ла Хердис. После трех звонков Инги ответил: он снова вернулся в столицу.
Ингиберг рассказал о своем последнем походе в спорт-бар с Вилли. Он хорошо запомнил все детали, ведь он неоднократно прокручивал эту историю у себя в голове. В памяти у него отложились отдельные подробности, как, например, результат матча или их разговоры до него. Однако большая часть событий после того, как он решил познакомиться с женщинами, была покрыта туманом.
— Вот не надо мне было к ним подходить и общаться! — проговорил он в стакан, словно его еще не отпустило чувство вины за то, что он бросил друга.
— Но вы же с ними так и не пообщались? — уточнил Конрауд.
— Нет, я струсил. Просто сел вон там в углу, — Ингиберг указал в угол, — и просто сидел и пил, пока Вилли разговаривал с тем мужиком. Я был… сильно пьян.
— Так и Вилли тоже.
— Это да. Вы же ему сами кровь проверяли.
— Он был в стельку пьян, — сказал Конрауд, словно это могло облегчить муки совести Инги. — А что вы можете сказать о том человеке, с которым он разговаривал?
— Ничего, — ответил Ингиберг. — Я его толком не разглядел. Он вот так вот наклонялся над стойкой. Но я точно знаю, что это был не кто-то из знакомых, да, по-моему, и Вилли его не знал. Это был не кто-то с работы или откуда-нибудь в таком роде. Он просто взял и пришел в бар, а Вилли с ним заговорил. Такой уж он был, Вилли: когда в ударе — всегда общался с людьми. По-моему, я вам это уже говорил.
Бармен, в означенный вечер работавший в том баре, в свое время подробно описал полиции человека, общавшегося с Вилли. Он был не постоянным клиентом, это точно, и пришел в куртке, как и многие другие, по случаю плохой погоды. Некоторые снимали куртки в помещении, а он так и сидел в ней. А еще у него на голове была шапка с козырьком, так что его лица бармен толком не разглядел. Этот человек был объявлен в розыск: объявление сопровождалось малосодержательными описаниями, которые дали бармен и Ингиберг. Никто не откликнулся.
— Наверное, вам такой вопрос уже сотню раз задавали, — сказал Конрауд. — Но я все же спрошу: по-вашему, они вышли вместе?
За прошедшие годы Ингиберг часто думал над этим вопросом и хотел бы лучше помнить все обстоятельства, особенно конец. Но не мог. Он ничего не знал о том, куда пошел его приятель. Он не знал, что когда он сам брел к себе домой сквозь метель, Вилли лежал на улице Линдаргата в луже собственной крови.
Ингиберг помотал головой.
— Они не поладили?
— Да я не знаю, о чем они вообще говорили.
— А могло так быть, что он пытался что-то продать Вилли? Наркотики?
— Да не знаю я. Вилли наркотики не принимал. Так что… вряд ли…
Ингиберг замолчал.
— Насколько вероятно, что они не поладили, но это не бросалось в глаза? Скажем, Вилли его как-нибудь оскорбил?
— Почему вы считаете, что человек, которого он просто встретил в баре, знал, что там произошло? Они даже не были знакомы друг с другом.
— Я знаю, — сказал Конрауд, — но ничего другого у нас нет. Самое худшее здесь — что нам не на чем основываться. Этот человек мог бы заполнить пустоту — если бы мы его разыскали. Не обязательно он должен что-то знать, но я думаю, важно попытаться поговорить с ним.
— Сестра Вилли все еще хочет допытаться, что там произошло?
— Да.
— Когда она мне позвонила, она очень мило говорила со мной.
— А разве был повод для другого?
— Она никогда меня ни в чем не обвиняла, — сказал Ингиберг. — Пойти в этот бар он захотел сам.
Ингиберг замолчал.
— А потом попал в эту аварию, — прибавил он после паузы.
— Тот, с кем он разговаривал, был в куртке, — спросил Конрауд, — а какие-нибудь лейблы на ней вы видели? А на шапке?
Он уже звонил старому бармену и спрашивал о том же самом. Тот за этот вечер и множество других обслужил бессчетное количество клиентов и давно уже перестал обращать внимание на отдельных личностей. Для него они были только общей массой, которую нельзя заставлять долго ждать своего пива — и он торопился поскорее обслужить ее. К тому же, когда наплыв посетителей спадал, он играл в покер в Интернете и мыслями был в основном в игре.
— Нет, не было там лейблов, — сказал Ингиберг. — Он был старше нас. Во всяком случае, такое у меня возникло ощущение. Угрюмый какой-то человек. По-моему, он сам много и не говорил, а больше слушал Вилли.
— Почему вы не стали подсаживаться к тем женщинам?
— Не стал, и все.
— Но почему?
— Я… — Ингиберг замялся.
— Что?
— Одна из них была мне знакома, — сказал он. — Мы с ней последние два года вместе учились в Реальном. Хельга. Я её тотчас узнал, когда они вошли, и просто захотел поговорить, но…
— Не смогли?
— Да. И… не стал.
Конрауд посмотрел в угол, в котором когда-то сидел Ингиберг, в груди которого билось крошечное овечье сердце.
— Вилли ведь говорил с вами об Эскьюхлид, — произнес он.
— Очень часто, — ответил Ингиберг. — Он у него просто из головы не шел. Конечно, в старые времена на Эскьюхлид много всякого народу шаталось.
— Да, конечно, — согласился Конрауд.
— Например, гомики, — сказал Ингиберг. — Они там бывали.
— Значит, вы помните тему гомосексуалистов на Эскьюхлид, — спросил Конрауд. — В вашем детстве?
— Да, — согласился Ингиберг.
Поговаривали, что мужчины нетрадиционной ориентации приходили на Эскьюхлид для любовных свиданий. У полиции напрашивался вопрос, не с этой ли целью туда отправился Сигюрвин. Но у него вряд ли ориентация была нетрадиционная. Его сестра считала, что это исключено, а что он пошел на Эскьюхлид на свидание — и подавно. Такого и быть не могло! Конрауд порою задумывался, не бродили ли в ту пору возле цистерн другие люди, которые не захотели об этом заявлять, потому что в те времена мужчинам нетрадиционной ориентации приходилось трудно.
Ингиберг глубоко вздохнул.
— Наверное, этого не случилось бы, если б я пошел с ним, — тихо проговорил он.
— После посещения бара вы обычно шли к нему домой?
— Иногда, — ответил Ингиберг так тихо, что Конрауд едва расслышал. — А иногда и ко мне. Музыку слушали. Он был хорошим другом. Мне… мне его так часто не хватает! Не хватает мне Вилли.
— Терять друга тяжело, — согласился Конрауд. — Я слышу, что вы по нему скучаете.
— Я очень часто о нем думаю, — ответил Ингиберг. — Скучаю по нему — ужас! Просто жуть как скучаю.
Вечером в гости заглянул Хугоу и привел с собой близнецов. Их мама устраивала дома встречу швейного клуба, и Хугоу водил сыновей в ресторан быстрого питания, а на обратном пути они заглянули к дедушке. Конрауд встретил их, как всегда, радостно, любя, поддразнивал мальчишек и угощал шоколадным мороженым, которое хранил в морозилке.
— Как дела? — спросил его сын. — Все еще думаешь о Сигюрвине?
— Нет, навряд ли. С тех пор, как его нашли на леднике, я рассматривал всякие разные вещи, — ответил Конрауд, включая кофеварку. — Надо же чем-то заниматься на досуге.
— Ты хочешь сказать, ты не сдаешься, — заметил Хугоу. — А хочешь выяснить, кто же его так…
— Я хочу сказать, я не даю себе скучать.
Мальчики уселись перед телевизором с мороженым и выбрали, какое кино будут смотреть. Хугоу не стал вмешиваться. Они и так были чересчур шумными, особенно в гостях у дедушки: тот умел «заводить» их, — так что было неплохо, что они хоть ненадолго успокоятся перед телеящиком.
— А по своей работе ты не скучаешь? — спросил Хугоу.
— Нет, не скучаю.
— А когда тебя оттуда выгнали, то скучал.
— Не выгнали меня, — ответил Конрауд. — Я в отпуск уходил на год.
— Ты не сам уходил: тебя в него послали. Ты до сих пор на стадии отрицания — просто невероятно!
— Ну ладно: меня туда послали, — сказал Конрауд. — Но зачем ты сейчас-то об этом вспоминаешь? Какое тебе… Какое это вообще имеет значение?
Конрауд принес кофе, немного удивляясь, куда их завел этот разговор. Он не мог взять в толк, отчего Хугоу припомнил это. Да, его посылали в неоплачиваемый отпуск. Примерно в то же время, когда был совершен наезд на Вилли. Поэтому он мало знал подробности этого дела. Однажды он сорвался, и какое-то время стоял вопрос, допускать ли его снова до прежней работы. Но этот вопрос решили. Слова Марты оказались очень весомы.
Он протянул Хугоу чашку кофе. Тот уродился в мать: в той семье лица были симпатичнее.
— Конечно, тут дело во всем этом, — сказал Хугоу. — И в вас с мамой. И в этом старом деле Сигюрвина. С тобой вообще разговаривать было невозможно.
— Это сложный вопрос, Хугоу. Не знаю, стоит ли нам о нем вспоминать.
— Почему же ты тогда это не отпустишь? Ты больше в полиции не работаешь. Тебя это больше не касается.
— Не знаю. Ведь это была существенная часть моей жизни. Такие дела остаются с человеком навсегда. Я еще могу постараться. К тому же Хьяльталин ни с кем не хотел говорить кроме меня. Это он меня снова туда втянул.
— Несмотря ни на что?
— Да, несмотря ни на что.
— А ты ведь и не надеялся, что труп обнаружат.
— Нет, не надеялся.
— Могу представить себе, сколько призраков из-за этого восстало. Всякие неприятные вещи, которые ты, наверное, хотел забыть. И вдруг все они как вылезут снова на поверхность, и тебе приходится снова с ними бороться!
— Не волнуйся, уж я справлюсь.
Хугоу снял со стоящего рядом столика свадебную фотографию родителей. Снимок был сделан возле Хаутейгской церкви[21] сразу после церемонии. Конрауд был во взятом напрокат смокинге, а Эртна в красивом свадебном платье, и они улыбались друг другу.
— С тех пор уже почти шесть лет прошло, — сказал Хугоу.
— Да. Шесть лет.
Когда Хугоу ушел и увел мальчиков, Конрауд взял фотографию и стал разглядывать. Он почти не узнавал молодых людей на церковном крыльце. Почти не помнил время, когда они жили. Он был долговязый, длинноволосый. Она — с белой ленточкой в распущенных волосах, сильно накрашенная. Ему было 26 лет. Она на год старше. Это было в солнечный летний день, последние выходные в июне, и в их улыбках таилась уверенность, что они вместе навсегда. В новостях тогда передавали в основном про контракты на промысел сельди и про рост трав. В большом мире бушевали войны — как и всегда. До свадьбы они несколько лет жили вместе, как водилось в ту эпоху свободных нравов, и в утро перед свадьбой он долго смотрел на нее спящую — и под конец не удержался и разбудил ее легким поцелуем. Затем они лежали в кровати, смеялись и веселились над всей этой ситуацией. В те времена молодежь редко устраивала церемонии бракосочетания, и уж тем более — в церкви, но они все же выбрали именно этот вариант, хотя это и отдавало мещанством. Он даже однажды вечером встал на колени и попросил ее руки. Он предлагал ей сбежать и найти какую-нибудь сельскую церковь и обвенчаться в ней без свидетелей. Она боялась, что разочарует свою родню.