Когда она позвонила в полицию из-за пропажи брата, она была молодая — вся жизнь впереди, улыбчивая, дружелюбная — хотя, разумеется, взволнованная тем, что он исчез. Тогда она не ведала, что в последующие десятилетия ее жизнь будет проходить под тенью этого исчезновения. А сейчас, когда больше половины ее жизни уже минуло, Конрауд как будто разглядел, какой сильный отпечаток оставили на ней все эти события.
Ее звали Йоурунн. Конрауд долго с ней не встречался — и увидел, что на ее лице отпечатались следы давней усталости как напоминание о трудных временах. Улыбчивость исчезла. Дружелюбие было уже не таким искренним. Она сказала, что благодарна судьбе за то, что ледник вернул ей брата, — однако не смогла уберечься от шумихи в прессе, начавшейся после этого: ажиотаж в СМИ ужасно докучал ей. В газетах регулярно возникали какие-то теории заговора, появлялись новые сплетни, всплывали старые фотографии, припоминания, пересказы. Она вскоре прекратила отвечать журналистам, и каждый раз, когда речь заходила об этом деле, ей становилось больно, так что она вообще перестала следить за тем, что об этом говорили и писали. Ей пришлось сменить номер телефона на такой, который не был записан в телефонном справочнике: она была по горло сыта звонками от подвыпивших хамливых незнакомцев, считавших, будто лучше всех знают, что именно там произошло.
Сестра и брат были очень близки друг с другом, и ей было легко отвечать на вопросы о приватных делах Сигюрвина и его личной жизни в давние годы. Общение с Конраудом у нее всегда проходило хорошо. Она доверяла ему и в глубине души знала, что он прилагает все старания, чтобы раскрыть дело, и когда сейчас, после обнаружения ее брата, Конрауд захотел с ней встретиться, она охотно согласилась. До того у нее дважды побывала Марта и тщательно расспрашивала о леднике, — но Йоурунн, как и всякий другой на ее месте, только удивлялась, что ее брат нашелся именно там, — и не могла предоставить никаких новых сведений.
— Я слышала, вы уже вышли на пенсию, — сказала Йоурунн, когда пригласила его к себе домой. Она была одиночкой: незамужняя, бездетная, — и Конрауд раздумывал, не из-за брата ли этак вышло.
— Так и есть. Но здесь особый случай.
— Точно. И никто в нем не разберется лучше вас.
— Наверно, вам от такой новости стало не по себе.
— Да. Это… просто сюрреализм какой-то! Когда наконец это произошло… Я уже и не ждала, что он вообще найдется, уже давно смирилась. И с тем, что он погиб, и с тем, что мне никогда не узнать, что с ним случилось. И вдруг — вот это!
— Что первым пришло вам в голову, когда вы услышали про ледник? Самым-самым первым?
— Не знаю. А вам?
— Что нам надо было лучше стараться, — ответил Конрауд. — Что мы упустили что-то важное. Что мы уже давным-давно должны были бы его найти.
— По-моему, вы всегда старались — лучше некуда.
— Значит, недостаточно. Мы… как-то все перепутали.
— Первым делом я, конечно, очень удивилась, — ответила Йоурунн. — Зачем Сигюрвину было туда лезть? А потом я услышала, что он не сам по себе поднялся на ледник, а его туда отвезли, и я подумала: наверное, это был кто-нибудь, кому на ледник подниматься не привыкать. Туда ведь никто не пойдет, если не знает, что там и как. Марта мне рассказывала, что полиция там все осмотрела очень тщательно, но пока не нашла никаких зацепок. Конечно, на ледники много кто поднимается. По крайней мере, сейчас. Экскурсионные группы. Альпинисты. Охотники. Лыжники. Походники. Туристическое общество Исландии. Любители природы. Они вот все.
— И служба спасения.
— Вот, точно. Они же всегда кого-нибудь спасают на ледниках?
— В связи с Сигюрвином ничего не пришло в голову сразу?
— Нет. И потом я об этом думала — и тоже ничего в голову не пришло.
— Он никогда ни о чем таком не говорил?
— Никогда. По крайней мере, я не запомнила.
— У него были какие-нибудь друзья или знакомые, которых мы не знаем и которые увлекались чем-нибудь подобным? Путешествовали по высокогорью? Лазали по горам?
— Вряд ли. Сигюрвин из Рейкьявика выезжать вообще не хотел, — ответила Йоурунн. — Поездки по стране были ему неинтересны — а вот за границу он ездил часто: ему нравилось. Росли мы не в достатке, так что, когда у Сигюрвина появились средства, он решил тратить их на развлечения — в том числе и на путешествия.
Конрауд знал, что брата и сестру воспитывала мать-одиночка, которая умерла через несколько лет после исчезновения сына. В детстве они жили в крайней бедности, даже на еду им едва хватало. Какую-никакую помощь им оказал дядя. Он держал небольшой магазинчик и обеспечил и брату, и сестре после школы возможность учиться дальше: она отправилась в колледж, а он — в Коммерческое училище. Оба были очень старательны, а Сигюрвин очень ловко добывал им небольшие доходы, зарабатывая стрижкой лужаек и тому подобным. Он раздобыл себе водительские права, как только достиг подходящего возраста, и начал работать на этого своего дядю. Он немедленно хватался за любую возможность заработать хоть немного лишних крон. Возмужав, он, судя по всему, всегда жил в достатке. С его дядей Конрауд в свое время встречался в связи с расследованием. Тот хорошо отзывался о Сигюрвине и горевал об его исчезновении, однако описывал его как человека, у которого на уме одни лишь деньги. Эти слова Конрауд запомнил надолго, потому что они совпадали с тем, как Сигюрвина описывали другие, — правда, они были не так красноречивы, как добросердечный торговец. Сигюрвину нравилось зарабатывать деньги. Нравилось наживаться.
Йоурунн как-то сказала, что Сигюрвин хорошо заботился об их матери, да и к ней проявлял щедрость. При этом он был экономен и считал, что договоренности всегда надо соблюдать. Он не на шутку расстроился, когда Хьяльталин стал упрекать его в нечестности, обмане и мухлеже, и чем больше кипятился Хьяльталин, тем суровее к нему становился Сигюрвин. Йоурунн сказала, что не знает, отчего отношения между ними стали такими сложными. Сигюрвин мог быть абсолютно бескомпромиссным. Она рассказала, что как-то спросила его, почему бы им с Хьяльталином не устроить все так, чтоб в итоге оба остались довольны, но он ответил, что они договаривались о зарплате по-честному, без всякого обмана и мухлежа, а если Хьяльталину кажется, будто он забыл про договор, то это его проблемы.
— А скажите мне вот что, — спросил Конрауд, когда они уже довольно долго проговорили. — Незадолго до смерти к Хьяльталину в больницу кто-то приходил. Там видели, что у него сидела женщина. Вы об этом что-нибудь знаете?
— Нет.
— Это были не вы?
— Я?
— Вы к нему не ходили?
— Нет. А зачем? Между нами ничего недосказанного не было.
— Конечно, не было, — согласился Конрауд и замял этот вопрос. Значит, это была какая-то другая женщина.
— Сигюрвин был хороший парень, — произнесла Йоурунн после долгого молчания. — Он не заслужил такой участи. Никто такого не заслужил.
— Это уж точно, — согласился Конрауд.
— Мне он всегда казался эдаким скаутом, каким он когда-то хотел стать, — сказала Йоурунн. — Всегда готов прийти на помощь. Да и просто милый. Милейший человек, брат и сын.
— Сигюрвин был в скаутской организации? — спросил Конрауд. Он не мог припомнить, чтоб раньше это слышал.
— Наверно, нельзя так сказать. Он с большим энтузиазмом записался в скауты, но продержался там, по-моему, от силы года два.
— И все?
— Да. Ему стало скучно, и он быстро бросил.
— А сколько ему было лет?
— Где-то десять-двенадцать. Но не больше.
Йоурунн посмотрела себе в ладони.
— Хорошо, что его нашли. Эта неизвестность насчет того, где он и как он… она меня постоянно грызла. С тех самых пор, как он пропал, я каждый день думала о нем и… Вы и представить себе не можете, как… какое это облегчение, что он наконец нашелся.
Старик, опирающийся на ходунки, медленно ковылял к своей комнате в доме престарелых в сопровождении Конрауда. Когда Конрауд потревожил его, он сидел в столовой над вареной пикшей с картошкой. Они раньше не особенно общались. В былые времена Конрауду порой давали разбирать его дела: кражи, подделка документов, контрабанда алкоголя. Одно время он запил и пополнил собой число городских бездомных — но ему удалось это преодолеть: он вступил в христианскую организацию, ходил на их собрания, обещал самому себе исправиться. Тогда-то он и поступил на работу в фирму Сигюрвина. Он водил фургон, выполнял разные поручения и, как потом выяснил Конрауд, был на хорошем счету. После исчезновения Сигюрвина в фирме были сделаны преобразования, а чуть позже он уволился оттуда и стал работать на муниципалитет. Его «минута славы» настала, когда он выступал в качестве главного свидетеля по делу Сигюрвина, но ему самому она не понравилась, и он потом часто говорил, что лучше бы в тот самый вечер не слышал ни звука.
Звали его Стейнар. Старость не пощадила его, здоровьем он был слаб, но он был общителен и сохранил прежнюю ясность ума. Он тотчас узнал Конрауда и понял, что тот в очередной раз пришел расспрашивать его о последней ссоре Хьяльталина с Сигюрвином на автостоянке.
— Я вас почти ждал, — сказал старик, когда они наконец добрались до его комнаты. — Раз уж его все равно пришлось доставать из этого ледника…
Он отставил ходунки и плюхнулся на кровать. Его одежда: рубашка с нечетким узором и потертые синтетические штаны, — казалась на его иссохшем теле на несколько размеров больше. Он давно не брился, и волосы, когда-то густые и пышные, теперь были тускло-серые, жидкие и с перхотью.
— А нельзя было оставить его в покое: пусть лежит, где лежал? — спросил Стейнар и провел рукой по голове, словно по старой привычке приглаживая волосы.
— Разумеется, кое-кому именно этого и хотелось бы. Я подумал: когда Сигюрвина обнаружили на леднике, не пробудило ли это у вас каких-нибудь новых воспоминаний?
— Я об этом деле уже и думать перестал, — ответил Стейнар, — так что, когда я услышал новость, что Сигюрвина нашли, мне аж не по себе стало.