мацевтику дальше, не хочешь — не изучай». У нее тяга к знаниям была больше, чем у него, она всегда намеревалась получить высшее образование и стать независимой. В училище она особенно не замечала Хьяльталина до тех пор, пока он вместе с Сигюрвином не стал придумывать разнообразные бизнес-планы. Они были во многом схожи: оба гнались за мирскими благами, обоим мало нравилось в училище. Хьяльталину так и не удалось окончить курс обучения. Сигюрвин убедил его вложиться вместе с ним в рыболовецкое предприятие почти пополам. Доля Сигюрвина была больше, но разницы там было всего в несколько процентов, и с течением времени он захотел еще прибыль. В эти годы все трое много времени проводили вместе. Хьяльталин встречался с разными женщинами, но на нее смотрел с вожделением. Она знала это, чувствовала, а однажды вечером он признался ей.
— Вот так-то это все и началось, — сказала Линда, — гораздо раньше, чем у них с Сигюрвином отношения накалились. Не знаю, почему я сделала этот шаг. В те времена наши с Сигюрвином отношения были не очень хорошими. А Хьяльталин знал, чего хочет и как этого добиться.
— Он стремился избегать Сигюрвина? Из-за этого он согласился продать свою долю в предприятии, когда Сигюрвин решил ее купить? Из-за вашей связи?
— По-моему, она в этом тоже сыграла свою роль.
— Ему показалось, что ему дали не ту цену. Он сказал, что Сигюрвин его облапошил.
— Хьяльталин просто ужасно рассердился, — ответила Линда. — Вообще-то он был вспыльчивый, но отходчивый. А тут он разъярился по-настоящему, хотя, когда я изменила Сигюрвину с ним, его ярость несколько поутихла. Но нас обоих из-за этого мучила совесть. Мы же не чудища какие-нибудь.
— Сигюрвин так и не узнал о вашей связи?
— Нет. Насколько мне известно, нет.
— А вы знали, что у Хьяльталина был роман с Салоуме?
— Он сам собой сошел на нет, — ответила Линда. — Хьяльталин собирался с ней порвать, когда все это случилось.
— А не проще ли вам было рассказать нам о вашей связи? — спросил Конрауд.
— Он сказал, что в таком случае исчезновение Сигюрвина точно свяжут с его именем. Он был просто убежден в этом. Его не обвинили только потому, что об этом никто не знал. А так я бы тоже оказалась в это втянута, нас бы обоих обвинили. Вот рассказали бы мы, что, когда Сигюрвин пропал, мы были друг с другом, и никто бы нам не поверил. И посадили бы нас в тюрьму пожизненно. Вот как он это объяснял. Он стал очень нервным и утверждал, что на него постоянно наговаривают, и что полиция в этом тоже замешана. Вот, например, тот свидетель, который утверждает, что слышал, как Хьяльталин угрожал убить Сигюрвина — это, с его точки зрения, был полный бред и вообще выдумка полиции. Он это прямо так и утверждал. Так что он никому не доверял и считал, что факт нашей связи против нас же и используют самым беспощадным образом.
— Да. Конечно, он никому не доверял, — согласился Конрауд, вспомнив Стейнара и Лео, и задался вопросом: стоит ли рассказывать Линде о том, что утверждал старик? Однако он решил покуда не делать этого.
— Он не смел о нас рассказывать. Он знал, что все будет использовано против него, что про него наврут с три короба, и все в таком духе. Он был просто убит, ему в каждом углу мерещился сговор.
— То есть он не только защищал замужнюю женщину, с которой был, но также и скрывал это из соображений собственной безопасности?
Линда кивнула.
— По-моему, Хьяльталин верно подметил, — продолжал Конрауд. — Что насчет вас двоих надо помалкивать, даже если ему это грозит неприятностями. А их он избежал просто чудом. Информация о вашей связи могла бы иметь решающее значение.
— Вот именно так он и говорил.
— Попав в КПЗ, он продолжал настаивать на своем. Я думаю, вы бы им гордились. Выносить заключение так, как он, не всякому под силу.
— Гордиться? Я не гордилась. Я чувствовала себя ужасно: каково это — знать, что он там, и не быть в состоянии ничего сделать! Просто кошмар! А что мне было делать? Он сам так устроил. Что я могла предпринять? Я боялась. Мне надо было прибежать к вам и все-все рассказать? И что бы случилось тогда? Нас бы осудили? Что бы тогда стало с моей дочерью? Кто бы ее растил? Мы же ничего не сделали. В тот вечер Хьяльталин был у меня. Я не вру: мне незачем. Он был со мной.
— Вы знаете, о чем они ссорились тогда, на стоянке?
— О деньгах. Хьяльталин был не доволен тем, какой оборот приняли дела, но он никогда никого не стал бы убивать из-за крон да эйриров.
— А кто-нибудь еще знал о вашей с Хьяльталином связи?
— Нет. Никто. Мы вели себя очень осторожно.
— Так что вы — единственная, кто может рассказать эту новую версию случившегося?
— Да.
— Вы с ним лгали, — сказал Конрауд. — И Сигюрвину. И полиции. Вы скрывали от нас важные сведения. Вы говорите: мол, для того, чтоб на вас обоих не пало подозрение. А другие могли бы сказать, что из-за того, что Сигюрвина убили вы.
Линда смотрела на Конрауда, и на ее лице читался все сильнее разгорающийся гнев.
— Мы этого не делали, — произнесла она.
— Здесь нам приходится опираться только на ваши слова.
— Вот видите, почему Хьяльталин ни за что не хотел об этом рассказывать, — впервые за весь разговор она повысила голос. — А вот как раз из-за этого самого! Из-за того, что полиция тотчас заподозрит нас обоих и выдумает что-нибудь, чего не было!
Она в упор смотрела на Конрауда.
— Мы… Да, мы ему кое-что сделали: мы ему изменили. Изменили, обманули, и это ужасно — но больше ничего не было. Не было, и все тут!
Когда Конрауд на следующий день зашел к Ольге, она встретила его весьма неприветливо. Ничего не изменилось. Она работала в архиве полиции, приближалась к пенсионному возрасту, и характер у нее был тяжелый. В полиции она проработала долго, фигурой напоминала глубокий архивный шкаф, твердо стояла на ногах за своей кафедрой, малорослая и чрезвычайно широкая в обхвате. Поведение у нее было странное, а настроение обычно такое, что все старались иметь с ней дело как можно реже. С годами Конрауду удалось втереться к ней в доверие, и в последние годы его работы в полиции их общение проходило довольно сносно. Однако это не спасло его от ворчания и колкостей в его адрес, когда он попросил ее помочь ему вспомнить ход событий в ДПТ, в котором наехали на Вилли, брата Хердис.
— А я-то думала, ты уже уволился, — сказала она. — Вот зачем ты об этом спрашиваешь? Тебе не все равно?
— Его сестра попросила меня изучить для нее этот материал, — ответил Конрауд.
— Это какая-нибудь девица, за которой ты волочишься?
— Нет, женщина, которая попросила меня о помощи.
Конрауд понимал, что она неспроста спросила, волочится ли он за девицами. Марта рассказывала, что Ольга пребывала в самом скверном расположении духа, потому что муж в конце концов не вынес и ушел от нее. Они прожили вместе тридцать лет — и тут он заявил ей и их двум дочерям, что устал от этой ерунды и уходит. Он ничего не стал объяснять, но Ольга быстро выяснила, что он ушел к другой женщине, какой-то, как она выразилась, «селедке костлявой», и стал притворяться, что вовсе не знаком с Ольгой. Конрауд хотел показать ей, что он ей сочувствует.
— Как у тебя дела? — нерешительно спросил он.
— Только вот не надо притворяться, что ты ни о чем не знаешь, — ответила она.
— Нет, я…
Конрауд хотел сказать «соболезную», но не стал: ведь никто не умер, а что говорят человеку, которого только что бросил супруг, он не знал.
— Он всегда был болваном безмозглым, — сказала Ольга, и Конрауд догадался, что она имеет в виду бывшего мужа.
Его Конрауд несколько раз встречал на ежегодных празднествах, перекидывался с ним парой слов. Он не был по-настоящему знаком с ним, но жалел его за то, что ему приходится жить с такой мегерой. А сейчас он испытывал жалость к Ольге — но задавался вопросом, не обусловлен ли уход мужа перепадами ее настроения. Сам бы он ни в жизнь не посмел об этом заикнуться.
— В этом доме много болтают об этом вот всем? — поинтересовалась она.
— Что ты, совсем нет, — заверил ее Конрауд. — Правда, я здесь почти не бываю. Рад, что вышел на пенсию.
— Каким-то немцам туристам удалось то, что тебе так и не удалось — какая глупая ситуация! — произнесла Ольга с нескрываемым удовлетворением. — По-моему, если уж начистоту, то вы просто слабаки несчастные, что никак его отыскать не могли. Хотя ты и так это знаешь. Я тебя этим все-таки часто поддевала.
— Это точно, — ответил Конрауд, просто чтобы что-нибудь сказать.
— Я тебе, Конрауд, никаких протоколов дать не могу, — сказала Ольга, и он понял, что она впала в самое скверное расположение духа, на какое была способна. — Сам знаешь. Ты здесь больше не служишь, а для людей с улицы мы архивы не открываем.
— Да, понимаю, — ответил Конрауд. — Но мне больше хотелось расспросить тебя саму: ты этот наезд помнишь? Редко, когда водитель так быстро скрывается с места ДТП, и еще реже бывает, что он просто исчезает и так и не объявляется.
Он смотрел в Интернете старые газеты, в которых много писали об этой аварии. Он видел в новостях фото с места происшествия: группу людей, обступивших машину «Скорой помощи» и полицейскую машину в пургу.
— Это ты про наезд на Вильмара Хауконарсона? Зимой две тысячи девятого?
— Точно, — сказал Конрауд.
— Ты то дело не вел, а был в отпуске, так?
— Да.
— Ну, ты тогда прямо разбушевался!
— Да.
— Наезд произошел на улице Линдаргата среди ночи в пургу, если мне не изменяет память, — сказала Ольга, а Конрауд обрадовался, что она не стала уточнять причины его тогдашнего отпуска.
— Все так, — ответил Конрауд.
— Вильмар возвращался к себе домой, один. Он был изрядно пьян. Судя по количеству алкоголя в крови, вообще чудо, что он вышел из бара своими ногами. Скончался он из-за удара по голове и внутреннего кровоизлияния. Я все точно помню?
Конрауд кивнул.
— Они рассчитали расстояние, направление, массу Вильмара. В ту ночь был буран, навалило много снегу, так что было невозможно измерить тормозной путь и снять отпечатки протекторов. Их просто замело, а потом там все истоптали зеваки, прибежавшие к месту аварии. Свидетелей не было. Судя по всему, жертва долго пролежала на тротуаре, пока ее не обнаружили. Если мне не изменяет память.