— Да.
— А когда он это сказал, он посмотрел на вас?
— Нет. Вообще-то, я уже прошла мимо него, когда он это прошипел, и я оглянулась. А он стоял ко мне спиной и глаз не поднимал. Тогда я пошла прочь. Я даже не знаю, заметил ли он меня. Погода была плохая, а он повернулся к стене дома. Так что лица я не видела, и если я увижу его снова, то не узнаю.
Через десять дней после того, как отца Конрауда обнаружили убитым на улице Скулагата, самого Конрауда вызвали в полицию. Там с ним беседовал полицейский по имени Паульми. Он руководил расследованием дела и первым пришел к нему домой в тот судьбоносный вечер. Он был тихим, спокойным, выказывал Конрауду понимание и уважение — в отличие от полицейских, приходивших до него, на которых Конрауд в конце концов набросился, когда они с ненужной суровостью сообщили ему, что его отца убили близ Скотобойни. Конечно, Конрауд в тот день выпивал с друзьями и был в плохом настроении, когда вернулся домой, в свою подвальную квартиру, и застал у своих дверей полицию. Те двое полицейских порой бывали вынуждены иметь дело с его отцом и, кажется, не особенно огорчились, что его закололи.
Конрауду велели явиться в отделение полиции в переулке Поустхусстрайти, а когда он пришел, его встретил дежурный и попросил подождать у окошка. Ожидание длилось долго, и Конрауд заскучал и спросил, сколько ему еще ждать. Дежурный ответил ему: «Потерпите еще!»
Перед тем, как явиться в полицию, Конрауд проводил мать на автостанцию на улице Колькопнсвег. За несколько дней до убийства она приехала из города Сейдисфьёрда на востоке страны и жила у сестры. Там она познакомилась с хорошим человеком и заявила сыну, что вряд ли вернется жить в столицу. Бете в Сейдисфьёрде понравилось, у нее там появились подруги. Мать зазывала на восток и Конрауда. Он там никогда не бывал. Никогда не навещал мать. В детстве отец запрещал ему это, а когда он стал старше и самостоятельнее, у него самого интерес уже угас. Зато мать сама приезжала в столицу, особенно в первые годы после развода, и тогда они виделись — но лишь на короткое время, и порой в это время отец стоял у них над душой.
Прощание на Калькопнсвег затянулось, и Конрауд почувствовал, что мать беспокоится. У нее был заказан билет на автобус до Сейдисфьёрда на дату, следующую за днем убийства. Когда ее автобус подъезжал к Блёндюоусу, его остановили и мать отправили обратно в Рейкьявик на допрос. Перед тем, как снова сесть в автобус на восток, она сказала сыну, что тогда полицейские проверяли, есть ли у нее алиби на тот вечер, когда был убит отец. А она сказала, что весь вечер пробыла у сестры и зятя.
— Скорее всего, тебя спросят о чем-нибудь похожем, — опасливо проговорила она, когда все, кроме нее, уселись в автобус. Водитель терпеливо ждал ее, сидя за рулем. Она как будто до последнего оттягивала признание в том, что переживает за него, — но в конце концов все-таки решила его сделать. Конрауд понял, что оно далось ей нелегко. Он еще раньше говорил ей, что в тот вечер, когда на его отца напали, был у друзей.
— Да, — сказал он. — Они так и спросили.
— А ты был у друзей?
— Да.
— Все правда так и было?
— Да.
— Точно?
— Мама!
— Прости, дружочек, я знаю, знаю, что ты бы ни за что так не поступил. Это все просто… так ошеломило: ты с ним, один, а он — таков, каков он был — и вдруг еще вот это… Это же запросто могли повесить на тебя.
— Все со мной будет хорошо, — ответил Конрауд. — Не беспокойся.
— А сейчас-то они от тебя что хотят? Зачем им тебя допрашивать?
— Не знаю.
Оклик дежурного вырвал Конрауда из его мыслей. Он прошел за ним по коридору в небольшую заднюю комнату. Там ему пришлось ждать еще полчаса, и вот наконец дверь открылась, Паульми поздоровался с ним и попросил прощения за то, что заставил ждать. В руках он держал бумаги, их он положил на стол и начал листать.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он, пока искал нужный протокол.
— Вы, что ли, маму допрашивали? — спросил Конрауд.
Этот вопрос застал полицейского врасплох.
— Вы тут что, с ума посходили? — сказал Конрауд.
— Мы просто ведем расследование, — ответил Паульми. — Мы разговариваем с людьми. Задаем им вопросы, но это не значит, что мы их всех подозреваем. Вы это скоро поймете.
— Уж ее-то могли бы в покое оставить, — буркнул Конрауд.
— Спасибо за подсказку, — сказал Паульми, извлек из стопки нужный протокол и положил перед собой. — Согласно словам вашей матери, в тот день, когда на вашего отца было совершено нападение, вы с ней встречались в городе.
— Да.
— О чем вы говорили?
— Да не о чем особенном.
— Вы обсуждали вашего отца?
— Нет. Ей он не интересен.
— Насколько мы понимаем, вы вместе с отцом принимали участие в различных наказуемых деяниях, хотя сами не привлекались к ответственности. Это верно?
— Кто это сказал?
— Мы говорили со многими людьми, и они упомянули это. Значит, вы не покупали для него алкоголь и сигареты на военной базе в Кеплавике и не возили их оттуда?
— Нет.
— И не перевозили для него контрабандные товары, не договаривались об их покупке в Рейкьявикском порту?
— Нет.
— А также не привозили контрабандный алкоголь частным лицам и в рестораны Рейкьявика и области?
— С кем вы говорили? — спросил Конрауд.
— Как я уже сказал, мы собирали информацию в разных источниках, так что не волнуйтесь, — ответил Паульми. — Значит, вы отрицаете, что сопровождали своего отца, когда он угрожал человеку по имени Сванбьёртн, что покалечит его, а потом нанес ему телесные повреждения?
— Сванбьёртн его нагрел на большую сумму. И вы после этого поверите словам этого человека? Пусть он радуется, что там оказался я, иначе мой папа его бы вообще укокошил. А может, это он папу и убил? Вы его об этом не спрашивали?
— А из-за чего бы? Из-за этих драк?
— Ну, он мог подумать, что это папа поджег его забегаловку, — ответил Конрауд.
— Почему вы так сказали?
— Сказал, и все. У него же был пожар?
— У Сванбьёртна была причина полагать, что в этом виновен именно ваш отец?
— Не знаю. Почему бы и нет.
— Что вам известно об этом деле?
— Я уверен, что он считает поджигателем именно папу, — сказал Конрауд. Он помнил, как однажды вечером отец вернулся домой с торжествующим видом: ему удалось взыскать со Сванбьёртна долг. В тот же вечер один из двух ресторанов должника подожгли. Отец не признал себя виновным, — но Конрауд был уверен, что знает, как все было на самом деле. Он считал, что тот долг выбили силой.
— А почему он должен так считать?
— Ну, считает, и все. Вы его самого-то спрашивали?
— Мы непременно спросим. — Паульми что-то черканул на листке. — А вы сами? Чем вы занимались в тот день, когда был убит ваш отец?
— Я? — переспросил Конрауд. — Да ничем особенно.
В полиции его неоднократно спрашивали об этом, но другого ответа так и не получили.
— Мы поговорили с теми друзьями, у которых вы находились, когда было совершено нападение на вашего отца: их показания в большинстве деталей сходятся с вашими. Однако есть вероятность, что вы могли на какое-то время незаметно отлучиться. А еще вы могли попросить выгородить вас, если их спросят про этот вечер. Они не самые надежные свидетели из всех опрошенных в ходе нашего расследования, а один из них уже имел дело с законом.
— Что за бред! — воскликнул Конрауд.
— О чем вы с отцом спорили? — спросил Паульми.
— В каком смысле?
— О чем вы поругались ранее тем же днем, в который его нашли убитым у Скотобойни?
— Да не ссорились мы, — ответил Конрауд.
Паульми полистал бумаги.
— Как вы, наверное, заметили, мы поговорили с вашими соседями, проживающими по той же улице, и двое из них заявляют, что за несколько часов до того, как ваш отец был обнаружен убитым, слышали из вашей квартиры в подвальном этаже громкую ссору.
— Это какая-то ошибка, — ответил Конрауд.
— Вы уверены?
— Да.
— Но вы оба в то время были дома. Вы сами нам раньше об этом сказали. И это было в последний раз, когда вы видели вашего отца.
— Да.
— И ссор между вами не было?
— Нет.
— Кто же тогда ссорился у вас в квартире?
— Не знаю.
— Вы с ним когда-нибудь ругались?
— Нет.
— У вас отношения всегда были хорошими?
— В целом, да.
— Вы бывали недовольны, что он заставляет вас выполнять его поручения?
— Я… я никогда и не выполнял его, как вы выражаетесь, поручений.
И в таком духе допрос продолжался два часа, пока Паульми не посчитал, что хватит. Конрауд крепко держался за свои показания и отрицал, что ссорился с отцом и занимался вместе с ним незаконной деятельностью. Паульми так и не смог заставить его показать другое — и он посчитал, что зацепиться здесь не за что, а значит, продолжать нет смысла. Алиби Конрауда прошло испытание. Его приятели сказали, что он весь вечер неотлучно пробыл с ними. Ничто не указывало на то, чтоб они солгали.
— Я вижу, в глубине души вы неплохой человек, — заметил Паульми, когда допрос подходил к концу. — Вам пришлось выстоять в особенных и очень сложных условиях. Для вас наверняка было непростым испытанием — расти в доме такого человека…
— Значит, тут уже все? — спросил Конрауд и встал, чтоб уйти.
— По-моему, для вас это было не полезно, — продолжал Паульми. — Я общался с мальчиками, у которых ситуация такая же, и им плохо. По-моему, такая среда на кого угодно повлияет плохо, и вам предстоит трудная работа по ее преодолению.
Конрауд выскочил из комнаты, где проводился допрос, через двери на улицу, и поторопился домой в Теневой квартал. Полицейскому удалось задеть его за живое. Соседи порой слышали, как он орал на отца. Например, однажды они поругались из-за Сванбьёртна после того, как Конрауд сказал, что нельзя просто, как он, нападать на человека, избивать его, а потом поджигать его ресторан. Отец тотчас рассердился, и не успел Конрауд глазом моргнуть, как они уже орали друг на друга, отец обзывал сына «калекой убогим» и говорил, что его матери, пока она здесь жила, от побоев была только польза.