, именно это он бы посоветовал мэтру.
Он решительно направился к постоялому двору, где его, может быть, уже ждали спутники. Вскоре Кер выбрался на людные улицы, и вновь окунулся в гудящий водоворот толпы. Теперь он уже почти ничем не отличался он наводнивших город воинов Светлой Девы – грязная, в прорехах и приставшем мусоре одежда, запыленное лицо. По прежнему хотелось пить. У огромной бочки с выбитым дном стоял веселый старик с черпаком и раздавал вино всем желающим. Кер бесцеремонно протолкался к нему. Тот налил ему прямо в подставленные ковшом ладони, и капитан осушил напиток единым духом. Вино было горьковато – кислое, слабое и почти не утоляло жажды. Вертящаяся тут же нетрезвая девица повисла у него на шее, впившись мокрыми губами в его губы, но он, стряхнув ее, продолжил путь.
Выйдя на площадь, капитан остановился как вкопанный. В ее центре располагался добротный эшафот с виселицей. Вместо плахи на нем возвышались два высоких кола с изогнувшимися в предсмертных судорогах телами, виселица тоже не пустовала – кто-то болтался на ней вниз головой. Хоть казнь и произошла, судя по всему, совсем недавно, народ уже почти весь разошелся.
Вначале капитан не понял, почему это зрелище заставило его остановиться. Казнь – обычное дело, тем более, что ему много раз случалось по долгу службы присутствовать при том, как людей вешали, жгли, колесовали, четвертовали или закапывали в землю живьем. А однажды даже пришлось замещать палача, когда по приговору суда в Сене топили шайку малолетних убийц и грабителей. Разве только то, что этот эшафот – первый, увиденный им в столице королевы бунтовщиков?. Потом вдруг нехорошее предчувствие проникло в его душу. Словно притягиваемый неведомой силой, капитан зашагал к жуткому сооружению.
…Ветерок медленно покачивал висевшее кверху ногами тело того самого лучника. Узнать его можно было только по длинным черным волосам, сейчас пропитавшимся кровью, да кафтану. Двое других были его спутники. С них была сорвана вся одежда, у Оливье из вытекших от удара бича глазниц стекали по изуродованному лицу струйки крови. Он, похоже, умер сразу – палачи перестарались, и кол пронзил тело насквозь, выйдя из-под лопатки. Маг, кажется, тоже успел покинуть сию юдоль слез.
Не в силах сдвинуться с места, капитан неотрывно смотрел на своих товарищей еще несколько часов назад живых и невредимых, чувствуя как ледяная волна поднимается по ногам к сердцу. Внезапно булькающий хрип вырвался из груди колдуна, он медленно приподнял голову. Веки его дрогнув, приподнялись, мутный взор, исполненный непредставимой муки, вонзился в душу капитану. От ужаса Кер едва не лишился сознания – ему показалось, что этот оживший мертвец сейчас спрыгнет с кола и вцепиться ему в горло.
– Передай им… – с натугой выдохнул мэтр Артюр, каким-то чудом сумевший узнать капитана. Передай – приходит конец всему… Звезды солгали… должно быть, сместились основы мира, – прошептали разбитые, почерневшие губы…Все тщетно… Я видел Великого Хозяина… Он уже здесь…[34] Голова его вновь упала на грудь, хрип оборвался…
Это стало последней каплей. Мучительная тошнота подкатила к горлу Кера, мгла затмила взор. «Помираю!» – жалобно пискнул кто-то внутри него.
Когда рассеялся туман перед глазами, он обнаружил, что стоит, привалившись спиной к эшафоту, извергнув из себя все съеденное и выпитое в этот день.
…Экий ты малохольный, братец, – похлопывая его по плечу, сообщил охранявший место казни седобородый крестьянин с охотничьим копьем, в лихо заломленном красном колпаке. – Мой младший – ему одиннадцать только, а когда господского щенка свежевали – сам помогать вызвался, а ты? А еще меч нацепил! Эх, чего с тебя взять, одно слово – городской!
Глава 8
Под сводами тронного зала Лувра стоял неумолчный гул голосов.
Бароны и высшие сановники, пэры Франции, члены Королевского Совета, военачальники, родственники короля, прелаты в лиловых епископских и разноцветных монашеских сутанах, среди которых выделялся своей красной мантией папский легат – кардинал Джованни дель Мори. Немногочисленная бургундская знать держалась особняком, как цыплята вокруг наседки собравшись вокруг своего сюзерена – герцога Эда.
Все собрались, чтобы обсудить, уже в который раз и наконец попытаться разрешить все тот же вопрос – что делать, чтобы прекратить грозящий поколебать основы государства мятеж.
Собственно говоря, обсуждали только один вопрос – двинуть ли войска на север немедля или выждать, пока бунт начнет терять силу. Надо сказать, по– прежнему у многих обитателей южной и средней Франции не было особого желания класть головы в драках с мужиками за благополучие северных собратьев-дворян. Кое-кто из них даже с усмешкой предлагал – раз нормандские рыцари настолько ослабли, что сами не могут справиться с собственными холопами, то им нужно подождать до осени, когда простолюдины волей неволей вернутся в родные села, чтобы убрать урожай и не сдохнуть зимой с голоду. Исходя из каких то своих не очень понятных соображений, король счел нужным пригласить и иноземных гостей – князя-архиепископа Трирского, проездом оказавшегося в Париже, послов Тосканы, Венеции, Генуи и Кастилии.
Пришел и королевский прокурор Этьен Бове, за которым старый писец нес объемистый мешок с бумагами – не иначе, подробный список преступлений, совершенных бунтовщиками. Среди дворян выделялся своими огненно рыжими волосами и длинными усами сэр Эндрю Брюс, граф Горн, маршал и старый знакомый Бертрана. Родственник шотландского короля, в молодости он покинул родину после провала дворцового переворота, в котором играл не последнюю роль. Он оказался сначала в Ирландии, где как раз вспыхнуло очередное восстание против англичан. Незадолго до того, как войска баронессы Морриган – самозванной королевы острова, были окончательно разбиты, он успел перебежать на службу к Эдуарду II Английскому, затем попал во Францию, где сумел снискать немалые монаршьи милости.
На возвышении, где в другие дни стоял трон, сейчас было поставлено простое курульное кресло, предназначавшееся для короля французского.
Рядом с ним устроились только канцлер де Бурбон и один из вице-канцлеров – архиепископ Реймский. Даже ближайшие родственники и приближенные разместились на наскоро расставленных скамьях.
Строго говоря, обсуждение уже началось – собравшиеся вовсю обменивались мнением, как всегда, с пеной у рта отстаивая противоположные точки зрения.
– Нужно дождаться, пока они всем скопом пойдут на Париж, и одним ударом с ними покончить, – утверждал Жан де Клермон.
– А если мы потерпим поражение? – обеспокоено спросил герцог Алансонский. Мы не можем так рисковать, поражение может слишком дорого стоить.
– Все ее победы одержаны с помощью хитрости и коварства – бросил в ответ маршал. Но, может быть, вы забыли, как месяц назад я во главе десяти тысяч в пух и прах расколотил почти сорок? – Если забыли, то можете полюбоваться на их головы, выставленные на Монфоконе. Если бы у меня было чуть побольше людей, я бы уже тогда двинулся бы на север и сейчас там была бы и голова Дьяволицы! – герцог Афинский словно забыл, что сам отдал приказ повернуть обратно после победоносного сражения под Вернеем, ибо почему-то счел, что рекомая Дьяволица окончательно повержена.
– Беда наших рыцарей, – вещал тем временем Эндрю Брюс – что они слишком надеются на конницу и думают, что против нее пехота бессильна. А между тем пехоте случалось бивать рыцарей даже и на нашей памяти. Взять хотя бы фландрские дела; ведь многие здесь были под Касселем…
– Уж вы то, мессир Анри, лучше, чем кто другой должны знать, что под Касселем все как раз решила конница, – оборвал его раздосадованный маршал Клермон.
Бертран усмехнулся про себя. Под Касселем сэр Брюс сражался на стороне восставших ткачей и сукновалов, командуя отрядом английских и шотландских дворян, присланных им в помощь королем Эдуардом, окончательно к тому времени рассорившимся со своим французским кузеном. И именно они неожиданным ударом расстроили атаку королевского войска, которая вполне могла принести победу французскому оружию.
Брюс даже усом не повел в ответ на прозрачный намек.
– Мы слишком уж презираем врага, – вновь повторил он. Я считаю, что против Дьяволицы нужна пехота, а ее у нас не так много. Следовало бы нанять восемь-десять тысяч генуэзцев. Швейцарцы присутствующего среди нас мессира Бургундского тоже неплохи и мало чем им уступят, – при последних словах, герцог Эд гордо кивнул. На худой конец можно было бы ссадить с коней часть рыцарей и их людей. Тогда мы получим превосходную тяжелую пехоту, с которой бунтовщики тягаться не смогут.
Кое-кто из присутствующих недовольно зашумел, возмутившись подобным, с их точки зрения кощунственным предложением.
Вот-вот могла начаться обычная перебранка, без которой почти никогда не обходилось собрание знати. Но тут как раз первый камергер объявил о появлении монарха. Стоило Карлу ступить на порог, как шум затих сам собой, и Большой Совет открылся.
Со вступительным словом поднялся старый канцлер – хромоногий Людовик де Бурбон.
– Мы собрались здесь, – напыщенно произнес канцлер, для того, чтобы…
«Мы собрались здесь уже не в первый раз, – де Граммон обвел взглядом зал – А будет ли толк?». Со времени битвы на Авре Дьяволица как будто забыла об остальной Франции, можно было подумать, что она удовольствовалась захваченными землями. Произошло, правда, несколько крупных стычек, в которых мятежники потерпели поражение, но они этого словно и не заметили. Самая последняя из них произошла буквально на днях.
Среди сидящих вблизи короля вельмож, граф поискал глазами двоюродного брата. Людовик Сентский сидел в задумчивости, положив руку на эфес длинной шпаги, украшенный драгоценной лиможской эмалью. В данный момент герцог остановил взгляд на сидящих рядом городском прево Парижа Этьене Марселе – дородном мужчине лет сорока, и ректоре Сорбонны, присутствовавшим здесь не в своем обычном качестве ученого наставника, а как один из главных столичных нобилей.
Их постные лица напомнили Людовику о неприятных событиях, случившихся на днях. Тогда как раз он, неожиданно для себя, оказался в роли правителя королевства: король и канцлер были в Венсенском замке, ибо Карлу вздумалось поохотиться на оленей.
Не успели еще прозвонить три часа, как к нему примчался человек от королевского прево Жана де Милона, чтобы сообщить нечто действительно из ряда вон выходящее.
Ранним утром два десятка изрядно подгулявших школяров из Сорбонны в компании примкнувших к ним нескольких бродяг и потаскух, встретили на одной из парижских улиц небольшой кортеж графини де Дре, урожденной дю Плесси-Бельер, вдовы сенешаля Нормандии, погибшего три месяца тому. Пьяные школяры остановили кортеж, проломили голову оруженосцу, пытавшемуся защитить госпожу, разогнали слуг, потом выволокли графиню и ее камеристку из портшеза, затащили на задний двор трактира «Сырная голова», сорвали одежду и изнасиловали. Дворяне возмущены и бряцают оружием, требуя мести. Выслушав гонца, Людовик вскочил в седло и помчался в сопровождении только одного телохранителя в ратушу.
По прибытии он застал там главного судью Шатле, еще пару судейских рангом пониже, епископа Парижского с ректором Сорбонны и начальника стражи. Было тут и несколько провинциальных аббатов из числа тех, кто привел в город свои дружины. Злой, как черт, королевский прево Парижа излагал прево купеческому суть происшедшего
– Так, так… – зловеще процедил, выслушав де Милона, Этьен Марсель, и выражение его лица было таково, словно он только что узнал о скором наступлении конца света. – И эти чернильные душонки туда – же!
– Все-таки, быть может, это были не студенты? – с сомнением покачал головой ректор. Ему, конечно, была хорошо известна склонность его подопечных к буйству и разгульной жизни, но поднять руку на знатную даму?
Начальник стражи добавил, что уже отдал приказ о поимке негодяев, но поскольку на университетской стороне он почти не имеет власти, то тут должен помочь ректор или епископ. Де Милон на это заявил, что на вольности и привилегии ему наплевать и он хоть сейчас пошлет туда сотню солдат, а епископ тут же обратился к аббатам, что им следует выделить для ареста своих людей и доставить насильников прямо в епископский суд, дабы не пострадал авторитет церкви. Ректор в свою очередь вспомнил, что неизвестно, кого арестовывать, а хватать кого попало он позволить не может.
Назревал скандал, но тут ворвался запыхавшийся сержант и сообщил, что взбудораженные случившимся рыцари собираются перед ратушей на Гревской площади.
Впавшие в бешенство дворяне требовали немедленно найти и казнить виновных. Раздавались призывы штурмом взять Университет и повесить всех его обитателей. Вышедшего увещевать их епископа Парижского встретили бранью и свистом. Не помогли ни заверения в том, что власти незамедлительно во всем разберутся, и напоминание, что добрая половина студентов – отпрыски благородных семей. Рыцари осыпали почтенного божьего служителя оскорблениями, в которых мессир Сатана и различные части его тела упоминались через слово. Сборище уже были готово в полном составе двинуться на Сорбонну, когда на выручку епископу появился Этьен Марсель. Он сильно недолюбливал Его Преосвященство, но на этот раз в нем заговорила солидарность парижанина.
Однако прево сделал ошибку, с самого начала взяв неверный тон в разговоре с разгоряченными яростью и вином дворянами. Он обвинил собравшихся в том, что они затевают смуту, и заявил, что начинать наводить порядок надо с них, напомнив, что только на прошлой неделе двое горожан были убиты дворянами в пустячных ссорах и по их милости ни одна парижанка не может быть спокойна за свою честь.
Толпа пришла в неистовство и тут же вознамерилась вздернуть почтенного прево, объявив его укрывателем насильников, пособником бунтовщиков, и врагом знатных людей. Его вместе с несколькими подвернувшимися под руку чиновниками ратуши и сержантами схватили и связали. Между шевалье немедленно разгорелся нешуточный спор – одни стояли за то, чтобы всех пленников без затей вздернуть тут же на Гревской площади, другие хотели сделать это перед окнами Лувра, а некоторые, не желая ограничиваться петлей, предлагали развести костер.
Но еще раньше видя, что дело принимает нешуточный оборот, Людовик Сентский распорядился поднимать солдат. И в тот самый момент, когда собравшиеся уже пришли к соглашению относительно вида казни, из двух боковых улочек появились стрелки со взведенными арбалетами. Струхнувший Жан де Милон пригнал всех кого было можно, сняв даже караулы в Лувре. Одновременно с тыла подошли вооруженные горожане, впереди которых вышагивал отряд мясников с Большой Бойни, вооруженных огромными топорами. Так отреагировали буржуа на известие о намерении повесить их прево. Оказавшись между двух огней, дворяне волей – неволей были вынуждены отпустить схваченных (даже костюм прево не успел особенно пострадать) и разойтись, удовольствовавшись обещаниями – найти и наказать виновных (кстати, так до сей поры и не выполненном, несмотря на старания ректора). Уже после того как все кончилось, Людовику донесли, что обитатели Университетской стороны, узнав о намерении дворян на них напасть, принялись лихорадочно вооружаться и строить баррикады, и к ним на помощь подошли дружины нескольких духовных феодалов. К воротам Сорбонны приволокли даже орудие, непонятно откуда взявшееся в этой обители учености.
Таким образом Париж едва избежал бунта всех трех сословий одновременно, а Людовик Сентский удостоился похвалы от короля за решительные действия.
Раздумья его перешли к делам другого свойства.
Явившийся к нему две недели назад колдун исчез, как в воду канул, не подавая о себе вестей, хотя уже должен был давно добраться до Руана. Вместе с ним бесследно исчезло и двое солдат, не самых худших, надо отметить.
Или их каким-то образом разоблачили, или же они погибли на нынешних опасных дорогах, а может случилось еще что-то – не столь уж важно.
У него даже невольно закралось подозрение: что, если все это представление с туманными обещаниями помощи потусторонних сил и кардинальской грамотой было затеяно из-за трех десятков ливров?
Все же странная вышла история с этим типом. Явись к нему любой другой и потребуй дворянство, да еще землю, пообещав взамен покончить со Светлой Девой, он, пожалуй, приказал бы вышвырнуть его за дверь.
Правда, опять же, никогда раньше положение не было столь серьезным. Нет, дело того стоило. Но как легко все– таки этому Артюру удалось получить все, что он хотел! Странно…
Ну да какое это значение имеет теперь? Грех обращения к колдуну замолят монахи, которым он пожертвует несколько золотых, а дворянский патент с его печатью, скорее всего, гниет в нормандской земле, вместе с телом ловкого пройдохи.
Бурбон закончил речь. Ожидалось, что после канцлера слово возьмет коннетабль, но его опередили. По рядам сидящих прошелся удивленный шепоток – поднялся и, выйдя из рядов, стал напротив королевского трона архиепископ Лангрский, один из членов Совета Пэров.
– Сир, – начал он, – мне тяжко говорить, но я должен сказать это вслух. – В нашем королевстве творится чудовищное, неслыханное преступление, злодеяние, слишком страшное, чтобы говорить о нем вслух, но о котором не сказать нельзя! Только сегодня утром я получил известия из Амьена, от священника, который бежал из города, дабы спасти свою жизнь. Бунтовщики, захватившие Амьен, совершили неслыханное святотатство. Взяв город, они, предводительствуемые членами какой-то бесовской секты, ворвались в часовню Евангелиста Иоанна, – медленно, с расстановкой ронял слова архиепископ и от его голоса у собравшихся бежали мурашки. Череп апостола Иоанна был выдран из раки, лишен своей золотой с изумрудами и сапфирами оправы. Его, пиная ногами, гоняли по дороге, после чего с пением богохульных молитв он был брошен в канаву.
По залу прокатился единый вздох, в котором смешались разом ярость и негодование. Многие невольно привстали с мест, потрясенные невероятным даже после всего сделанного мятежниками святотатством. А епископ продолжал говорить, словно читая с кафедры проповедь. Он гневно вещал об ужасных преступлениях против церкви и короны, преступлениях, оскверняющих само имя Божье, совершенных обезумевшими толпами. О том, как несчастных христовых слуг, словно во времена язычников подвергают жестоким мукам – поджаривают на медленном огне, распинают на крестах, топят в реках целыми монастырями, связанных, бросают на растерзание собакам и голодным свиньям… Все это конечно, было известно присутствующим и раньше, но в устах архиепископа это звучало как великое откровение.
– Богомерзкие еретики! – гремел архиепископ, – кощунственно провозглашающие себя воинами Божьими, творящие бесстыдный блуд чаще, чем благочестивый монах молитву!! Одним смрадным дыханием своим они заражают мир, как гниющая падаль!! Нечестивейшая и богохульнейшая ересь, затмевающая любую из ересей! – Но мало, мало всего этого!! – почти закричал он – Они объявили свою предводительницу, эту предтечу Антихриста, эту дочь греха и проклятия, подобную отродью змеи и скорпиона, владычицей всего мира и наместницей Господа нашего на Земле! Эти смердящие псы, эти взбесившиеся еретики! – епископ задыхался. Достаточно было бы даже и того, что бунт этот уже превосходит все, что было когда либо в королевстве Французском!…Достаточно было бы этого всего! Но то, что они провозглашают свою предводительницу, эту воистину блудницу вавилонскую, посланницей Божьей, пришедшей чтобы править всем миром…
– Дьявольские прислужники, одержимые демонами из самых глубин Ада!! Нет казни в мире, которой она бы заслуживала, нет и нет!! Колесо, четвертование, костер – все это только малая часть того, что следовало бы совершить над нею!
Архиепископ явно забыл о том, где находится, и о том, зачем он здесь. На него снизошло священное безумие. Карл IV с явным беспокойством, даже с каким-то испугом, словно бы именно его каким-то образом касались слова о четвертовании и костре, оглядывал своих приближенных.
– Но я вижу, как вместо того, чтобы обрушиться на нечестивцев со всей силой, наше рыцарство благодушествует и тратит время на пустые разговоры и рассуждения. Доколе же это будет длиться, вопрошаю я?!
Казалось, не найдется никого, кто решится нарушить воцарившуюся тишину. Однако, такой человек нашелся. Со своего места поднялся давний неприятель Пьера Лангрского, другой член Совета Пэров – епископ Бовэзский Поль ле Кок.
– Что ж, Ваше Величество, и вы, мессиры, – важно произнес клирик. – Хотя здесь и не богословский диспут, а военный совет, все же я хотел бы прояснить кое-что, дабы ничто не смущало умы и сердца присутствующих, и не мешало им трезво оценить обстоятельства дела. – Ересь? – продолжал архиепископ – вне всякого сомнения имеет место и ересь. Не спорю, она сейчас кажется многим самой опасной по сравнению с минувшими ересями, но разве не казались столь же опасными и они в свое время? Но даже если и так, то это – лишь одна из множества ересей. Или вы думаете, что мало тайных еретиков даже и среди знати? (Несколько возмущенных возгласов в зале.) Что катары, альбигойцы, вальденсы и прочие раскольники Лангедока окончательно повержены, что с ними покончено? Как бы не так!
– Разве не ересь вела два десятка лет назад буколов? Они ведь тоже не щадили ни храмов ни монастырей, ни слуг господних, как это должен помнить досточтимый архиепископ Лангрский!
Кое кто из сидящих в зале ухмыльнулся, а сам каноник побагровел от еле сдерживаемого гнева. Ходили упорные слухи, что, когда в царствование Филиппа V «пастухи» захватили аббатство, в котором обретался он – тогда еще молодой послушник, то, кроме всего прочего, они еще и использовали будущего пэра – епископа таким образом, каким обычно используют женщин в захваченных городах.
– Их армия тоже, случалось, громила королевские войска, даже вошла в Париж и взяла в осаду королевский дворец. – И где они теперь? Ересь вела их, она же и привела их к концу. Бесы, вошедшие в стадо свиней, низвергли его в пропасть! – И я утверждаю, – невозмутимо продолжал священнослужитель, – что было бы противно интересам церкви и короны, если мы, затмив себе рассудок, начнем поступать вопреки ему, страшась выдуманных опасностей. То, что произошло в Амьене, и впрямь великое святотатство, и Господь, несомненно, достойно покарает виновников. Но…
– Безмозглый болтун! – закричал, не выдержав, архиепископ Лангрский. – Трухлявый пень, обряженный в митру!
Повисло удивленное молчание. Теперь уже епископ Лангрский покраснел от ярости. Присутствующие, все как один, обратили взгляды в сторону короля, но Карл IV тоже явно не знал, что делать. Давненько уже не случалось, чтобы кто-то, а тем более столь высокопоставленные особы, принимались в таком тоне выяснять отношения в его присутствии.
– Послушайте, святые отцы! – потеряв терпение, поднялся Рауль де Бриенн, не дожидаясь, пока король разрешит ему говорить. – Сейчас мы и в самом деле не на богословском диспуте в университете. Сейчас мы обсуждаем, что нам делать. И постыдитесь – духовные лица, а ведете себя как базарные торговки! Явно оскорбленный последним высказыванием, архиепископ Бовэзский сел, сложив руки на груди.
Архиепископ Лангрский остался стоять, высокий и прямой, как древко пики.
– Государь, и вы все, мессиры, – глухо заговорил он. Не медлите, молю вас! Или же – не смею сказать, какие бедствия могут обрушиться на вас и на все королевство. Всякое милосердие, всякое снисхождение к этим пособникам Сатаны, всякое промедление сейчас – есть преступление перед Богом.
Сказав это, он медленно двинулся к своему месту. После архиепископа выступил еще кто-то, потом другой, но Бертран де Граммон уже почти не слушал, что они говорят. Странное ощущение вдруг овладело им. Словно он наблюдает за каким-то балаганным представлением, в котором жалкие фигляры разыгрывают пэров и военачальников, при этом постепенно забывая – кто они такие на самом деле, и всерьез воображая себя герцогами и баронами. На душе у него вдруг стало пусто и тяжело…
Те же дни и почти то же место.
Багровое от недостатка воздуха пламя двух факелов в железных гнездах было бессильно полностью разогнать мрак подвальной камеры главной парижской тюрьмы Пти-Шатле. На широкой скамье в ее середине, с которой свисали широкие ремни, недвижно распростерлась человеческая фигура.
Возле нее на грубых козлах были разложены разнообразные инструменты заплечных дел мастера, рядом чадила жаровня, из которой высовывались клещи и железные прутья.
У сырой осклизлой стены на табурете восседал палач. Был он немолод и его морщинистое небритое лицо, подсвеченное багровым отсветом гаснущих углей в жаровне явственно выражало усталость и привычную, равнодушную скуку.
Юный писарь с красными после бессонной ночи глазами, в которых застыл испуг – он сегодня впервые оказался свидетелем пыточного действа шумно вздохнул, отложив так и оставшийся сегодня чистым лист пергамента. Рядом с ним, за изрезанным дубовым столом, нахохлившись, дремал судейский чиновник. Перед ними горело две свечи в позеленевшем бронзовом подсвечнике, но и они были бессильны изгнать из подвала тьму.
За дверью послышались шаги, и в камеру вошел один из помощников прокурора при парижском суде.
– Ну, что там наш еретик и смутьян? Сказал что-нибудь?
– Нет, не признался и сообщников не назвал, – буркнул открывший глаза судейский.
«Может, и впрямь не было их?» – подумал он про себя.
– Почти месяц все твердит одно – исполняет волю Христа. Как жив-то еще до сих пор!
Палач при этих словах поправил красный колпак и вздохнул. Старик и впрямь жил очень долго. На памяти заплечных дел мастера мало кто из приводимых в этот подвал жил столько времени, даже из тех, кто был куда моложе и крепче.
Правда, к старикашке из опасений, что он испустит дух раньше времени, не применяли пока особо мучительных пыток. Ни «испанского сапога», ни кобылы, ни «четок правды»: почему-то умники из Дворца Правосудия решили, что старый хрыч должен много знать. Впрочем, палач тоже свое дело знал и мог обычным кнутом добиться у любого признания в чем угодно – а потом лекарю приходилось прилагать усилия, чтобы обработанный дожил до казни. Но этот высохший, костистый старец не доставил тюремному цирюльнику слишком много хлопот. Даже сейчас он вполне бы смог на своих ногах дойти до эшафота. Нет, пожалуй на его памяти такого еще не бывало. А, надо сказать, ремеслом своим палач занимался с тринадцати лет. Именно в этом возрасте отец впервые привел его в такой же подвал и сунул в руки щипцы – точно так же, как в свое время дед приставил к дыбе отца.
Наверное, и впрямь дело тут не обошлось без нечистой силы.
С лавки вдруг донесся хриплый стон. Все мгновенно повернулись к лежащему навзничь заключенному, невольно прислушиваясь.
– Участь ваша решена вами же, – прозвучал тихий, слабый голос. – Сняты печати, и нет нужды трубить ангелу. Гибель… Гибель ждет все и всех! – чувствовалось, что в эти слова вкладываются последние силы.
– Мене… Текел… Ферес…
Сегодня я увидела во сне карту с названиями разных мест… Мне сообщили, что в этих местах должны стоять храмы. Храмы Того, чью волю я творю здесь…
…Если ты помнишь, не так давно мы обсуждали некоторые аспекты влияния определенного рода научных открытий на развитие человеческих сообществ. Таргиз кивнул в знак согласия.
– Так вот, – продолжил Зоргорн, – как ты знаешь, число континуумов неизмеримо велико, быть может, как полагают некоторые ученые, даже и бесконечно. Кроме того, число их непрерывно увеличивается. Но, собственно, речь не об этом. Рано или поздно, обитатели большинства миров открывают для себя этот факт. Случается, они обнаруживают проходы между мирами, некогда созданные иными, давно исчезнувшими великими цивилизациями или же естественным образом возникшие; есть миры, где таковые, почему-то встречаются весьма часто. Или же, наконец, они открывают способ создавать их самим – с помощью техники… или магии.
– И что происходит тогда? – спросил Таргиз.
– Каждая цивилизация воспринимает это открытие по-разному. 3ачастую на это не обращают особого внимания – так же как, в сущности, на большинство открытий. Но бывает и по иному. Когда соседствующие миры не слишком развиты, их часто пытаются покорить с оружием в руках и, если удача благоприятствует, то это у них получается. Иногда такой цивилизации удается подчинить себе не один мир, и они расползаются по десяткам планет, как тараканы…
Таргиз не сразу вспомнил, что такое тараканы.
– Иногда это приводит к закату цивилизации завоевателей. Самое забавное, – легкая улыбка тронула губы Зоргорна, – когда такой народ натыкается на тех, чья сила превосходит их собственную силу. Тогда все вполне может повториться в обратном порядке. А случается и так, что знания об иных мирах тщательно скрываются в узком кругу посвященных. И я не могу сказать, что это так уж неразумно.
Зоргорн умолк. Опершись о бордюр, ограждающий террасу, он поглядел вниз. Неподалеку от стен дворца, среди глинистых обрывов и песчаных осыпей, поросших кое-где чахлым кустарником с синей корой, возвышался ржавый остов гигантского радара. Возник он здесь уже очень давно, занесенный неведомо откуда во время особо мощной флуктуации, да так и остался стоять. Материя в их мире несравненно меньше подвержена разрушительному действию времени, но рано или поздно оно берет свое. Не так долго уже осталось стоять тут ему.
Наставник глубоко задумался, и Таргиз не решался потревожить его. Он глядел на закат, туда, где в зеленоватое небо вонзали свои ледяные вершины Багряные горы. Горы, хранившие одну из великих тайн Мидра. Жуткий Кауран – Сирак.
– Таргиз, – вдруг спросил его Зоргорн – Что ты знаешь об эльфах?
Про себя удивившись, Таргиз начал:
– Эльфами именуется вымышленная раса разумных существ, упоминающаяся в легендах и мифах народов проживающих в ответвлениях с 2345 по 112345. Отличающиеся физическим совершенством и долголетием двуполые гуманоиды, в основном схожие с людьми, обладающие обширными познаниями в колдовстве и магии, зачастую недружелюбно или враждебно настроенные к человеческой расе. Предположительно представление об эльфах восходит к…
– Достаточно, – произнес Зоргорн. Я не собирался экзаменовать тебя по фольклору подведомственных обществ. Я хотел узнать: что бы ты интересно сказал, если бы эльфы или кто-то им подобный, существовали в действительности?
– Но тогда, Наставник, мы бы знали об этом хотя бы потому, что они рано или поздно появились бы в нашем мире… и на них можно было бы посмотреть в зоопарке, – усмехнувшись, закончил он, с легким недоумением подумав: к чему Наставник задал этот вопрос?
Арман дю Шантрель сидел в мансарде дома прево, бежавшего еще до того, как вокруг Ля-Фер замкнулось кольцо врагов, а случилось это уже больше шести недель назад.
Больше полутора месяцев город был полностью отрезан от внешнего мира. Было неизвестно – то ли бунтовщикам принадлежит вся провинция, то ли один только их город и держат в осаде? Продолжается ли возмущение черни или идет на убыль? По Ля-Феру бродили самые разные слухи о событиях, происходящих в королевстве, слухи смутные и противоречивые. Было непонятно, откуда они берутся, но с течением времени все больше народу верило им.
Хуже всего было то, что невозможно было подать весть о себе.
С призывом о помощи было отправлено под покровом ночи несколько тайных посланцев. Тело одного из них, изуродованное настолько, что на него не могли смотреть без содрогания даже бывалые воины, было тем же утром брошено у самых валов. Об остальных не было ни слуху, ни духу.
Жители города часами простаивали на стенах, в надежде увидеть приближающуюся подмогу. Но надежды эти каждый раз оказывались тщетными. Слабым духом невольно приходило в голову, что все королевство уже попало в руки мятежников и только их город еще держится.
Провизии пока хватало, что особенно радовало командующего крепостью. Он переживший осаду Страсбурга, вздрагивал по сию пору, вспоминая, как в конце ее за крысу платили столько же, сколько в мирное время – за барана, а люди стали бояться ходить поодиночке и без оружия, чтобы не стать жертвой охотников за человечиной.
Пришлось, правда, зарезать почти весь скот, который было нечем кормить, но, слава Богу, соли оказалось в достатке и, по крайней мере солонины должно было хватить надолго. Колодцы тоже были полны. Зато город начал испытывать нехватку топлива для очагов и кузниц. Комендант отдал приказ ломать на дрова ветхие дома, но очаги все чаще приходилось высушенным топить навозом и старыми костями.
Куда хуже было то, что, хотя Ля-Фер больше и не штурмовали, гарнизон сократился на треть против первоначального. Стоило появиться на стенах человеку в латах и каске, как с той стороны начинали лететь десятки стрел и болтов. Они очень редко находили цель, но все же находили. Осажденные, разумеется, в долгу не оставались, но для гарнизона потеря даже одного человека была тяжелее, чем для их врагов – десятка Хотя осаждающие заметно уменьшились в числе – за последние недели они все чаще целыми отрядами уходили куда – то, но все равно их было много больше, чем насчитывал гарнизон.
Ночами вражеские стрелки подбирались поближе к стенам и пускали по городу стрелы с горящей куделью. Правда особого вреда они не причиняли, спалив только три дома, но теперь горожане лишились и без того неспокойного ночного сна.
В последние дни, осмелев, бунтовщики подходили к стенам Ля-Фер и осыпали защитников города бранью и оскорблениями, а шлюхи из их лагеря, приплясывая, поворачивались к городу спиной и задирали подолы.
«Как бы там ни было, – думал шевалье дю Шантрель, – нужно слать нового гонца. Без помощи нам не продержаться».
Пока еще большинство горожан было готово защищать свой город, но, как достоверно знал капитан, вечерами у скудно тлеющих очагов уже заводили разговоры, что плетью обуха не перешибешь. Что будет, если люди решат, что город надо сдать? Останется одно – уходить, прорываясь с боем, ибо Ля-Фер не удержать, если жители не будут на их стороне. Но в самом деле – почему до сих пор в окрестностях города не появилось даже намека на королевскую армию. Или дела и впрямь так плохи, что властям не до них?
Он глянул на сидевших тут же аббата де Фьези, членов городского совета и командовавшего ополченцами Николя Барри – в прошлом солдата, а ныне суконщика. Они тоже молчали, лица их выражали угрюмую сосредоточенность. Говорить особо было не о чем, все было известно.
– Итак… – начал он. Закончить ему было не суждено – в этот самый момент в залу вбежал запыхавшийся солдат, с рассеченной кисти которого капала кровь:
– Ворота! – только и прохрипел он – Они уже в городе!
Из его торопливого рассказа стало ясно, что несколько десятков человек ночью скрытно подобрались под самые стены крепости и затаились во рву. Дождавшись момента, когда караульные зачем-то открыли потерну (а, может быть, их впустил предатель), они ворвались в башню, перебили немногочисленную охрану у южных ворот и захватили их. Он говорил что-то еще, но его уже не слушали.
– А, чтоб вас всех!!! – выкрикнул Шантрель в отчаянии, выбегая наружу. Остальные высыпали следом. Навстречу им по улочке уже бежали солдаты, на ходу завязывая ремни на доспехах и вытаскивая мечи. Ударил набат.
…Бой кипел всюду. И на улицах, и на стенах, и под ними шла яростная схватка. Ряды защитников таяли, а через ворота в крепость вливались все новые враги. Вспыхнули первые пожары.
К счастью, ворвавшиеся в Ля-Фер отряды растекались в лабиринте городских улиц и переулков, рассеивались и, лишившись единого командования начинали топтаться на месте.
Многие предались любимому занятию всякого бунтовщика – насилию и мародерству. Горожане били им в спину, обливали их кипятком, сбрасывали на них камни и тяжелую утварь с верхних этажей. Только поэтому немногочисленные защитники города сумели организовать хоть какое-то сопротивление и даже оттеснить противника. Арман дю Шантрель даже загорелся надеждой, что удастся отрезать мужиков от ворот и поднять мост.
…Филипп в очередной раз достал пробегающего мимо врага скользящим ударом, и прыгнув в сторону, обрушил меч на следующего.
Сквозь заливающий глаза пот он видел Барреля и аббата, отбивающимися чуть ли не от десятка врагов одновременно. Впереди друг на друга валились хрипящие в предсмертных муках и уже мертвые. Там сражался капитан Шантрель; его длинный меч безошибочно разил врагов, заставляя более осторожных бежать прочь.
Он пропустил удар в спину, потом еще один, чувствуя, как прогибается железо и болью отзывается куда менее прочная плоть под ним.
Справа от него высокий солдат ловко орудовал пикой, насаживая на нее лезущих вперед противников, как повар – поросят на вертел. Но вот кто-то из его противников оказался ловчее – перерубив древко, он ударом длинного эстока выпустил бедолаге кишки наружу. Ревя от боли, солдат рухнул на землю и тут же попал под ноги нападающим.
Человек в драном и грязном кафтане дорогой материи кинулся на сражающегося рядом с рыцарем пожилого буржуа, что-то нечленораздельно ревя и размахивая окровавленным чеканом. Но, против ожидания, ему достался умелый противник. Не дожидаясь удара, ополченец быстро уклонился влево, клинок в его руке взметнулся, отхватывая напрочь руку, державшую топор. Через несколько секунд вопящего мятежника, тщетно пытавшегося зажать ладонью хлещущую из раны кровь, прикончил вонзившийся под лопатку арбалетный шкворень.
Наконец, не выдержав, мятежники отхлынули прочь, отступив в переулки. Появилась возможность слегка перевести дух.
Доспехи капитана были разрублены в нескольких местах, и капли крови стекали по смятой стали. К нему подбежал какой-то немолодой шевалье без шлема, задыхающийся от усталости.
– Отступаем, капитан! – хрипло закричал рыцарь. – Нас и половины не осталось, а их до черта – не удержим город!
– Куда отступаем? – зло отозвался Шантрель, – из города не вырваться! – Посекут в чистом поле, как зайцев на травле. Отходим к цитадели – там, на крайний случай, есть подземный ход. «Если у его выхода нас уже не ждут» – подумал он про себя.
Над городом повисла серая дымная мгла.
… В ворота яростно молотили чем-то тяжелым. Чем привлекла бунтовщиков не особо выделявшаяся среди окрестных строений усадьба монастырского подворья, было непонятно, но ее ограду осадили, точно крысы – круг овечьего сыра, не меньше полусотни человек.
Штурмующие выкрикивали угрозы и проклятия, сообщая, что они сделают с защитниками, когда доберутся до них. Настойчиво лезли на стену, окружающую дом, переваливались через гребень, прыгали вниз, во двор, и падали, обливаясь кровью – обороняющиеся тоже не дремали. Во двор высыпали даже женщины – кто-то оттаскивал раненых в дом, кто – то помогал перезаряжать самострелы или просто кидал камни во врагов. Но долго это продлиться не могло.
Вот сразу десятку нападавших удалось перемахнуть ограду. Половина из них почти сразу рухнули под ударами защитников, но возникшая заминка дала возможность перебраться через забор новым бойцам Дьяволицы.
Атакующие заполнили двор, сминая немногочисленных вилланов и монахов-бенедиктинцев. Те отчаянно защищались, но силы были неравны.
– Бегите! – крикнул кто-то остолбенело стоявшим на крыльце женщинам, перед тем как пасть на землю с размозженной головой.
– От судьбы не убежишь, – спокойно пробормотала Агата, поднимая с земли короткий меч.
За ней последовало еще несколько монахинь, и Хелен совсем без удивления узрела, как низенькая, неуклюжая сестра Анна проколола пикой бунтовщика, чтобы сразу умереть с расколотой дубиной головой.
И именно в этот момент кому-то из мятежников удалось, наконец, сбить болт, запирающий ворота. С торжествующим скрежетом створки распахнулись.
– Все в дом! – только и успела, срывающимся криком скомандовать аббатиса, полоснув поперек лица кромкой лезвия размахивающего кистенем мужика.
…Хелен влетела в дверь последней – сразу за ее спиной вошел в пазы засов. Тут же она почти без сил опустилась на глиняный пол. Сердце бешено колотилось, руки дрожали.
В залу набилось человек двадцать. Среди них не было ни одного солдата, если не считать нескольких смертельно раненых. Единственными мужчинами были два подростка лет тринадцати, со смесью страха и удали на лицах они стискивали рукояти кинжалов.
Крики и шум схватки во дворе оборвались, после этого в дверь сильно ударили пару раз. Но ее можно было сломать, только изрубив начисто или высадив вместе с косяком.
– Ну, что? – услыхала Хелен голос за дверью. – Давай ломай, чего стоим?!
– Дык ведь дверь-то какая! Не сладить! Через окна надо бы, аль через крышу…
– Ага, ты глянь, что за ставни – под стать двери здешней.
– Ты в окно, а тебя на рогатину.
– Да там одни бабы остались, почитай…
– Бабы! Видал, что эти бабы с Лео сделали?
– Эй, там – тащите огня!
– Точно! Поджарим сучек живьем! – раздался возбужденный визг.
– Да зачем же? – прорычал кто-то в ответ. Выкурим их, как пчел из дупла. Пусть лучше сдохнут на наших х…!
Некоторое время во дворе держалась зловещая тишина, затем под потолком заклубился дым – осаждавшие подпалили камышовую крышу. Хотя влажный после недавних дождей тростник горел плохо, зато дым давал едкий и черный.
Девчушка с закопченным, залитым слезами лицом, всхлипнув, уткнулась в подол аббатисе.
– Не бойся, дочка! – вдруг с неожиданной нежностью произнесла монахиня, погладив ее по спутанным волосам. Не надо бояться. Ты будешь в раю. Там тебя ждут мама с отцом…
Между тем, по двери замолотили топором, так что с потолка посыпалась труха. Видно, кому-то не терпелось добраться до женского тела.
С ужасом смотрели несчастные, как отлетают щепки.
– Лучше сами откройте! – вслед за этим ревом послышался злобный смех.
Вот уже с треском выбили обломок доски, и в отверстие стал виден голый мускулистый торс, лоснящийся от пота.
Словно во сне, Хелен подобрала лук, выпавший из рук стонущего в агонии солдата.
До этого мгновения она ни разу не держала в руках боевого оружия. Отец незамедлительно высек бы ее, увидев смертоносное железо в ее руках. Но когда ее ладонь сомкнулась на отшлифованном дереве, у нее возникло чувство чего-то знакомого, чего-то, уже происходившего с ней когда-то.
Она подняла показавшийся неожиданно тяжелым лук на уровень груди, вложила стрелу, потянула тетиву на себя. Плетенная воловья жила больно врезалась в пальцы, но Хелен, покраснев от натуги, довела тетиву до груди. Уставив наконечник стрелы в дыру, Хелен отпустила из последних сил удерживаемую тетиву.
Распрямившийся тис с силой в шестьдесят пять фунтов вогнал закаленную сталь острия в человеческое мясо. Короткий, резко оборвавшийся вскрик дал знать, что выстрел был смертельным. Как во сне она взяла вторую стрелу, и закашлялась – удушливый бурый чад рвал легкие.
Позади распахнулась дверь. Все обернулись – в проеме стоял молодой послушник в обгорелой сутане, зажимая рукой окровавленное плечо.
– Давайте за мной! – прошептал он. Уйдем задами, они все собрались во дворе…
Никто не сказал ни слова, не закричал, не взвизгнул. Хелен замешкалась лишь на мгновение – чтобы вытащить из ножен на поясе у уже затихшего стрелка кинжал.
Пробежав по задымленным комнатам, они выскочили на задний дворик и через незаметную калитку выбежали в переулок.
Ноги как будто сами несли их прочь от мучительной смерти и позора, что хуже ее.
Спасший их всех юноша скрылся куда-то или отстал; перед этим от успел забрать у девушки лук.
Метавшиеся по дымным улицам люди – жители и бунтовщики – не обращали на них внимания. Но долго это продолжаться не могло.
Навстречу им из дыма выскочил косматый бородач, размахивавший длинным ножом. При виде стайки беспомощных женщин, он плотоядно зарычал. Мать Агата кинулась ему наперерез, поднимая оружие, но тот, неожиданно ловко отскочил в сторону и нанес меткий удар ей в шею.
С рассеченным горлом аббатиса упала наземь. Рванувшись вперед, Хелен, не помня себя, всадила клинок в спину убийцы. Тот обернулся, занося тесак для ответного удара, но глаза его уже подернулись смертной поволокой, и он рухнул на тело матери Агаты.
И только тогда женщины завизжали. Хелен вдруг стало нехорошо, земля зашаталась под ногами. Но тут из переулка донесся шум приближающийся схватки и, забыв обо всем, она побежала прочь, куда глаза глядят, за ней устремились остальные.
В дыму они теряли друг друга, отовсюду неслись крики, лязг оружия.
Кто-то сзади обхватил ее, сдавив железной хваткой. Грубая ладонь зажала ей рот, одновременно другая полезла ей за пазуху.
Изо всех сил она впилась в мешающую ей дышать руку. Хватка ослабла на миг, и ей удалось вырваться.
Высокий малый в овчиной безрукавке вновь ухватил ее за платье, подтянул к себе, пытаясь перехватить руки. Она вцепилась ему в лицо ногтями, стремясь попасть в глаза. Взревев, он схватил ее за горло, и в его взгляде девушка прочла свой приговор.
Но выскочившая откуда-то сбоку Мадлен – та самая, что совсем недавно рыдала на груди аббатисы, нахлобучила ему на голову жаровню с горящими углями.
Они рванулись вперед не оглядываясь, а позади слышался сдавленный вой заживо жарящегося человека.
Огонь стремительно распространялся, все новые и новые дома вспыхивали вокруг. Дым обжигал горло, слепил глаза, искры садились на волосы и платье. Отовсюду слышались крики людей, детский плачь, лязг оружия, треск рушащихся стен, смешиваясь в адскую какофонию. Обгоняя ее, бежали горожане, солдаты, женщины с детьми.
Она не помнила, как вместе с другими охваченными страхом и отчаянием людьми, добралась до цитадели.
На площади перед ней выстроилось хоть и небольшое, но самое настоящее войско, впереди которого возвышалась могучая фигура их капитана. Среди воинов Хелен увидела живого и здорового Филиппа.
А в следующую секунду загрохотали копыта.
Неизвестно, где до этого момента прятали осаждающие кавалерию, но теперь, видно, решили, что самое время ввести ее в дело.
В город через захваченные ворота въехало около двухсот всадников. Они без труда прорвались сквозь малочисленных защитников, еще дравшихся на улицах, и помчались туда, где собирал последние силы Шантрель, еще рассчитывавший отбить ворота.
…Ярость и отчаяние исказили лицо капитана Армана. Последняя надежда на успех исчезала на глазах. И не было уже возможности ни перекрыть атакующим путь, ни увести собранные с таким трудом силы из-под удара.
Кавалеристы вылетели на площадь.
Слитно щелкнули отпущенные тетивы луков и арбалетов. Рухнули бьющиеся в предсмертных судорогах кони, давя вылетевших из седла всадников и случайно оказавшихся на пути пеших бунтовщиков, – редкая стрела прошла мимо цели. Но уцелевшие не отступили, а яростно ринулись вперед, на врага. Многие были сражены новыми меткими выстрелами, но оставшиеся пронеслись не задержавшись, по телам мертвых и еще живых и врезались в самую середину строя королевских солдат.
У входа в замок закипела яростная схватка. Не обращая внимание на погибающих справа и слева от них товарищей, бунтовщики оголтело лезли вперед. Отведенные за спины пехоты, стрелки истребили большую часть всадников, а оставшихся заставили бежать прочь, но дело было сделано – слишком много солдат полегло в схватке с ними.
Против дю Шантреля оказалось сразу четверо. Было видно как трудно ему отбиваться – хотя нападающие дрались неумело, но они были свежие, а шевалье дрался с самого утра.
Филипп бросился на выручку, за ним устремились несколько сражавшихся рядом.
Его меч взмыл вверх и опустился на голову ближайшего врага, брызнув серым и красным. «Мечом по голове старайся бить плашмя, а то застрянет в черепе, так что не вытащишь после», – промелькнул в голове давний совет отца.
Потом их оттеснили в ворота, и схватка закипела с новой силой.
…Медленно последние защитники города пятились вглубь замкового двора.
Их осталось всего семь или восемь десятков, но они держали строй, не давая нападавшим окончательно овладеть цитаделью. Несколько уцелевших лучников из-за их спин расстреливали мятежников, и уже не первый десяток раненных и мертвых упал под ноги толпе ревущих мужиков. И под прикрытием обороняющихся большому числу людей удалось уйти в донжон городского замка.
Дыхание с хрипом рвалось из горла Филиппа де Альми, багровая мгла застилала глаза. Сапоги скользили на окровавленных булыжниках.
Он не думал о том, чтобы спасти жизнь, не думал вообще ни о чем – все его чувства, все его внимание, само его существо сосредоточились на острие клинка. Он рубил и колол, в голове было только одно – сражаться, пока не убьют.
Последнее, что сохранила его память, был какой-то особо рьяный бунтовщик, и по его ловким движениям Филипп понял, что перед ним кто-то из профессиональных вояк – бывший солдат, стражник, или дружинник сеньора.
И инстинктом такого же профессионального вояки Филипп почуял – куда будет направлен удар. Он своим клинком перехватил движение его меча – точно такого же, как у него самого, развернулся и вложил всю оставшуюся силу в один выпад, вгоняя острие в бок врагу.
И тут сзади на него обрушился удар палицы…
…Очнулся он от боли. Голова раскалывалась, словно ее зажали в тиски, левую руку как будто жег огонь. Над ним был низкий и неровный каменный потолок подземелья. Он лежал на импровизированных носилках, наскоро сооруженных из нескольких обломанных копий и чьего-то плаща. Слышался негромкий плач, разговоры, искажаемые пещерным эхом.
Его сил хватило лишь на то, чтобы поблагодарить неведомого мастера, ковавшего когда-то его шлем. Старая броня все-таки выдержала удар; зря, выходит, он так часто ругал ее.
Потом над ним склонилось лицо Хелен с дорожками слез, слюдянисто поблескивающих в рыжих отсветах факела. Филипп попытался улыбнуться. Кажется, это плохо получилось у него – всхлипнув, Хелен отвернулась.
Затем, справившись с собой, положила ему на лоб смоченную водой тряпку…
Спастись удалось немногим больше чем полутора сотням человек, из которых было только два десятка солдат, изможденных и получивших не по одной ране. Об участи остальных оставалось только молиться. С той стороны остались и дю Шантрель, до последней минуты сдерживавший атакующих в узком проходе, и Баррель, и аббат, уже раненый в грудь, все-таки успевший отворить потайную дверь в замковой часовне.
Все кто уцелел собрались тут, в обширной пещере. Когда-то, в незапамятные годы, по ней протекала подземная речка. Ныне о ней напоминали только песок и галька на дне давно высохшего потока.
Именно сюда выходил пробитый еще в римские времена подземный ход, по которому еще легионеры заходили в тыл осаждавшим форт непокорным галлам.
Как открыть секретный отнорок, знал только аббат и его помощник, точно так же, как только им одним было известно: где именно выход на поверхность. Пещеры эти тянулись на много лье вдоль реки, и можно было не опасаться, что враги обнаружат его. Не грозило уцелевшим и что враги взломают закрывающую вход каменную плиту. Старшина городских кузнецов мэтр Дени своей кувалдой, которой за минуту до этого разносил головы бунтовщикам, обрушил свод подземного хода, надежно завалив дверь. Но и сам не спасся от падающих сверху камней.
Филипп приподнялся на носилках, сделав попытку встать на ноги. Боль внутри черепа бросила его обратно, окружающее заволокла дымка. Тусклый свет факелов померк и расплылся. В полуобмороке он только почувствовал, как его осторожно подняли и понесли куда-то.
…Вереница людей двинулась по подземелью, навстречу неизвестности.
Информационно-логический блок ПА-7133 – Белый. Оперативный отчет о поступлении Сомы. Высшим(для ознакомления)За период, с момента начала мероприятий в континууме хронального уровня 29, ствол 2748—9991, главная ветвь 98, ответвление 81, (основная планета), поступило на приемники 376 единиц Сомы. Затрачено: на поддержание каналов – 72 единицы. На пополнение собственных ресурсов фактотума – 102 единицы. На оперативные мероприятия – 160. Передано в хранилища 130 единиц. Полученные результаты соответствуют прогнозируемым.